Они могут без проблем перебросить свои силы через Северную Францию и Ла-Манш.
Гольдфарб фыркнул. Единственное, что он может сделать в данной ситуации
— поднять эффективность британского радара. Тогда ящерам придется заплатить более высокую цену, если они вздумают вторгнуться на территорию Британии. Конечно, в идеале Дэвид хотел бы иметь возможность совершить что-нибудь выдающееся, Но ведь многие, вообще, ничем не в состоянии помочь своей родине, так что, пожалуй, все в порядке.
Более того, ему не только довелось встретиться с Уинстоном Черчиллем, они беседовали о деле! Мало кому выпала такая огромная честь! К сожалению, Дэвид не имел права написать домой, своим родным, о том, что премьер-министр приезжал к ним на базу — цензоры ни за что не пропустят такое письмо — но если он когда-нибудь снова окажется в Лондоне, он непременно им все расскажет. По правде говоря, об отпуске Дэвид даже и мечтать перестал.
— Черчилля переполняют великолепные идеи, — заявил Фред Хиппл. — Главная проблема состоит в том, что и дурацких у него сколько хочешь, а отличить одну от другой иногда удается только, когда уже слишком поздно.
— Насчет использования радара ящеров он сказал просто здорово, — заметил Гольдфарб. — Нам гораздо важнее «что», а не «как» и «почему». Мы в состоянии применить то, что узнали, не пытаясь понять, как оно работает. Любой дурачок может водить машину, не забивая себе голову ненужными знаниями про двигатель внутреннего сгорания.
— Ну, кто-то же должен разбираться в теории, иначе твоему дурачку не на чем будет ездить, — заявил Бэзил Раундбуш.
— Верно, но только до определенной степени, — вмешался Хиппл. — Даже сейчас теория дальше устройства самолета не идет; рано или поздно тебе непременно придется выйти на улицу и посмотреть, как летает то, что ты спроектировал. Примерно так же обстояло дело и во время первой мировой войны, когда практически все — так мне говорили старые инженеры — делалось методом проб и ошибок. Однако машины, которые они выпускали, поднимались в воздух и вполне сносно выполняли свои функции.
— Как правило, — мрачно заявил Раундбуш. — Я чертовски счастлив, что мне не пришлось на них летать.
Гольдфарб проигнорировал его слова. Раундбуш отпускал свои шуточки также часто, как другие крутят пуговицу на пиджаке, перебирают четки или теребят прядь волос — необходимость успокоить нервы, не более того.
Тихонько хихикая, он подключил источник питания к одной части инвертора ящеров и омметр — к другой. Затем нужно будет измерить напряжение и силу тока. Когда имеешь дело с такими необычными компонентами, предугадать, что произойдет с электрическим током можно только экспериментальным путем.
Гольдфарб включил источник питания, заработал омметр; значит, сопротивление есть. Дэвид удовлетворенно фыркнул — его догадка подтвердилась. Он записал показания приборов, а потом точно обозначил место, где находился инвертор. После этого он отключил питание и занялся вольтметром. Очень медленно, постепенно, кусочки головоломки вставали на свои места.
* * * Когда Вячеслав Молотов, нажал на ручку двери, ведущей в приемную ночного кабинета Сталина, он почувствовал привычную нервозность, которую постарался прогнать. Во всех уголках Советского Союза его слово никто не осмеливался оспаривать. Во время переговоров с капиталистическими государствами, ненавидевшими Советскую власть, даже в беседах с ящерами он вел себя как несгибаемый представитель своего народа. Молотов знал, что его считают человеком жестким и изо всех сил старался поддерживать свою репутацию.
Только не здесь. Тот, кто ведет себя жестко и слишком уверенно в присутствии Сталина, расстается с жизнью. Впрочем, Молотову было некогда предаваться размышлениям на неприятные темы: адъютант Сталина — да, конечно, его чин назывался по-другому, но суть от этого не менялась — кивнул ему и сказал:
— Входите, он вас ждет, Вячеслав Михайлович.
Молотов вошел в святая святых — убежище Сталина. Генеральный секретарь Коммунистической партии фотографировался с военными и дипломатами в роскошном кабинете наверху. А тут он работал тогда, когда ему было удобно. Часы недавно пробили половину второго ночи, но Молотов знал, что Сталин пробудет здесь еще некоторое время. Его ближайшему окружению приходилось приспосабливаться к его привычкам.
Сталин поднял голову от стола, на котором стояла простая настольная лампа.
— Доброе утро, Вячеслав Михайлович, — поздоровался он с гортанным грузинским акцентом; в его голосе не прозвучало и намека на иронию — для него утро уже наступило.
— Доброе утро, Иосиф Виссарионович, — ответил Молотов.
Он уже давно научился ни при каких обстоятельствах не выдавать своих чувств. Очень полезное умение, которое часто оказывается кстати, в особенности, когда рядом первое лицо в государстве Сталин жестом пригласил Молотова сесть, а сам поднялся из-за стола. Несмотря на то, что он был хорошо сложен, невысокий Сталин не любил, когда другие над ним возвышаются. А если он чего-то не любил, этого и не происходило. Достав табак из кожаного кисета, он зажег спичку и раскурил трубку.
Резкий запах дешевого табака — заставил Молотова невольно поморщиться. Губы Сталина под стального цвета усами скривились.
— Знаю, мерзко воняет, но сегодня найти хороший табак невозможно. На кораблях, которые доставляют нам все необходимое, нет места для предметов роскоши.
Вот еще доказательство того, в каком тяжелом положении оказалось человечество. Когда глава одного из трех крупнейших государств планеты не может достать приличный табак, это означает, что ящеры начинают одерживать верх. Скорее всего, Сталин вызвал его для разговора о том, что следует предпринять, чтобы изменить ситуацию в свою пользу.
Расхаживая по кабинету, Сталин сделал несколько затяжек. В конце концов, он сказал:
— Итак, американцы и немцы весьма успешно занимаются разработкой бомбы из взрывного металла?
— Насколько я понимаю, да, Иосиф Виссарионович, — ответил Молотов. — Наши разведслужбы сообщили мне также, что они занимались исследованиями в этой области еще до того, как появились ящеры.
— Мы тоже, — спокойно заявил Сталин.
Молотов испытал некоторое облегчение, поскольку ничего о такой программе не слышал. Однако он не знал, насколько далеко удалось продвинуться советским ученым по сравнению с разлагающимися капиталистическими странами. Вера в силу марксистско-ленинского учения заставляла его надеяться на то, что они ушли далеко вперед; но он не забыл, что Советскому Союзу пришлось пройти гораздо более длинный путь развития после революции, и потому он опасался, что его любимая родина может оказаться среди отстающих. В такой ситуации он боялся задать Сталину прямой вопрос относительно успехов советской науки.
— В настоящий момент у нас имеется преимущество перед Соединенными Штатами и гитлеровцами, — продолжал Сталин. — Тебе ведь известно, что во время рейда против ящеров, который мы предприняли прошлой осенью, нам удалось добыть солидное количество взрывного металла. Я надеялся, что гитлеровца, который вез долю Германии, остановят в Польше и все отберут, — печально проговорил Сталин.
— Да, я слышал, — так же грустно сказал Молотов. — А также про то, что ему пришлось отдать половину взрывного металла польским евреям, которые затем отправили его в Америку.
— Да, — заявил Сталин. — Ты знаешь, Гитлер дурак.
— Вы уже много раз это говорили, Иосиф Виссарионович, — ответил Молотов.
Действительно, Сталин не скрывал, что считает Гитлера человеком недалеким, однако, все-таки заключил с ним в 1939 году Пакт о ненападении и выполнял его условия в течение следующих двух лет, игнорируя предупреждения о том, что Гитлер собирается нарушить соглашение. В результате советское государство чуть не погибло из-за его недальновидности и упрямства. Поскольку Молотов тогда поддерживал Сталина, он промолчал (впрочем, если бы он не поддержал тогда главу государства, сейчас он уже ничего не мог бы сказать).
Сталин сделал еще одну затяжку, и его лицо, испещренное отметинами от оспы, перенесенной в детстве, скривилось от отвращения.
— Даже из Турции невозможно получить приличный табак, а они ведь наши соседи. Знаешь, почему я считаю Гитлера дураком?
— Потому что он беспричинно напал на миролюбивый народ Советского Союза, ничего плохого ему не сделавший. — Правильный ответ, который напрашивался сам собой, однако, Молотов расстроился, потому что Сталин явно рассчитывал услышать что-то другое.
Иосиф Виссарионович покачал головой. Но Молотов испытал некоторое облегчение, поскольку глава Коммунистической партии на него не рассердился, кажется, его просто развеселил такой ответ.
— Нет, я думал о другом, Вячеслав Михайлович. Когда немецкие ученые выяснили, что атом урана можно расщепить, Гитлер позволил им опубликовать результаты исследований, чтобы о них узнал весь мир. — Сталин по-стариковски хихикнул. — Если бы открытие сделали мы.. ты можешь себе представить, чтобы такая статья появилась в журнале Академии Наук СССР?
— Не могу, — честно признался Молотов и тоже хихикнул.
В нормальной жизни Молотов отличался мрачным нравом и редко улыбался. Но когда смеется Сталин, все остальные тоже должны смеяться. Кроме того, предположение Сталина действительно показалось ему забавным… Служба безопасности Советского Союза ни за что не допустила бы, чтобы такая важная тайна просочилась за границу и стала всеобщим достоянием.
— Я тебе скажу кое-что еще, надеюсь, тебе понравится, — заявил Сталин. — Наши ученые сказали мне, что для того, чтобы взрывной металл взорвался, его должно быть много. Если его недостаточно, можно делать, что угодно — все равно ничего не получится. Ты понимаешь меня? Отличная шутка.
— Сталин снова рассмеялся.
И Молотов вслед за ним, но несколько неуверенно, поскольку не очень понял, что такого смешного сказал вождь мирового пролетариата.
По-видимому, Сталин почувствовал его сомнения — поразительная способность распознавать слабости своих подчиненных являлась чуть ли не главным талантом, позволившим ему продержаться у власти почти двадцать лет. Все еще весело похохатывая, он продолжал:
— Не бойся, Вячеслав Михайлович, я тебе сейчас все объясню. Очень скоро у немцев и американцев не останется взрывного металла, потому что польские евреи поделили его между ними. Теперь ни те, ни другие не имеют необходимого количества. Ну, понял?
— Нет, — признался Молотов, но тут же поспешил исправиться: — Минутку, подождите. Кажется, понял. Вы хотите сказать, что у нас его достаточно для производства бомбы, поскольку мы ни с кем не делились?
— Именно, — заявил Сталин. — Вот видишь, ты прекрасно соображаешь. Немцам и американцам придется заняться исследованиями, а мы… мы скоро ответим ящерам как полагается.
От одной только мысли, что такое может произойти, у Молотова потеплело на душе. Как и Сталин, как и все в стране, он боялся, что наступит день, когда Москву постигнет судьба Берлина и Вашингтона, и столица великого государства просто перестанет существовать. Представляя себе, как они отплатят мерзким захватчикам той же монетой, Молотов даже раскраснелся от удовольствия.
Однако имелись кое-какие соображения, которые омрачили его радость.
— Иосиф Виссарионович, у нас будет всего одна бомба и никаких шансов быстро сделать вторую. Верно? Как только мы ее взорвем, что помешает ящерам сбросить на нас множество таких же?
Сталин нахмурился, потому что ненавидел, когда ему возражали. Однако прежде чем ответить, надолго задумался. Молотов задал очень важные вопросы. Наконец, он проговорил:
— Во-первых, ученые будут продолжать работать над поиском путей получения нашего собственного взрывного металла. А чтобы они добились успеха, мы будем оказывать им всемерную поддержку.
Сталин улыбнулся, и Молотов подумал, что он очень похож на льва, который недавно закончил завтракать зеброй. Он без труда понял, о какой поддержке идет речь: ученые получат дачи, машины, женщин — в случае успеха. Лагеря и пуля в затылок, если не справятся с заданием партии и правительства. Вполне возможно, что нескольких физиков-ядерщиков уничтожат в назидании остальным. Сталин нередко прибегал к неприятным методам воздействия, однако, они приносили желаемый результат.
— И сколько пройдет времени, прежде чем наши физики смогут решить поставленную перед ними задачу? — спросил Молотов.
— Они лепечут про три или четыре года, как будто не понимают, что дело срочное, — спокойно проговорил Сталин. — Я дал им восемнадцать месяцев. Ученые выполнят поручение партии, иначе им придется ответить по всей строгости закона.
Осторожно подбирая слова, Молотов сказал:
— Возможно, не стоит применять к ним высшую меру наказания. Людей такого класса трудно заменить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Гольдфарб фыркнул. Единственное, что он может сделать в данной ситуации
— поднять эффективность британского радара. Тогда ящерам придется заплатить более высокую цену, если они вздумают вторгнуться на территорию Британии. Конечно, в идеале Дэвид хотел бы иметь возможность совершить что-нибудь выдающееся, Но ведь многие, вообще, ничем не в состоянии помочь своей родине, так что, пожалуй, все в порядке.
Более того, ему не только довелось встретиться с Уинстоном Черчиллем, они беседовали о деле! Мало кому выпала такая огромная честь! К сожалению, Дэвид не имел права написать домой, своим родным, о том, что премьер-министр приезжал к ним на базу — цензоры ни за что не пропустят такое письмо — но если он когда-нибудь снова окажется в Лондоне, он непременно им все расскажет. По правде говоря, об отпуске Дэвид даже и мечтать перестал.
— Черчилля переполняют великолепные идеи, — заявил Фред Хиппл. — Главная проблема состоит в том, что и дурацких у него сколько хочешь, а отличить одну от другой иногда удается только, когда уже слишком поздно.
— Насчет использования радара ящеров он сказал просто здорово, — заметил Гольдфарб. — Нам гораздо важнее «что», а не «как» и «почему». Мы в состоянии применить то, что узнали, не пытаясь понять, как оно работает. Любой дурачок может водить машину, не забивая себе голову ненужными знаниями про двигатель внутреннего сгорания.
— Ну, кто-то же должен разбираться в теории, иначе твоему дурачку не на чем будет ездить, — заявил Бэзил Раундбуш.
— Верно, но только до определенной степени, — вмешался Хиппл. — Даже сейчас теория дальше устройства самолета не идет; рано или поздно тебе непременно придется выйти на улицу и посмотреть, как летает то, что ты спроектировал. Примерно так же обстояло дело и во время первой мировой войны, когда практически все — так мне говорили старые инженеры — делалось методом проб и ошибок. Однако машины, которые они выпускали, поднимались в воздух и вполне сносно выполняли свои функции.
— Как правило, — мрачно заявил Раундбуш. — Я чертовски счастлив, что мне не пришлось на них летать.
Гольдфарб проигнорировал его слова. Раундбуш отпускал свои шуточки также часто, как другие крутят пуговицу на пиджаке, перебирают четки или теребят прядь волос — необходимость успокоить нервы, не более того.
Тихонько хихикая, он подключил источник питания к одной части инвертора ящеров и омметр — к другой. Затем нужно будет измерить напряжение и силу тока. Когда имеешь дело с такими необычными компонентами, предугадать, что произойдет с электрическим током можно только экспериментальным путем.
Гольдфарб включил источник питания, заработал омметр; значит, сопротивление есть. Дэвид удовлетворенно фыркнул — его догадка подтвердилась. Он записал показания приборов, а потом точно обозначил место, где находился инвертор. После этого он отключил питание и занялся вольтметром. Очень медленно, постепенно, кусочки головоломки вставали на свои места.
* * * Когда Вячеслав Молотов, нажал на ручку двери, ведущей в приемную ночного кабинета Сталина, он почувствовал привычную нервозность, которую постарался прогнать. Во всех уголках Советского Союза его слово никто не осмеливался оспаривать. Во время переговоров с капиталистическими государствами, ненавидевшими Советскую власть, даже в беседах с ящерами он вел себя как несгибаемый представитель своего народа. Молотов знал, что его считают человеком жестким и изо всех сил старался поддерживать свою репутацию.
Только не здесь. Тот, кто ведет себя жестко и слишком уверенно в присутствии Сталина, расстается с жизнью. Впрочем, Молотову было некогда предаваться размышлениям на неприятные темы: адъютант Сталина — да, конечно, его чин назывался по-другому, но суть от этого не менялась — кивнул ему и сказал:
— Входите, он вас ждет, Вячеслав Михайлович.
Молотов вошел в святая святых — убежище Сталина. Генеральный секретарь Коммунистической партии фотографировался с военными и дипломатами в роскошном кабинете наверху. А тут он работал тогда, когда ему было удобно. Часы недавно пробили половину второго ночи, но Молотов знал, что Сталин пробудет здесь еще некоторое время. Его ближайшему окружению приходилось приспосабливаться к его привычкам.
Сталин поднял голову от стола, на котором стояла простая настольная лампа.
— Доброе утро, Вячеслав Михайлович, — поздоровался он с гортанным грузинским акцентом; в его голосе не прозвучало и намека на иронию — для него утро уже наступило.
— Доброе утро, Иосиф Виссарионович, — ответил Молотов.
Он уже давно научился ни при каких обстоятельствах не выдавать своих чувств. Очень полезное умение, которое часто оказывается кстати, в особенности, когда рядом первое лицо в государстве Сталин жестом пригласил Молотова сесть, а сам поднялся из-за стола. Несмотря на то, что он был хорошо сложен, невысокий Сталин не любил, когда другие над ним возвышаются. А если он чего-то не любил, этого и не происходило. Достав табак из кожаного кисета, он зажег спичку и раскурил трубку.
Резкий запах дешевого табака — заставил Молотова невольно поморщиться. Губы Сталина под стального цвета усами скривились.
— Знаю, мерзко воняет, но сегодня найти хороший табак невозможно. На кораблях, которые доставляют нам все необходимое, нет места для предметов роскоши.
Вот еще доказательство того, в каком тяжелом положении оказалось человечество. Когда глава одного из трех крупнейших государств планеты не может достать приличный табак, это означает, что ящеры начинают одерживать верх. Скорее всего, Сталин вызвал его для разговора о том, что следует предпринять, чтобы изменить ситуацию в свою пользу.
Расхаживая по кабинету, Сталин сделал несколько затяжек. В конце концов, он сказал:
— Итак, американцы и немцы весьма успешно занимаются разработкой бомбы из взрывного металла?
— Насколько я понимаю, да, Иосиф Виссарионович, — ответил Молотов. — Наши разведслужбы сообщили мне также, что они занимались исследованиями в этой области еще до того, как появились ящеры.
— Мы тоже, — спокойно заявил Сталин.
Молотов испытал некоторое облегчение, поскольку ничего о такой программе не слышал. Однако он не знал, насколько далеко удалось продвинуться советским ученым по сравнению с разлагающимися капиталистическими странами. Вера в силу марксистско-ленинского учения заставляла его надеяться на то, что они ушли далеко вперед; но он не забыл, что Советскому Союзу пришлось пройти гораздо более длинный путь развития после революции, и потому он опасался, что его любимая родина может оказаться среди отстающих. В такой ситуации он боялся задать Сталину прямой вопрос относительно успехов советской науки.
— В настоящий момент у нас имеется преимущество перед Соединенными Штатами и гитлеровцами, — продолжал Сталин. — Тебе ведь известно, что во время рейда против ящеров, который мы предприняли прошлой осенью, нам удалось добыть солидное количество взрывного металла. Я надеялся, что гитлеровца, который вез долю Германии, остановят в Польше и все отберут, — печально проговорил Сталин.
— Да, я слышал, — так же грустно сказал Молотов. — А также про то, что ему пришлось отдать половину взрывного металла польским евреям, которые затем отправили его в Америку.
— Да, — заявил Сталин. — Ты знаешь, Гитлер дурак.
— Вы уже много раз это говорили, Иосиф Виссарионович, — ответил Молотов.
Действительно, Сталин не скрывал, что считает Гитлера человеком недалеким, однако, все-таки заключил с ним в 1939 году Пакт о ненападении и выполнял его условия в течение следующих двух лет, игнорируя предупреждения о том, что Гитлер собирается нарушить соглашение. В результате советское государство чуть не погибло из-за его недальновидности и упрямства. Поскольку Молотов тогда поддерживал Сталина, он промолчал (впрочем, если бы он не поддержал тогда главу государства, сейчас он уже ничего не мог бы сказать).
Сталин сделал еще одну затяжку, и его лицо, испещренное отметинами от оспы, перенесенной в детстве, скривилось от отвращения.
— Даже из Турции невозможно получить приличный табак, а они ведь наши соседи. Знаешь, почему я считаю Гитлера дураком?
— Потому что он беспричинно напал на миролюбивый народ Советского Союза, ничего плохого ему не сделавший. — Правильный ответ, который напрашивался сам собой, однако, Молотов расстроился, потому что Сталин явно рассчитывал услышать что-то другое.
Иосиф Виссарионович покачал головой. Но Молотов испытал некоторое облегчение, поскольку глава Коммунистической партии на него не рассердился, кажется, его просто развеселил такой ответ.
— Нет, я думал о другом, Вячеслав Михайлович. Когда немецкие ученые выяснили, что атом урана можно расщепить, Гитлер позволил им опубликовать результаты исследований, чтобы о них узнал весь мир. — Сталин по-стариковски хихикнул. — Если бы открытие сделали мы.. ты можешь себе представить, чтобы такая статья появилась в журнале Академии Наук СССР?
— Не могу, — честно признался Молотов и тоже хихикнул.
В нормальной жизни Молотов отличался мрачным нравом и редко улыбался. Но когда смеется Сталин, все остальные тоже должны смеяться. Кроме того, предположение Сталина действительно показалось ему забавным… Служба безопасности Советского Союза ни за что не допустила бы, чтобы такая важная тайна просочилась за границу и стала всеобщим достоянием.
— Я тебе скажу кое-что еще, надеюсь, тебе понравится, — заявил Сталин. — Наши ученые сказали мне, что для того, чтобы взрывной металл взорвался, его должно быть много. Если его недостаточно, можно делать, что угодно — все равно ничего не получится. Ты понимаешь меня? Отличная шутка.
— Сталин снова рассмеялся.
И Молотов вслед за ним, но несколько неуверенно, поскольку не очень понял, что такого смешного сказал вождь мирового пролетариата.
По-видимому, Сталин почувствовал его сомнения — поразительная способность распознавать слабости своих подчиненных являлась чуть ли не главным талантом, позволившим ему продержаться у власти почти двадцать лет. Все еще весело похохатывая, он продолжал:
— Не бойся, Вячеслав Михайлович, я тебе сейчас все объясню. Очень скоро у немцев и американцев не останется взрывного металла, потому что польские евреи поделили его между ними. Теперь ни те, ни другие не имеют необходимого количества. Ну, понял?
— Нет, — признался Молотов, но тут же поспешил исправиться: — Минутку, подождите. Кажется, понял. Вы хотите сказать, что у нас его достаточно для производства бомбы, поскольку мы ни с кем не делились?
— Именно, — заявил Сталин. — Вот видишь, ты прекрасно соображаешь. Немцам и американцам придется заняться исследованиями, а мы… мы скоро ответим ящерам как полагается.
От одной только мысли, что такое может произойти, у Молотова потеплело на душе. Как и Сталин, как и все в стране, он боялся, что наступит день, когда Москву постигнет судьба Берлина и Вашингтона, и столица великого государства просто перестанет существовать. Представляя себе, как они отплатят мерзким захватчикам той же монетой, Молотов даже раскраснелся от удовольствия.
Однако имелись кое-какие соображения, которые омрачили его радость.
— Иосиф Виссарионович, у нас будет всего одна бомба и никаких шансов быстро сделать вторую. Верно? Как только мы ее взорвем, что помешает ящерам сбросить на нас множество таких же?
Сталин нахмурился, потому что ненавидел, когда ему возражали. Однако прежде чем ответить, надолго задумался. Молотов задал очень важные вопросы. Наконец, он проговорил:
— Во-первых, ученые будут продолжать работать над поиском путей получения нашего собственного взрывного металла. А чтобы они добились успеха, мы будем оказывать им всемерную поддержку.
Сталин улыбнулся, и Молотов подумал, что он очень похож на льва, который недавно закончил завтракать зеброй. Он без труда понял, о какой поддержке идет речь: ученые получат дачи, машины, женщин — в случае успеха. Лагеря и пуля в затылок, если не справятся с заданием партии и правительства. Вполне возможно, что нескольких физиков-ядерщиков уничтожат в назидании остальным. Сталин нередко прибегал к неприятным методам воздействия, однако, они приносили желаемый результат.
— И сколько пройдет времени, прежде чем наши физики смогут решить поставленную перед ними задачу? — спросил Молотов.
— Они лепечут про три или четыре года, как будто не понимают, что дело срочное, — спокойно проговорил Сталин. — Я дал им восемнадцать месяцев. Ученые выполнят поручение партии, иначе им придется ответить по всей строгости закона.
Осторожно подбирая слова, Молотов сказал:
— Возможно, не стоит применять к ним высшую меру наказания. Людей такого класса трудно заменить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106