Несомненно, такая участь не казалась им реальной, пока Абивард был на войне. Он мог и не вернуться, а тогда их измена вполне могли остаться и вовсе безнаказанной. Но теперь они воочию увидели ее — и все окрасилось совсем в иные тона.
— Смирно! — рявкнул он, словно на своих копейщиков. Оннофора и Кишмара изумленно воззрились на него. С ними явно никто никогда так не говорил.
Возможно, если бы дело обстояло иначе, они не оказались бы в нынешнем затруднительном положении. Он продолжил:
— Я не простил вас. Я вас просто пощадил. Если Господь пошлет вам других мужей, относитесь к ним лучше, чем отнеслись ко мне. — Женщины начали что-то говорить. Он велел им замолчать:
— Вы уже слишком много наговорили и слишком много наделали. Забирайте своих байстрюков и убирайтесь прочь с глаз моих. Завтра разыщу черные камешки и отправлю вас восвояси.
Они бегом припустили из комнаты Барзои. Мать посмотрела на него с почти незаметным и невольным одобрением:
— Хорошо ты их.
— Да? — Абивард чувствовал себя слабым и разбитым, будто только что вышел из боя, в котором чуть не погиб. — Завтра все кончится. Пусть убираются и творят свои глупости за чей-нибудь чужой счет, не за мой.
— Им придется нелегко, — сказала Рошнани. — Да, прокормить себя они сумеют, но им нужно будет учиться жить вне женской половины. Как рассчитываться с мясниками, торговцами, как разговаривать с мужчинами…
— Это они уже знают! — резко сказала Барзоя.
— Что же, по-твоему, я должен был делать? — спросил Рошнани Абивард. Она вздохнула:
— Ты уже сделал что мог. Как ты сам говорил, этот день должен стать днем радости. И я счастлива, что в такой день ты не запятнал свои руки кровью.
Барзоя покачала головой:
— Он был слишком мягок. Теперь его милосердие только побудит остальных последовать примеру этих потаскух.
— О мать моего мужа, у нас разные взгляды на этот вопрос. — Рошнани говорила спокойно. Она не стала спорить с Барзоей. но и не отступилась от своей точки зрения.
Барзоя, казалось, была в растерянности, не зная, как это воспринимать:
Рошнани вела себя с должной почтительностью, как и подобает невестке, но не уступила, как уступило бы большинство невесток. Это сочетание сбивало Барзою с толку. Она прибегла к традиционной жалобе:
— У вас, молодых, нет должного уважения к обычаям и приличиям. Если бы я поскакала на край света, как вы с Динак, то даже не знаю — и знать не хочу! — что стало бы с моей репутацией.
— С репутацией Динак ничего не случилось, — сказала Рошнани с той же спокойной решимостью отстоять свою точку зрения, как и раньше, — не считая того, что она ждет ребенка, который, если повезет, когда-нибудь станет Царем Царей. А это произошло бы гораздо позже, если бы она осталась в крепости дожидаться окончания войны.
— Если бы Рошнани не отправилась с нами, мы, скорее всего, не выиграли бы войну, а проиграли, — сказал Абивард матери и объяснил ей, как его главная жена додумалась искать убежища в Видессии. Он добавил:
— Если бы они остались здесь, у тебя, скорее всего, никогда не было бы внука, который имеет шанс стать Царем Царей.
— Обычай… — сказала Барзоя и замолчала. Перспектива стать бабушкой Царя Царей или царевны была-таки очень привлекательной.
Абивард сказал:
— И не настанет конец света, если Рошнани, которая уже достаточно постранствовала, будет иногда выходить с женской половины и гулять по крепости. Шарбараз, Царь Царей, обещал предоставить такую же вольность Динак во дворце Машиза, и что может быть плохого в том, чтобы следовать примеру Царя Царей?
— Я не знаю ответа на этот вопрос. Лучше спроси Смердиса, — ехидно отозвалась мать. Абивард почувствовал, как у него горят уши. Рошнани сделала резкий вдох — не разучилась Барзоя давать отпор. Но она продолжила:
— Ты все равно сделаешь так, как захочешь, и при этом не будешь обращать на меня особого внимания. Такова жизнь, как бы этому ни противились старики. Но если ты думаешь, что сумеешь внушить мне любовь к переменам, которые ты начнешь вводить, подумай еще раз.
Абивард набрался смелости, подошел к ней и положил руку ей на плечо.
Прежде она утешала его, а не наоборот. Он сказал:
— Господом клянусь, мама, я не навлеку бесчестия ни на крепость Век-Руд, ни на ее обитателей.
— Я тоже так думала, — сказала Барзоя, — а смотри, что получилось.
— Все будет хорошо, — сказал Абивард с уверенностью молодости. Рошнани энергично кивнула.
Теперь Барзоя воздержалась от спора, хотя была очевидно не согласна. Она сказала:
— Все будет как будет, что бы из этого ни вышло. Но я знаю, сынок, что тебе больше хочется пировать, чем разбираться с неприятностями на женской половине… или со мной. Иди же. Может быть, госпожа твоя жена останется здесь ненадолго и поделится с нами рассказами о далеких странах, в которых побывала.
— Разумеется, с радостью, — тут же отозвалась Рошнани. Абивард без труда прочел ее мысль: чем больше женщины услышат о внешнем мире, тем меньше захочется им пребывать в отдалении от него.
Возможно, Барзоя тоже поняла это, возможно, и нет. В любом случае, сделав предложение, она не могла тут же от него отказаться. Абивард попрощался с обеими. Он запер за собой дверь на женскую половину, — правда, Кишмаре с Оннофорой такие меры предосторожности не помешали. Интересно, кто же отцы их детей? Если он когда-нибудь узнает, крепость Век-Руд лишится еще парочки обитателей.
Фрада по-прежнему ждал в коридоре неподалеку от опочивальни дихгана.
— Слышал? — спросил он. Абивард кивнул. Брат продолжил:
— И что будешь делать?
— Завтра разведусь с обеими и выгоню из крепости, — сказал Абивард. — Этого вполне достаточно. За этот год я видел слишком много крови и не желаю вновь обагрять ею руки.
Брат вздохнул с облегчением:
— Я говорил матери, что ты скажешь что-то вроде этого. Она же, как только стали заметны их животы, все требовала, чтобы им немедленно отрубили головы. — Он закатил глаза. — Мы беспрестанно спорили с ней, ходили кругами, как крестьянки в хороводе. Наконец я убедил ее дождаться твоего решения.
— А что сказал бы отец? «Легче сделать сейчас, чем переделать потом, когда узнаешь, что сделал не правильно». Что-то вроде этого. Я был бы очень недоволен, узнав, что двум моим женам снесли головы, как пуляркам.
— Так я и думал, — ответил Фрада. — Сердце у тебя мягче, чем у отца, или же ты просто более восприимчив ко всякой чепухе. Надо же, женщины тут будут повсюду разгуливать… — Его ухмылка показала, что он об этом думает. — Но теперь ты дихган, и крепость будет жить так, как ты сочтешь нужным.
— Я? — сказал Абивард. — В смысле, это у меня мягкое сердце? — Интересно, а что сделал бы Годарс, если бы одна из жен принесла ребенка, которому он никак не мог быть отцом? Несомненно, что-нибудь интересное и запоминающееся. — Что ж, может быть. Миру свойственно меняться иногда.
— Может, и так. — Фрада, почти как Рошнани, умел признавать чужую точку зрения, не обязательно с ней соглашаясь. — Но как бы то ни было, в том конце коридора нас ждет угощение. Если бы ты не вышел еще какое-то время, нос и брюхо сами потащили бы меня туда.
— Думаю, я бы простил тебя за это, — сказал Абивард. — Пошли.
Каким-то образом весть о том, какое решение он принял на женской половине, пришла сюда быстрее, чем он сам. Некоторые восхваляли его милосердие; другие явно считали, что он поступил слишком мягко. Но вердикт был известен всем. Он быстро выпил две чаши вина, стараясь притупить свое удивление этим фактом.
На кухне повар вручил ему тарелку бараньего рагу с горошком и травами и миску бульона с плавающими в ней гренками из лепешки. Абивард окунул в миску серебряную ложку.
— Здорово! — блаженно произнес он. — Теперь я и вправду начинаю чувствовать себя дома.
— Неужели в Машизе такого не готовят? — спросил Фрада.
— Готовят, но с другими приправами, на мой вкус, кладут слишком много чеснока, а мяты не докладывают, — ответил Абивард. — А оно должно быть именно таким, как сейчас и как я запомнил с детства.
— То есть таким, каким оно было с тех пор, как на кухне заправляет Абалиш, — уточнил Фрада, и Абивард кивнул. — А что едят в Видессии? Что-нибудь совсем особенное?
— Хлеб там обычно пекут краюхами, а не лепешками, — припомнил Абивард. Едят баранину, козлятину, говядину, как и у нас, а чеснок любят еще больше, чем жители Машиза и окрестностей. И… — Он внезапно прервался, вспомнив протухший рыбный соус.
— И что? — с любопытством спросил Фрада. Абивард рассказал.
Лицо брата выражало крайнее омерзение, хотя и уступающее тому, что почувствовал тогда Абивард.
— Ты все придумал, — Абивард покачал головой. Фрада сказал:
— Надеюсь, ты не ел эту гадость?
— Ел, пока мне не сказали, что это такое. — Абивард проглотил ложку бульона, смывая это воспоминание. Из этого ничего не вышло, и тогда он отхлебнул вина.
— И… каково оно на вкус? — спросил Фрада, как маленький мальчишка интересуется у другого, только что проглотившего жука.
Абиварду не сразу удалось припомнить: после того как ему объяснили, что соус сделан из протухшей рыбы, ужас начисто отшиб вкус. Помедлив, он сказал:
— Да не так уж и страшно. Больше всего похоже на сыр.
— Хорошо, что на твоем месте был не я, вот и все, что могу сказать, братишка. — Фрада махнул рукой женщине с подносом, полным вареных языков, железок и глаз. Этим он наполнил тарелку, на которой только что было баранье рагу. — Вот это правильная еда.
— Ну да, естественно, — сказал Абивард. — Эй, Мандана, положи-ка и мне тоже. — Когда тарелка его наполнилась, он снял с пояса нож и с аппетитом набросился на лакомое блюдо.
Наконец, наевшись до отвала и напившись так, что ему показалось, будто он вот-вот поднимется в воздух, он направился обратно в опочивальню. И только там до него дошло, что ему полагается вызвать одну из жен, причем не Рошнани. Она в одиночку располагала им полтора года, и это неминуемо должно было пробудить на женской половине дикую ревность. Оставалось лишь надеяться, что эта ревность не проявится так, как в случае с Ардини.
Но кого выбрать? Любая жена, с которой он переспит первой после возвращения, тоже станет предметом ревности. Было и еще одно важное соображение: он так нагрузился едой и вином, что ему совсем не хотелось женщины, и он сомневался, что сумеет воздать ей должное. Такие вот сложные мысли крутились у него в голове, когда он вошел в спальню и нетвердой рукой задвинул засов.
Он снял сандалии. Расстегнуть пряжки оказалось сложнее, чем заложить дверь. Но ему удалось, правда не сразу. С облегчением вздохнув, он прилег, чтобы спокойно обдумать, какую же из жен позвать. И почему-то тут же настало утро.
* * *
Впервые с тех пор, как он стал дихганом, Абивард получил возможность управлять наделом в сравнительно мирной обстановке. Время от времени горстки хаморов пересекали Дегирд и направлялись на юг, доходя до его земель, иногда со стадами, иногда просто как налетчики, но Абиварду с его конницей всегда удавалось прогнать их. Великое вторжение степняков в Макуран, которого все боялись после катастрофы в Пардрайянской степи, так и не состоялось.
— Хоть и страшно не хочется говорить это, но, может быть, дань, которую Смердис заплатил хаморам, все же принесла некоторую пользу, — заметил Абивард.
Фрада сплюнул на пандус крепостной стены, по которому они расхаживали вдвоем:
— Тьфу на него, этого Смердиса, и на его дань. Узурпатор вонючий. Как у тебя язык поворачивается говорить хорошее о человеке, с которым ты воевал почти два года? Если бы не ты, он до сих пор был бы Царем Царей. Ты что, не рад, что его больше нет?
— Рад, конечно. Как ты сказал, я прошел через слишком многое, чтобы избавиться от него, и не мне жалеть, что его больше нет. — Однако какой-то голосок в мозгу Абиварда вопрошал, а будет ли в конечном счете Макурану какая-нибудь разница от того, что на троне сидит Шарбараз, а не Смердис. Стоит ли смена правителя всей пролитой ради этого крови и потраченных ради этого денег?
Он яростно приказал этому голоску заткнуться. Что бы ни сделала гражданская война с Макураном в целом, его-то личное будущее — и будущее его рода — она обеспечила. Без нее он никогда не стал бы зятем Царя Царей и вероятным дядей наследника Шарбараза. Он остался бы заурядным приграничным дихганом, почти не задумывающимся о том, что происходит за пределами его надела.
«Так ли уж это было бы плохо?» — спросил голосок. Он сделал вид, что не слышит вопроса.
Из дверей жилой части вышла Рошнани и прошла через двор. Увидев его на стене, она помахала ему рукой. Он помахал в ответ. Конюхи, подмастерья кузнеца и служанки во дворе почти не замечали ее, и Абивард посчитал, что это — большой прогресс. Первые несколько раз, когда она осмеливалась выйти с женской половины, люди либо пялились на нее, вылупив глаза, либо отворачивались и делали вид, будто ее там нет, — последнее казалось Абиварду много хуже.
Жадные глаза следили за Рошнани с женской половины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Смирно! — рявкнул он, словно на своих копейщиков. Оннофора и Кишмара изумленно воззрились на него. С ними явно никто никогда так не говорил.
Возможно, если бы дело обстояло иначе, они не оказались бы в нынешнем затруднительном положении. Он продолжил:
— Я не простил вас. Я вас просто пощадил. Если Господь пошлет вам других мужей, относитесь к ним лучше, чем отнеслись ко мне. — Женщины начали что-то говорить. Он велел им замолчать:
— Вы уже слишком много наговорили и слишком много наделали. Забирайте своих байстрюков и убирайтесь прочь с глаз моих. Завтра разыщу черные камешки и отправлю вас восвояси.
Они бегом припустили из комнаты Барзои. Мать посмотрела на него с почти незаметным и невольным одобрением:
— Хорошо ты их.
— Да? — Абивард чувствовал себя слабым и разбитым, будто только что вышел из боя, в котором чуть не погиб. — Завтра все кончится. Пусть убираются и творят свои глупости за чей-нибудь чужой счет, не за мой.
— Им придется нелегко, — сказала Рошнани. — Да, прокормить себя они сумеют, но им нужно будет учиться жить вне женской половины. Как рассчитываться с мясниками, торговцами, как разговаривать с мужчинами…
— Это они уже знают! — резко сказала Барзоя.
— Что же, по-твоему, я должен был делать? — спросил Рошнани Абивард. Она вздохнула:
— Ты уже сделал что мог. Как ты сам говорил, этот день должен стать днем радости. И я счастлива, что в такой день ты не запятнал свои руки кровью.
Барзоя покачала головой:
— Он был слишком мягок. Теперь его милосердие только побудит остальных последовать примеру этих потаскух.
— О мать моего мужа, у нас разные взгляды на этот вопрос. — Рошнани говорила спокойно. Она не стала спорить с Барзоей. но и не отступилась от своей точки зрения.
Барзоя, казалось, была в растерянности, не зная, как это воспринимать:
Рошнани вела себя с должной почтительностью, как и подобает невестке, но не уступила, как уступило бы большинство невесток. Это сочетание сбивало Барзою с толку. Она прибегла к традиционной жалобе:
— У вас, молодых, нет должного уважения к обычаям и приличиям. Если бы я поскакала на край света, как вы с Динак, то даже не знаю — и знать не хочу! — что стало бы с моей репутацией.
— С репутацией Динак ничего не случилось, — сказала Рошнани с той же спокойной решимостью отстоять свою точку зрения, как и раньше, — не считая того, что она ждет ребенка, который, если повезет, когда-нибудь станет Царем Царей. А это произошло бы гораздо позже, если бы она осталась в крепости дожидаться окончания войны.
— Если бы Рошнани не отправилась с нами, мы, скорее всего, не выиграли бы войну, а проиграли, — сказал Абивард матери и объяснил ей, как его главная жена додумалась искать убежища в Видессии. Он добавил:
— Если бы они остались здесь, у тебя, скорее всего, никогда не было бы внука, который имеет шанс стать Царем Царей.
— Обычай… — сказала Барзоя и замолчала. Перспектива стать бабушкой Царя Царей или царевны была-таки очень привлекательной.
Абивард сказал:
— И не настанет конец света, если Рошнани, которая уже достаточно постранствовала, будет иногда выходить с женской половины и гулять по крепости. Шарбараз, Царь Царей, обещал предоставить такую же вольность Динак во дворце Машиза, и что может быть плохого в том, чтобы следовать примеру Царя Царей?
— Я не знаю ответа на этот вопрос. Лучше спроси Смердиса, — ехидно отозвалась мать. Абивард почувствовал, как у него горят уши. Рошнани сделала резкий вдох — не разучилась Барзоя давать отпор. Но она продолжила:
— Ты все равно сделаешь так, как захочешь, и при этом не будешь обращать на меня особого внимания. Такова жизнь, как бы этому ни противились старики. Но если ты думаешь, что сумеешь внушить мне любовь к переменам, которые ты начнешь вводить, подумай еще раз.
Абивард набрался смелости, подошел к ней и положил руку ей на плечо.
Прежде она утешала его, а не наоборот. Он сказал:
— Господом клянусь, мама, я не навлеку бесчестия ни на крепость Век-Руд, ни на ее обитателей.
— Я тоже так думала, — сказала Барзоя, — а смотри, что получилось.
— Все будет хорошо, — сказал Абивард с уверенностью молодости. Рошнани энергично кивнула.
Теперь Барзоя воздержалась от спора, хотя была очевидно не согласна. Она сказала:
— Все будет как будет, что бы из этого ни вышло. Но я знаю, сынок, что тебе больше хочется пировать, чем разбираться с неприятностями на женской половине… или со мной. Иди же. Может быть, госпожа твоя жена останется здесь ненадолго и поделится с нами рассказами о далеких странах, в которых побывала.
— Разумеется, с радостью, — тут же отозвалась Рошнани. Абивард без труда прочел ее мысль: чем больше женщины услышат о внешнем мире, тем меньше захочется им пребывать в отдалении от него.
Возможно, Барзоя тоже поняла это, возможно, и нет. В любом случае, сделав предложение, она не могла тут же от него отказаться. Абивард попрощался с обеими. Он запер за собой дверь на женскую половину, — правда, Кишмаре с Оннофорой такие меры предосторожности не помешали. Интересно, кто же отцы их детей? Если он когда-нибудь узнает, крепость Век-Руд лишится еще парочки обитателей.
Фрада по-прежнему ждал в коридоре неподалеку от опочивальни дихгана.
— Слышал? — спросил он. Абивард кивнул. Брат продолжил:
— И что будешь делать?
— Завтра разведусь с обеими и выгоню из крепости, — сказал Абивард. — Этого вполне достаточно. За этот год я видел слишком много крови и не желаю вновь обагрять ею руки.
Брат вздохнул с облегчением:
— Я говорил матери, что ты скажешь что-то вроде этого. Она же, как только стали заметны их животы, все требовала, чтобы им немедленно отрубили головы. — Он закатил глаза. — Мы беспрестанно спорили с ней, ходили кругами, как крестьянки в хороводе. Наконец я убедил ее дождаться твоего решения.
— А что сказал бы отец? «Легче сделать сейчас, чем переделать потом, когда узнаешь, что сделал не правильно». Что-то вроде этого. Я был бы очень недоволен, узнав, что двум моим женам снесли головы, как пуляркам.
— Так я и думал, — ответил Фрада. — Сердце у тебя мягче, чем у отца, или же ты просто более восприимчив ко всякой чепухе. Надо же, женщины тут будут повсюду разгуливать… — Его ухмылка показала, что он об этом думает. — Но теперь ты дихган, и крепость будет жить так, как ты сочтешь нужным.
— Я? — сказал Абивард. — В смысле, это у меня мягкое сердце? — Интересно, а что сделал бы Годарс, если бы одна из жен принесла ребенка, которому он никак не мог быть отцом? Несомненно, что-нибудь интересное и запоминающееся. — Что ж, может быть. Миру свойственно меняться иногда.
— Может, и так. — Фрада, почти как Рошнани, умел признавать чужую точку зрения, не обязательно с ней соглашаясь. — Но как бы то ни было, в том конце коридора нас ждет угощение. Если бы ты не вышел еще какое-то время, нос и брюхо сами потащили бы меня туда.
— Думаю, я бы простил тебя за это, — сказал Абивард. — Пошли.
Каким-то образом весть о том, какое решение он принял на женской половине, пришла сюда быстрее, чем он сам. Некоторые восхваляли его милосердие; другие явно считали, что он поступил слишком мягко. Но вердикт был известен всем. Он быстро выпил две чаши вина, стараясь притупить свое удивление этим фактом.
На кухне повар вручил ему тарелку бараньего рагу с горошком и травами и миску бульона с плавающими в ней гренками из лепешки. Абивард окунул в миску серебряную ложку.
— Здорово! — блаженно произнес он. — Теперь я и вправду начинаю чувствовать себя дома.
— Неужели в Машизе такого не готовят? — спросил Фрада.
— Готовят, но с другими приправами, на мой вкус, кладут слишком много чеснока, а мяты не докладывают, — ответил Абивард. — А оно должно быть именно таким, как сейчас и как я запомнил с детства.
— То есть таким, каким оно было с тех пор, как на кухне заправляет Абалиш, — уточнил Фрада, и Абивард кивнул. — А что едят в Видессии? Что-нибудь совсем особенное?
— Хлеб там обычно пекут краюхами, а не лепешками, — припомнил Абивард. Едят баранину, козлятину, говядину, как и у нас, а чеснок любят еще больше, чем жители Машиза и окрестностей. И… — Он внезапно прервался, вспомнив протухший рыбный соус.
— И что? — с любопытством спросил Фрада. Абивард рассказал.
Лицо брата выражало крайнее омерзение, хотя и уступающее тому, что почувствовал тогда Абивард.
— Ты все придумал, — Абивард покачал головой. Фрада сказал:
— Надеюсь, ты не ел эту гадость?
— Ел, пока мне не сказали, что это такое. — Абивард проглотил ложку бульона, смывая это воспоминание. Из этого ничего не вышло, и тогда он отхлебнул вина.
— И… каково оно на вкус? — спросил Фрада, как маленький мальчишка интересуется у другого, только что проглотившего жука.
Абиварду не сразу удалось припомнить: после того как ему объяснили, что соус сделан из протухшей рыбы, ужас начисто отшиб вкус. Помедлив, он сказал:
— Да не так уж и страшно. Больше всего похоже на сыр.
— Хорошо, что на твоем месте был не я, вот и все, что могу сказать, братишка. — Фрада махнул рукой женщине с подносом, полным вареных языков, железок и глаз. Этим он наполнил тарелку, на которой только что было баранье рагу. — Вот это правильная еда.
— Ну да, естественно, — сказал Абивард. — Эй, Мандана, положи-ка и мне тоже. — Когда тарелка его наполнилась, он снял с пояса нож и с аппетитом набросился на лакомое блюдо.
Наконец, наевшись до отвала и напившись так, что ему показалось, будто он вот-вот поднимется в воздух, он направился обратно в опочивальню. И только там до него дошло, что ему полагается вызвать одну из жен, причем не Рошнани. Она в одиночку располагала им полтора года, и это неминуемо должно было пробудить на женской половине дикую ревность. Оставалось лишь надеяться, что эта ревность не проявится так, как в случае с Ардини.
Но кого выбрать? Любая жена, с которой он переспит первой после возвращения, тоже станет предметом ревности. Было и еще одно важное соображение: он так нагрузился едой и вином, что ему совсем не хотелось женщины, и он сомневался, что сумеет воздать ей должное. Такие вот сложные мысли крутились у него в голове, когда он вошел в спальню и нетвердой рукой задвинул засов.
Он снял сандалии. Расстегнуть пряжки оказалось сложнее, чем заложить дверь. Но ему удалось, правда не сразу. С облегчением вздохнув, он прилег, чтобы спокойно обдумать, какую же из жен позвать. И почему-то тут же настало утро.
* * *
Впервые с тех пор, как он стал дихганом, Абивард получил возможность управлять наделом в сравнительно мирной обстановке. Время от времени горстки хаморов пересекали Дегирд и направлялись на юг, доходя до его земель, иногда со стадами, иногда просто как налетчики, но Абиварду с его конницей всегда удавалось прогнать их. Великое вторжение степняков в Макуран, которого все боялись после катастрофы в Пардрайянской степи, так и не состоялось.
— Хоть и страшно не хочется говорить это, но, может быть, дань, которую Смердис заплатил хаморам, все же принесла некоторую пользу, — заметил Абивард.
Фрада сплюнул на пандус крепостной стены, по которому они расхаживали вдвоем:
— Тьфу на него, этого Смердиса, и на его дань. Узурпатор вонючий. Как у тебя язык поворачивается говорить хорошее о человеке, с которым ты воевал почти два года? Если бы не ты, он до сих пор был бы Царем Царей. Ты что, не рад, что его больше нет?
— Рад, конечно. Как ты сказал, я прошел через слишком многое, чтобы избавиться от него, и не мне жалеть, что его больше нет. — Однако какой-то голосок в мозгу Абиварда вопрошал, а будет ли в конечном счете Макурану какая-нибудь разница от того, что на троне сидит Шарбараз, а не Смердис. Стоит ли смена правителя всей пролитой ради этого крови и потраченных ради этого денег?
Он яростно приказал этому голоску заткнуться. Что бы ни сделала гражданская война с Макураном в целом, его-то личное будущее — и будущее его рода — она обеспечила. Без нее он никогда не стал бы зятем Царя Царей и вероятным дядей наследника Шарбараза. Он остался бы заурядным приграничным дихганом, почти не задумывающимся о том, что происходит за пределами его надела.
«Так ли уж это было бы плохо?» — спросил голосок. Он сделал вид, что не слышит вопроса.
Из дверей жилой части вышла Рошнани и прошла через двор. Увидев его на стене, она помахала ему рукой. Он помахал в ответ. Конюхи, подмастерья кузнеца и служанки во дворе почти не замечали ее, и Абивард посчитал, что это — большой прогресс. Первые несколько раз, когда она осмеливалась выйти с женской половины, люди либо пялились на нее, вылупив глаза, либо отворачивались и делали вид, будто ее там нет, — последнее казалось Абиварду много хуже.
Жадные глаза следили за Рошнани с женской половины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65