Если таких умельцев ловят, то в благодарность за доставленное удовольствие им вручную лакируют портрет. След от будильника очень бы украсил физиономию Сато, но не докажешь, что письмо – его работа.
ОТВЕТИТЬ – терпеливо ждала надпись ниже дурацкого письма. «Не дождешься», – твердо подумал Форт. Пусть судно пропащее, но капитан – командир корабля, а не клоун. Переписка с глюками в его штатные обязанности не входит. Конечно, распоряжение грузоотправителя придется выполнить и приложить часы к ящику с бывшим владельцем, но до того момента пусть будильник полежит в кармане. Ничего, что неудобно; удобство для артона – вещь не обязательная. Зато, держа радар наготове, можно поймать идущий от будильника сигнал, который сразу влетает в почтовый ящик через вход внутренней связи, предназначенной для переговоров команды. Если это случится, шутнику придется солоно. Чтобы документировать подобный трюк, достаточно добавить в опции самописца пункт «Регистрация/сохранение всех сообщений в иной кодировке», и мышеловка готова.
Хуже, если такая почта повторится, а самописец не сработает. Это будет значить, что БЭМ заражен дурью где-то в прошлых рейсах и гонит почту сам в себя, указывая отправителями кого угодно, чьи имена-фамилии сыщутся в памяти. Умерший там заложен, хоть и в списке грузов.
А на одуревший БЭМ рассчитывать нельзя.
БЛОК 5
Эстетика мультфильмов с маркой «Сделано на ТуаТоу» умопомрачительна. От предельной строгости монохромного жесткого рисунка – к многокрасочной феерии калейдоскопа, где лица с тяжким узором гнева превращаются в лики, одухотворенные изысканным румянцем нежности и страсти. Смаковать всю полноту туанской анимации от глубинных историко-психологических слоев до шуток о нижнем белье могут лишь опытные и закоренелые ценители. Опять же, важно точно понять название. Что за горбатый перевод – «Натуральные свиные шкварки»?! «Онуто Лаида До-ма Олот» значит совсем другое – «Истинно обжаренная плоть священного животного», а в переносном смысле (ибо мясное жертвоприношение – архаизм) – «Мольба, обращенная к небесам», но написание староцерковного звука «оон» в слове «онуто» как «он» превращает высокопарное слово в уличный жаргонизм, и получается нечто вроде «А фигу вам, святые небеса» (и это еще мягко сказано). Фильм ОЛДО с его соблазнительными разночтениями – настоящее пиршество для гурманов. Над ним млеет уже третье поколение олдонов; существуют Энциклопедии ОЛДО, включающие биографии героев, все фасоны их одежд, все марки их оружия и автомобилей, тексты всех песен и антологии эпизодов, не вошедших в сериал при монтаже.
Сато был олдоном до мозга костей (или, как он выражался, «до костей мозгов»). Он даже паспорт сменил на почве фанатизма. Прежде он был Рутхардом Бобериком, но символически отыграл смерть и новое рождение, и двое олдонов постарше стали его приемными отцом и матерью.
Он на самом деле верил, что фэл его не тронет. Прививка вере не помеха. Теперь же, когда число вновь заболевших резко пошло на убыль, а тяжелобольные стали поправляться, острота хождения по лезвию ножа слегка притупилась, и Сато позволил себе расслабиться. Он был убежден, что действовал правильно, – эффект налицо! Можно поставить в проектор любимую серию ОЛДО и насладиться зрелищем.
Его кумир и тезка в объемной глубине трехмерного окна с грацией опытной распутницы вошел в зловещий притон. Полы кафтана приоткрылись, демонстрируя ворам и шлюхам тугой алый кушак на талии, шитые атласные панталоны и рукоять пистолета.
– Изящный паренек, – хрипло пропела изъязвленная дурной болезнью потаскуха. – Кого ты ищешь, милый мальчик?
– Не твое дело, поганая стерва… – прошептал Сато.
– Не твое дело, поганая стерва, – спесиво повторил его двойник.
В комнате появился Дорифор.
– Радиограмма с «Сервитера».
Сделав гримасу, Сато мановением руки остановил проектор.
– Ну, что там?! Неужели так срочно, что надо меня отрывать?!
– Ты сказал, что хочешь иметь всю информацию об этом рейсе. Разве не так?
– Да, сказал. Но ты сам мог бы сообразить, что мне нужно, а что нет. Уйди и ответь им что-нибудь. Напиши, что я молюсь за них.
– Не поймут, – Дорифор оставался строгим и мрачным. – У них масса неполадок. Они просят надбавки за риск.
– Им и так много уплачено.
– Но пообещать-то можно. Все равно они надбавки не получат, так что… мы ничего не теряем.
– Нет. Я не намерен торговаться с ними и выслушивать их пререкания. Никаких премий. Может быть, позже, – снизошел-таки Сато, – я буду ходатайствовать о выражении им благодарности в приказе транспортно-космического управления. И то вряд ли, – тут же пошел он на попятную. – Благодарность выражают за образцовую и безупречную многолетнюю службу – а что они? Суток не прошло, а уже сплошные жалобы и наглые требования.
– Штурман – мирк, – напомнил Дорифор. – Надо как-то замаслить консульство Бохрока…
– Ну, так и быть, – скрепя сердце Сато согласился, – благодарность и почетную грамоту. Мирки любят гражданские почести… Больше не дам. Из-за одного этого мне обеспечена переписка на две недели – кому, за что, на каком основании и все такое прочее. Иди, Дори, иди! Утешь их как-нибудь, а я хочу отдохнуть.
Потусторонний Сато задвигался, развевая рукава кафтана, и запел: «Туманы реют над трущобами, я серый ястреб в стае попугаев. Как мне любовь найти, где успокоиться в объятиях?» Мазурики и проститутки подхватили сложным многоголосьем древнеимперской оперы: «Он! Его тень острей иглы, смерть от его руки – увы! увы! Воздвигнись! Потрясай! Лей кровь, о змейпесков печальных и проклятых – на дне бокала, полного греха, лежит кольцо златое!» Сато вздохнул с изнеможением – какая прелесть! Образы теснятся и переплетаются, словно тела в самозабвении восторга.
– Дори, ты еще здесь?! Я же послал тебя! – пестрый танец Сато и подонков замер с поднятыми ногами и разинутыми ртами.
– Капитан – контуанец, – Дорифор еще не высказал всех своих соображений.
– Мы его уже обсуждали. Он – подделка во всех смыслах. И не человек, и с туа рядом не лежал. Контуанцы не наденут по нему траур. Да все они на «Сервитере» – космический сор, почти манхло, только с дипломами. Дори, мы отпишемся от всего! Ты чего-то испугался, дорогой мой?.. Фэл нам все покроет. Он уже перескочил по числу покойников в ту рубрику, где жертвы считают оптом, а не поштучно. Массовые потери, ты вникаешь? В толпе лиц не различают. И все. Ступай!
Сато-солист затянул альтом, словно чудо-цветок раскрыл лепестки среди букета подголосков: «Нищие люди, голые люди, жизнь вам постыла, ждет вас могила! Струись, небесная река, за облака!»
– Запрос с КонТуа будет вне зависимости – туа он или артон. Его вид на жительство пока действует.
– Значит, подготовь подробные и правдоподобные версии. Непредсказуемый мирк из тоталитарного мира, ихэнка-хулиганка с криминальной планеты и артон-ксенофоб. Они остервенели и передрались. Мирк затоптал ихэнку и оторвал голову артону, после чего раскаялся и выпил жидкий водород, чтоб избежать общественного порицания. Корабль, потеряв управление… знаешь, что случается с такими кораблями?
Эш снилась родина, которая стала чужбиной. Солнце стояло низко, а Эш бежала, наступая на собственную тень. Земля была сухой, потрескавшейся; из-под ступней выбрасывалась пыль. Солнце преследовало ее, жгло голую спину; земля разгоралась все ярче, а тень укорачивалась и наливалась чернотой. Вскинув голову, Эш увидела, что и вперед нет хода – на фоне сгоревших кустов колебалась, пульсировала объемная тьма в форме яйца, в мерцающем ореоле ультрафиолета. Черная, она горела изнутри почти незримым, но яростным пламенем.
Тень Эш, вырезанная оранжевым огнем солнца на окаменевшей земле, была недвижима. Затем изогнулась, поставила руки для драки.
– Кто ты! – шепнула Эш, потому что голос мог что-то нарушить в звенящем равновесии немоты.
Тьма издала звук лопнувшей струны, надолго повисший в раскаленном воздухе. Поверхность яйца дрожала, покрываясь муаровыми разводьями волн.
Эш бросилась вперед, ударив ногой. Ступня утонула во тьме, и Эш с криком боли отдернулась – жидкая чернота обожгла ее.
Яйцо тьмы осело почти до трещин земли. Яйцо – символ жизни, почему оно выглядит как смерть?.. Спекшийся грунт под нижним полюсом яйца заалел, как металл в горне. На расстоянии, кожей почувствовала Эш тяжесть обманчиво летучей тьмы; земля не выдержит такого веса и разломится.
Разорвалась еще струна, еще одна. В пересекающихся волнах звука возникали и глохли смутные, неясные голоса – странно знакомые, зовущие, молящие и гневные.
– Нет, нет, Эш, нет! Не смей! – это кричит воспитательница-шнга. Эш подралась в школе.
– Хочешь, мы будем дружить? – это Лха, новенькая.
– Дай мне руку, – это в походе, когда переправлялись через ручей.
– Я вырасту и буду сильной, – это свой собственный голос; она клялась, стоя перед зеркалом.
Стук кубиков. Надо сложить фигуру… или слово, тогда скажут: «Умница!» Но вместо кубиков Эш увидела обломки камня. Приложить кусок к куску, они срастутся.
– Унесите мертвого! – жрец воздевает руки, закончив обряд. Уносят нянюшку Эш. Да, да, унесите скорей – она страшная. Она молчит, глаза и рот плотно закрыты. Что, если сейчас веки распахнутся и мертвый взгляд упадет на тебя?
– Унесите мертвого! Унесите, унесите!
Из жара удушающего дня Эш бросило в знобящий холод, в полумрак. Костюм похрустывает на сгибах, скрипит промороженной тканью. Яйцо – черное, волшебно светящееся изнури – висит над опечатанным ящиком. Рядом – другой ящик, низкий и продолговатый. Кто там внутри? Кто?!
– Это я, я, я, – лепечет Эш, стучась в дверь своего дома.
– Ты пришла, дочка? – сзади глухой, недобрый голос мертвой нянюшки. Не оборачиваться!
– Унесите мертвого.
– Собери кубики.
– Дай мне руку.
– Хочешь, мы будем дружить?
– Я одна не справлюсь, – отвечает Эш.
– Ты сможешь. Забудь, что ты шнга! – ободряет инструктор. – Рычаг на себя. Отжать педаль.
– Займись этим, – командует Форт.
Она наклоняется, берется за рукоятки на боковинах ящика. «Модуль тип 80-2. Органические останки».
– Топ-топ, – няня держит Эш, помогая делать первые шажки. Ящик тяжел. Яйцо плывет сзади, следит.
– ЭТО ОШИБКА, – вмешивается новый, неизвестный голос. – НАЧНИ СНАЧАЛА.
– Унесите мертвого! Мы будем дружить! – вибрирует яйцо, разгораясь палящим светом.
Неподвижная тишь. Эш открывает глаза – ярко-синее небо безоблачно, каменная равнина во все стороны до горизонта. Глухая бетонная стена с железными воротами. ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. ОХРАННОЕ АВТОМАТИЧЕСКОЕ СЛЕЖЕНИЕ.
Жесткие, сухие травинки в щелях между плоских камней. Внезапно над стеной взрывается и повисает в воздухе тревожный, сжимающий душу вой сирены. И вновь безмолвие. Вой повторяется через равные промежутки времени.
Пригибаясь, с оглядкой Эш подбегает к воротам. Железная дверь заперта изнутри.
– Это я, я, я! – бьет она костяшками пальцев по неприступному металлу. И оказывается внутри, словно просочившись сквозь сталь.
Во дворе за стеной почти пусто. Стоит вездеход, рядом ничком лежит труп в длинной темно-зеленой одежде. Кажется, это женщина.
По двору проносятся голоса – будто эхо мечется в стенах, не находя выхода.
Вы все должны уйти. Как можно скорей. И подальше.
– Я останусь с вами, Учитель.
– Нет, я запрещаю. Я один начал дело, один и закончу. Вспомни обеты, которые ты принес. Ты обещал повиноваться?
– Да, Учитель.
– Тогда повинуйся.
– А я еще не произносила обетов. Учитель, вы не можете за -претить мне. Если силы вас покинут, я продолжу за вас.
– Ты приносишь себя в жертву. Осознаешь это ?
– Простите, но я думаю – сейчас не время для высоких слов.
– Пожалуй. Тогда помоги перенести больных в машину.
Два голоса – суровый мужской и звонкий женский – читают попеременно что-то вроде молитвы; слова понятны, но общий смысл неуловим. Чем громче и тверже голоса, тем плотнее сгущается воздух; наконец, слитные голоса поднимаются почти до крика, но выговор четок и ясен. Женский голос слабеет, прерывается, однако упрямо вторит мужскому; последнее они произносят звук в звук, как бы оглашая приговор, – следом раздается треск расколотого камня, на который обрушился молот.
– Мне душно, – хрипит женщина. – Учитель, позвольте мне выйти на воздух.
– Иди. Садись в вездеход. Я погружу это, и мы уедем. Держись, не поддавайся! Он уже не так страшен.
– Да… наверное…
Мягкий, грузный удар падающего тела. Вздох, похожий на стон, за которым – множество невысказанных горьких слов, раскаяние и… некая жуткая решимость, превосходящая любые человеческие силы.
Лязг ворот. Шум мотора и шорох огромных колес вездехода. Все покинули обезлюдевшую крепость в каменной пустыне, а Эш осталась.
– Эй, куда вы?! Возьмите меня! Я поеду с вами!!
ТЫ УЖЕ ЕДЕШЬ СО МНОЙ, – негромко отвечает голос за спиной. Эш быстро оборачивается и видит…
…черное яйцо лопается с невыносимым для слуха грохотом – и грохот длится, длится!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
ОТВЕТИТЬ – терпеливо ждала надпись ниже дурацкого письма. «Не дождешься», – твердо подумал Форт. Пусть судно пропащее, но капитан – командир корабля, а не клоун. Переписка с глюками в его штатные обязанности не входит. Конечно, распоряжение грузоотправителя придется выполнить и приложить часы к ящику с бывшим владельцем, но до того момента пусть будильник полежит в кармане. Ничего, что неудобно; удобство для артона – вещь не обязательная. Зато, держа радар наготове, можно поймать идущий от будильника сигнал, который сразу влетает в почтовый ящик через вход внутренней связи, предназначенной для переговоров команды. Если это случится, шутнику придется солоно. Чтобы документировать подобный трюк, достаточно добавить в опции самописца пункт «Регистрация/сохранение всех сообщений в иной кодировке», и мышеловка готова.
Хуже, если такая почта повторится, а самописец не сработает. Это будет значить, что БЭМ заражен дурью где-то в прошлых рейсах и гонит почту сам в себя, указывая отправителями кого угодно, чьи имена-фамилии сыщутся в памяти. Умерший там заложен, хоть и в списке грузов.
А на одуревший БЭМ рассчитывать нельзя.
БЛОК 5
Эстетика мультфильмов с маркой «Сделано на ТуаТоу» умопомрачительна. От предельной строгости монохромного жесткого рисунка – к многокрасочной феерии калейдоскопа, где лица с тяжким узором гнева превращаются в лики, одухотворенные изысканным румянцем нежности и страсти. Смаковать всю полноту туанской анимации от глубинных историко-психологических слоев до шуток о нижнем белье могут лишь опытные и закоренелые ценители. Опять же, важно точно понять название. Что за горбатый перевод – «Натуральные свиные шкварки»?! «Онуто Лаида До-ма Олот» значит совсем другое – «Истинно обжаренная плоть священного животного», а в переносном смысле (ибо мясное жертвоприношение – архаизм) – «Мольба, обращенная к небесам», но написание староцерковного звука «оон» в слове «онуто» как «он» превращает высокопарное слово в уличный жаргонизм, и получается нечто вроде «А фигу вам, святые небеса» (и это еще мягко сказано). Фильм ОЛДО с его соблазнительными разночтениями – настоящее пиршество для гурманов. Над ним млеет уже третье поколение олдонов; существуют Энциклопедии ОЛДО, включающие биографии героев, все фасоны их одежд, все марки их оружия и автомобилей, тексты всех песен и антологии эпизодов, не вошедших в сериал при монтаже.
Сато был олдоном до мозга костей (или, как он выражался, «до костей мозгов»). Он даже паспорт сменил на почве фанатизма. Прежде он был Рутхардом Бобериком, но символически отыграл смерть и новое рождение, и двое олдонов постарше стали его приемными отцом и матерью.
Он на самом деле верил, что фэл его не тронет. Прививка вере не помеха. Теперь же, когда число вновь заболевших резко пошло на убыль, а тяжелобольные стали поправляться, острота хождения по лезвию ножа слегка притупилась, и Сато позволил себе расслабиться. Он был убежден, что действовал правильно, – эффект налицо! Можно поставить в проектор любимую серию ОЛДО и насладиться зрелищем.
Его кумир и тезка в объемной глубине трехмерного окна с грацией опытной распутницы вошел в зловещий притон. Полы кафтана приоткрылись, демонстрируя ворам и шлюхам тугой алый кушак на талии, шитые атласные панталоны и рукоять пистолета.
– Изящный паренек, – хрипло пропела изъязвленная дурной болезнью потаскуха. – Кого ты ищешь, милый мальчик?
– Не твое дело, поганая стерва… – прошептал Сато.
– Не твое дело, поганая стерва, – спесиво повторил его двойник.
В комнате появился Дорифор.
– Радиограмма с «Сервитера».
Сделав гримасу, Сато мановением руки остановил проектор.
– Ну, что там?! Неужели так срочно, что надо меня отрывать?!
– Ты сказал, что хочешь иметь всю информацию об этом рейсе. Разве не так?
– Да, сказал. Но ты сам мог бы сообразить, что мне нужно, а что нет. Уйди и ответь им что-нибудь. Напиши, что я молюсь за них.
– Не поймут, – Дорифор оставался строгим и мрачным. – У них масса неполадок. Они просят надбавки за риск.
– Им и так много уплачено.
– Но пообещать-то можно. Все равно они надбавки не получат, так что… мы ничего не теряем.
– Нет. Я не намерен торговаться с ними и выслушивать их пререкания. Никаких премий. Может быть, позже, – снизошел-таки Сато, – я буду ходатайствовать о выражении им благодарности в приказе транспортно-космического управления. И то вряд ли, – тут же пошел он на попятную. – Благодарность выражают за образцовую и безупречную многолетнюю службу – а что они? Суток не прошло, а уже сплошные жалобы и наглые требования.
– Штурман – мирк, – напомнил Дорифор. – Надо как-то замаслить консульство Бохрока…
– Ну, так и быть, – скрепя сердце Сато согласился, – благодарность и почетную грамоту. Мирки любят гражданские почести… Больше не дам. Из-за одного этого мне обеспечена переписка на две недели – кому, за что, на каком основании и все такое прочее. Иди, Дори, иди! Утешь их как-нибудь, а я хочу отдохнуть.
Потусторонний Сато задвигался, развевая рукава кафтана, и запел: «Туманы реют над трущобами, я серый ястреб в стае попугаев. Как мне любовь найти, где успокоиться в объятиях?» Мазурики и проститутки подхватили сложным многоголосьем древнеимперской оперы: «Он! Его тень острей иглы, смерть от его руки – увы! увы! Воздвигнись! Потрясай! Лей кровь, о змейпесков печальных и проклятых – на дне бокала, полного греха, лежит кольцо златое!» Сато вздохнул с изнеможением – какая прелесть! Образы теснятся и переплетаются, словно тела в самозабвении восторга.
– Дори, ты еще здесь?! Я же послал тебя! – пестрый танец Сато и подонков замер с поднятыми ногами и разинутыми ртами.
– Капитан – контуанец, – Дорифор еще не высказал всех своих соображений.
– Мы его уже обсуждали. Он – подделка во всех смыслах. И не человек, и с туа рядом не лежал. Контуанцы не наденут по нему траур. Да все они на «Сервитере» – космический сор, почти манхло, только с дипломами. Дори, мы отпишемся от всего! Ты чего-то испугался, дорогой мой?.. Фэл нам все покроет. Он уже перескочил по числу покойников в ту рубрику, где жертвы считают оптом, а не поштучно. Массовые потери, ты вникаешь? В толпе лиц не различают. И все. Ступай!
Сато-солист затянул альтом, словно чудо-цветок раскрыл лепестки среди букета подголосков: «Нищие люди, голые люди, жизнь вам постыла, ждет вас могила! Струись, небесная река, за облака!»
– Запрос с КонТуа будет вне зависимости – туа он или артон. Его вид на жительство пока действует.
– Значит, подготовь подробные и правдоподобные версии. Непредсказуемый мирк из тоталитарного мира, ихэнка-хулиганка с криминальной планеты и артон-ксенофоб. Они остервенели и передрались. Мирк затоптал ихэнку и оторвал голову артону, после чего раскаялся и выпил жидкий водород, чтоб избежать общественного порицания. Корабль, потеряв управление… знаешь, что случается с такими кораблями?
Эш снилась родина, которая стала чужбиной. Солнце стояло низко, а Эш бежала, наступая на собственную тень. Земля была сухой, потрескавшейся; из-под ступней выбрасывалась пыль. Солнце преследовало ее, жгло голую спину; земля разгоралась все ярче, а тень укорачивалась и наливалась чернотой. Вскинув голову, Эш увидела, что и вперед нет хода – на фоне сгоревших кустов колебалась, пульсировала объемная тьма в форме яйца, в мерцающем ореоле ультрафиолета. Черная, она горела изнутри почти незримым, но яростным пламенем.
Тень Эш, вырезанная оранжевым огнем солнца на окаменевшей земле, была недвижима. Затем изогнулась, поставила руки для драки.
– Кто ты! – шепнула Эш, потому что голос мог что-то нарушить в звенящем равновесии немоты.
Тьма издала звук лопнувшей струны, надолго повисший в раскаленном воздухе. Поверхность яйца дрожала, покрываясь муаровыми разводьями волн.
Эш бросилась вперед, ударив ногой. Ступня утонула во тьме, и Эш с криком боли отдернулась – жидкая чернота обожгла ее.
Яйцо тьмы осело почти до трещин земли. Яйцо – символ жизни, почему оно выглядит как смерть?.. Спекшийся грунт под нижним полюсом яйца заалел, как металл в горне. На расстоянии, кожей почувствовала Эш тяжесть обманчиво летучей тьмы; земля не выдержит такого веса и разломится.
Разорвалась еще струна, еще одна. В пересекающихся волнах звука возникали и глохли смутные, неясные голоса – странно знакомые, зовущие, молящие и гневные.
– Нет, нет, Эш, нет! Не смей! – это кричит воспитательница-шнга. Эш подралась в школе.
– Хочешь, мы будем дружить? – это Лха, новенькая.
– Дай мне руку, – это в походе, когда переправлялись через ручей.
– Я вырасту и буду сильной, – это свой собственный голос; она клялась, стоя перед зеркалом.
Стук кубиков. Надо сложить фигуру… или слово, тогда скажут: «Умница!» Но вместо кубиков Эш увидела обломки камня. Приложить кусок к куску, они срастутся.
– Унесите мертвого! – жрец воздевает руки, закончив обряд. Уносят нянюшку Эш. Да, да, унесите скорей – она страшная. Она молчит, глаза и рот плотно закрыты. Что, если сейчас веки распахнутся и мертвый взгляд упадет на тебя?
– Унесите мертвого! Унесите, унесите!
Из жара удушающего дня Эш бросило в знобящий холод, в полумрак. Костюм похрустывает на сгибах, скрипит промороженной тканью. Яйцо – черное, волшебно светящееся изнури – висит над опечатанным ящиком. Рядом – другой ящик, низкий и продолговатый. Кто там внутри? Кто?!
– Это я, я, я, – лепечет Эш, стучась в дверь своего дома.
– Ты пришла, дочка? – сзади глухой, недобрый голос мертвой нянюшки. Не оборачиваться!
– Унесите мертвого.
– Собери кубики.
– Дай мне руку.
– Хочешь, мы будем дружить?
– Я одна не справлюсь, – отвечает Эш.
– Ты сможешь. Забудь, что ты шнга! – ободряет инструктор. – Рычаг на себя. Отжать педаль.
– Займись этим, – командует Форт.
Она наклоняется, берется за рукоятки на боковинах ящика. «Модуль тип 80-2. Органические останки».
– Топ-топ, – няня держит Эш, помогая делать первые шажки. Ящик тяжел. Яйцо плывет сзади, следит.
– ЭТО ОШИБКА, – вмешивается новый, неизвестный голос. – НАЧНИ СНАЧАЛА.
– Унесите мертвого! Мы будем дружить! – вибрирует яйцо, разгораясь палящим светом.
Неподвижная тишь. Эш открывает глаза – ярко-синее небо безоблачно, каменная равнина во все стороны до горизонта. Глухая бетонная стена с железными воротами. ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. ОХРАННОЕ АВТОМАТИЧЕСКОЕ СЛЕЖЕНИЕ.
Жесткие, сухие травинки в щелях между плоских камней. Внезапно над стеной взрывается и повисает в воздухе тревожный, сжимающий душу вой сирены. И вновь безмолвие. Вой повторяется через равные промежутки времени.
Пригибаясь, с оглядкой Эш подбегает к воротам. Железная дверь заперта изнутри.
– Это я, я, я! – бьет она костяшками пальцев по неприступному металлу. И оказывается внутри, словно просочившись сквозь сталь.
Во дворе за стеной почти пусто. Стоит вездеход, рядом ничком лежит труп в длинной темно-зеленой одежде. Кажется, это женщина.
По двору проносятся голоса – будто эхо мечется в стенах, не находя выхода.
Вы все должны уйти. Как можно скорей. И подальше.
– Я останусь с вами, Учитель.
– Нет, я запрещаю. Я один начал дело, один и закончу. Вспомни обеты, которые ты принес. Ты обещал повиноваться?
– Да, Учитель.
– Тогда повинуйся.
– А я еще не произносила обетов. Учитель, вы не можете за -претить мне. Если силы вас покинут, я продолжу за вас.
– Ты приносишь себя в жертву. Осознаешь это ?
– Простите, но я думаю – сейчас не время для высоких слов.
– Пожалуй. Тогда помоги перенести больных в машину.
Два голоса – суровый мужской и звонкий женский – читают попеременно что-то вроде молитвы; слова понятны, но общий смысл неуловим. Чем громче и тверже голоса, тем плотнее сгущается воздух; наконец, слитные голоса поднимаются почти до крика, но выговор четок и ясен. Женский голос слабеет, прерывается, однако упрямо вторит мужскому; последнее они произносят звук в звук, как бы оглашая приговор, – следом раздается треск расколотого камня, на который обрушился молот.
– Мне душно, – хрипит женщина. – Учитель, позвольте мне выйти на воздух.
– Иди. Садись в вездеход. Я погружу это, и мы уедем. Держись, не поддавайся! Он уже не так страшен.
– Да… наверное…
Мягкий, грузный удар падающего тела. Вздох, похожий на стон, за которым – множество невысказанных горьких слов, раскаяние и… некая жуткая решимость, превосходящая любые человеческие силы.
Лязг ворот. Шум мотора и шорох огромных колес вездехода. Все покинули обезлюдевшую крепость в каменной пустыне, а Эш осталась.
– Эй, куда вы?! Возьмите меня! Я поеду с вами!!
ТЫ УЖЕ ЕДЕШЬ СО МНОЙ, – негромко отвечает голос за спиной. Эш быстро оборачивается и видит…
…черное яйцо лопается с невыносимым для слуха грохотом – и грохот длится, длится!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23