Зато я и придумал чего-то.
Борька меня просит:
– Костя, ты покороче не можешь?
– Нет, не могу. Я когда много молчу, у меня голова болит. Ты лучше скажи: станки откуда привезли?
– Ну, с завода.
– Вот и надо на завод идти, а не в редакцию.
– Нас туда не пустят.
– А может, и пустят. Только надо всем идти. Может, этот толстый, если все придут, испугается.
Про директора
Весь день на уроках я думал о толстом директоре. Я даже разговаривал с ним мысленно. Я сказал ему:
«Дайте, пожалуйста, другие станки».
А он будто бы ответил:
«Не дам».
«Вам что, жалко?»
«Не твоего ума дело».
Это мне Зинаида всегда говорит: «Не твоего ума дело». Только говорит она так, когда ответить не может. Я ее спрашиваю:
– Зина, почему ты маме сказала, что в библиотеку идешь, а у самой билеты в кино?
– Не твоего ума дело.
– Нет, моего. Ты мне всегда говоришь: «Врать нехорошо. За столом чавкать некрасиво». А сама врешь и чавкаешь, потому что всегда с книжкой ешь. Значит, тебе врать и чавкать хорошо, а мне – нехорошо?
– Отстань. Не твоего ума дело.
Вот и весь разговор. Как будто у нее уж такой ум большой, что она умнее всех и ей можно врать и чавкать. А на самом деле я знаю – ей просто сказать нечего. Взрослые всегда так: не любят, если за ними ребята следят. А когда их спросишь чего-нибудь неприятное, говорят: «Вырастешь – поймешь». Да еще погладят по голове, будто я им страшно понравился. А я не люблю, когда меня по голове гладят. Я не маленький и не кошка. Это кошку гладят, чтобы она мурлыкала. А я мурлыкать не умею. И вообще я не люблю, когда со мной как с маленьким говорят. У мамы с папой есть один знакомый. Он, когда меня увидит, всегда говорит:
– А-а, вот он, наш герой!
Я спрашиваю:
– Почему это я герой?
– Ну как же! – кричит он. – Конечно, герой! Ведь ты танкистом будешь?
Я говорю:
– Почему это танкистом! Даже и не думал про танкистов.
Папа мне подмигивает: «Помолчи, Костя». Я ему тоже подмигиваю: «Ладно, помолчу». А знакомый все спрашивает: про отметки и сколько я голов забил. Уж лучше не спрашивал бы, если не знает. Я в футбол не играю, а в шайбу. Мы и летом на асфальте в шайбу играем. А он все добивается, чтоб я ему ответил про героя и когда я в космос полечу. Тогда я на кухню ухожу.
Вообще с ними неинтересно разговаривать. Не со всеми, конечно. С Владимиром Ивановичем – пожалуйста, он веселый. С Алексеем Ивановичем – пожалуйста, он честный. И с Линой Львовной – она всегда слушает и не перебивает. Ей про что угодно можно рассказывать.
А толстый директор мне не понравился. Он нас орлами называл, а ведь это тоже вроде героев. Наверно, никаких станков он нам не даст.
После уроков мы с Борькой стали кричать, чтобы ребята остались.
Они сначала не хотели, но я сказал, что мы чего-то про станки знаем.
Борька вышел к доске и сказал, что у нас сегодня не собрание, а просто так. Я когда услышал, что «просто так», меня будто что-то толкнуло. Я хотел сказать: «Если просто так, то нечего оставаться». Это я по привычке. Но я сразу вспомнил, что сам уговаривал ребят остаться. И ничего не сказал. А то был бы один смех, и ничего бы не вышло.
Борька сказал ребятам:
– Давайте сходим на завод. Попросим, чтобы нам хорошие станки дали. Они ведь обещали.
А ребята закричали:
– Он все равно не даст!
– Нас на завод и не пустят!
Тогда я тоже крикнул:
– А вы пробовали – пустят или не пустят?
– А ты пробовал?
– Не пробовал, – говорю я. – Значит, нужно попробовать. Нужно бороться, чтобы станки были.
– Ты языком только можешь бороться, – вставила Милка Орловская.
У меня даже голос охрип от удивления. Не оттого, что она про язык сказала, – это все говорят, – а потому, что она вообще рот раскрыла. Она только с девчонками шушукается. А меня она боится. Она ведь знает, что могу ее словами заговорить хоть до смерти. И я уже хотел сказать ей про мальчика и девочку. Но тут я подумал, что опять будет один смех, а станков у нас так и не будет. И я сдержался. Наверное, я все-таки очень выдержанный. Я на нее даже не посмотрел, как будто это муха пискнула.
– Так что, – говорю, – пойдем или не пойдем?
Одни говорят: «пойдем», другие – «не пойдем». Ничего не разберешь. Все кричат, спорят между собой – дадут или не дадут. А чего тут спорить? Нужно попробовать – и все. И вдруг я придумал.
– Але! Ребята! – сказал я. – Если мы станки достанем, в шестом «Б» все лопнут от зависти.
И сразу стало тихо.
Шестой «Б» мы просто ненавидим. У нас в классе про шестой «Б» даже говорить воспрещается. За это пенделей дают. Они нас все время дразнят из-за пузырьков. Главное, что мы не виноваты. Из-за этого еще обиднее.
В самом начале года мы собирали аптекарские пузырьки. Владик, наш пионервожатый, вызвал их на соревнование. А нам забыл сказать. Они набрали сто пятьдесят два, а мы всего восемь штук. Просто нам не повезло – в наших домах все какие-то здоровые, пузырьков не было. Да еще ребята не знали про соревнование – зайдут в одну-две квартиры, а больше не ходят. Я бы, если знал, в доме все лекарства вылил. У нас пузырьков штук десять. А так я даже и не ходил по квартирам. Я в шайбу играл.
А теперь они нас дразнят. Главное, они придумали, чтобы все время про пузырьки говорить. Им говори что хочешь, а они – обязательно про пузырьки.
– Ну и классик у вас, – говорят они. – Сплошные бездельники.
Мы отвечаем:
– Сами вы бездельники. У нас, например, Таланов сам приемники делает.
Они говорят:
– Это мы знаем. Приемники – конечно, хорошо. А вот как у вас с пузырьками?
Мы отвечаем:
– У нас Гера Попов – чемпион района по шахматам.
Они говорят:
– Верно. А как насчет пузырьков?
Мы отвечаем:
– У нас пять круглых отличников.
А они говорят:
– А пузырьков сколько?
Просто замучили нас с этими пузырьками. Мы понимаем, что они нарочно говорят. Они видят, как мы злимся, и говорят назло. Но мы от этого еще больше злимся.
И вот когда я сказал про шестой «Б», сразу стало тихо. Потом Дутов запыхтел:
– Пых… пых… Шмелю – пендель.
Дутов встал, чтобы дать мне пендель. Но его усадили на место и пригрозили, что опять под парту засунут.
И все закричали, что нужно идти на завод. Борька сказал, чтобы подняли руки, кто пойдет. Ребята подняли по две руки. И мы договорились встретиться завтра около кино в половине десятого.
Мы уже хотели уходить, и вдруг прибежал Владик:
– А я думал, вы уже ушли, – сказал он.
– Чего ж ты пришел, если думал? – спросил я.
– Это не твое дело, Шмель! – сказал Владик. – Ребята, у меня важное задание. Завтра в десять часов вы пойдете на сбор пузырьков.
Ребята прямо ахнули. У нас никто слова такого слышать не может – «пузырек». Я сначала даже подумал, что Владик нарочно говорит.
– У т е б я важное задание? – спросил я Владика.
– Ну да, важное.
– Чтобы мы пузырьки собирали?
– Ну да. Тебе, Шмель, непонятно?
– Непонятно. Задание у тебя, а мы собирать будем. Вот ты сам и собирай.
– Ты, Шмель, брось эти штучки, – сказал Владик. – Это пионерское поручение.
– А ты пойдешь?
– Я не могу, ребята. У меня завтра соревнование – за честь школы.
– Ну тогда и мы не пойдем.
– Ты говори за себя. Чего ты за весь класс говоришь!
– Вот весь класс и не пойдет. Мы уже договорились…
И тут ребята начали гудеть. Мы всегда гудим, если нам что-нибудь не нравится. Можно так гудеть, чтобы рта не открывать. Я посмотрел на Борьку и увидел, что он тоже гудит. И даже Вика. Только Дутов не гудел. Наверно, он боялся, что его назовут недисциплинированным.
– Ну, ладно! – сказал Владик. – У вас есть председатель отряда. Вот он и будет отвечать. А мне некогда с вами разговаривать.
– Подожди, Владик, – сказал Борька. – Ребята, тише!
Все перестали гудеть.
– Владик, – сказал Борька, – давай лучше не пузырьки. Хочешь, мы бумагу соберем? Или железо? Только не завтра. Завтра мы на завод идем.
– Про завод я ничего не знаю, – ответил Владик. – Знаю про пузырьки. В десять часов. И все.
Владик убежал.
А мы все равно не пошли собирать пузырьки. Утром в половине десятого мы собрались у кино. Пришли все до одного человека. Даже Дутов пришел, хоть он и боялся, что, если будет недисциплинированным, так его вообще из школы выгонят. А потом мы сели на четырнадцатый трамвай и поехали на завод. Ребята всю дорогу молчали. Мне тоже было немножко страшно. Из-за этого мы даже на всех билеты купили. Кондукторша нас три раза считала и сказала, что в первый раз видит таких сознательных школьников.
Трамвай остановился у самого завода.
Мы подошли к проходной, а там сидит дежурный. Он нас спрашивает:
– Вы, ребята, куда?
– Мы к директору.
– А заявка на вас есть?
– Какая заявка?
– Пропуск нужен. Позвоните в Бюро пропусков.
Я говорю:
– А где звонить?
– Вон телефон на стенке. Набирай пятый номер.
Я набрал пятый номер. Мне отвечают:
– Бюро пропусков. Я говорю:
– Можно нам на завод пройти?
– Кто говорит?
– Костя.
– Фамилия!
– Фамилия – Шмель.
– Как?
– Шмель! – кричу я. – Насекомое такое знаете?
– По какому вопросу?
– Мы не по вопросу. Нам станки плохие прислали. Мы – к директору.
– Передайте трубочку вахтеру.
Дежурный взял трубку, послушал. Потом говорит:
– Товарищ Шмель, давайте паспорт.
Я говорю:
– У меня нет паспорта.
– А без паспорта я пропуск выписать не могу.
Ребята стоят и переминаются с ноги на ногу.
Дутов запыхтел.
– Лучше пойдем пузырьки собирать. Еще успеем.
Если бы он про пузырьки не сказал, может быть, мы так на завод и не попали бы. Ушли бы – и все. Но ребята как услышали про пузырьки, прямо задрожали, будто их током дернуло. Кричат:
– Никуда не пойдем!
– Хоть до вечера будем ждать!
И я тоже решил: буду сидеть хоть до вечера. Потому что мы пузырьки собирать не пошли, и теперь нам без станков лучше в школу не ходить. Вообще-то Владик не ябеда. Он только все время носится как угорелый, а не жалуется. Но ведь и так его заметили, что мы не пришли. Сейчас, наверно, говорят: «Конечно… шестой „Г“… ничего удивительного». А мы ведь не для себя стараемся. Может быть, вся школа станков ждала. И шестой «Б» – тоже, хоть они пузыречники.
Я говорю дежурному:
– Сами станки испорченные прислали и сами еще не пускаете.
А он говорит:
– Про станки, ребята, я не знаю. А пускать не положено, если без заявки.
Мы вышли из проходной и стоим. Вика говорит:
– Костя, а ты позвони директору.
Я отвечаю:
– Сама позвони. Пусть он на тебя кричит, а я не хочу, что бы он на меня кричал. Я ведь не орел. Это ты, может, орел. Ты и звони.
Это я так сказал, потому что разозлился. А Вика просто под руку подвернулась. И еще мне было обидно, что я ничего придумать не мог.
– А я позвоню, – сказала Вика.
Она опять зашла в проходную. А мы стоим, и нам даже разговаривать не хочется. Да еще дождик пошел. У нас в Ленинграде зимой всегда дождик идет. А Первого мая – снег…
Вдруг Вика выбежала из проходной.
– Ребята, идем. Пропустили! Я с директором говорила – он всех пропустил.
На заводе во дворе я так головой вертел, что чуть под паровоз не попал. Там на рельсах паровозик стоял – маленький такой. То есть я не совсем не попал, а так… Если бы он ехал, то попал бы. Машинист мне пальцем погрозил. Значит, я все-таки мог попасть.
Когда мы подошли к зданию, где директор, у меня ноги стали какие-то слабые. Как тогда, на лыжах. Один бы я ни за что не пошел. Все кругом бегают, какие-то тележки ездят. И еще я думал, что директор нас сейчас орлами назовет и выгонит. У нас в школе все директора боятся. А этот, наверное, еще хуже.
На третий этаж мы поднимались медленно-медленно. Ребятам тоже как-то страшновато было. А я ведь еще впереди шел, чтобы не думали, что я струсил.
Я подошел к двери и открыл. А Борька меня подтолкнул, и я влетел прямо в комнату. Там сидела какая-то женщина. Около нее – четыре телефона. Но это я потом разглядел телефоны. Сначала ничего не разглядел. Женщина спрашивает:
– Тебе кого нужно, мальчик?
Я говорю:
– Ой, подождите, там еще ребята стоят.
И выскочил обратно. И дверь закрыл.
– Ты чего толкаешься? – шепчу я Борьке.
А он тоже шепчет:
– Я не толкаюсь.
Тут дверь открылась. Подошла эта женщина, посмотрела на нас и засмеялась.
– Вот оно что. Ну, проходите. Сергей Васильевич вас ждет.
Она подвела нас к двери с табличкой: «Директор». Она от крыла дверь, и я зажмурится. Я думал, толстый меня сразу узнает.
– Входите, не боитесь, – сказал директор.
Я открыл глаза и увидел директора. Он был не толстый. Это был совсем другой человек. И шея у него не толстая.
– Ну, входите, что ж вы у двери топчетесь? Кто из вас Данилова?
– Я.
– Это с тобой я по телефону говорил?
– Со мной.
– Чего же вы от меня хотите?
Ребята молчали. И я молчал. Не знаю почему. Комната была очень большая. И ковер на полу большой. И вообще громко говорить было страшно.
– Вот чудаки, – сказал директор. – Пришли и молчат. Вы садитесь.
Перед столом директора стоял другой стол, длинный. И возле него стулья. Мы сели на стулья.
– Так в чем же дело?
А мы молчим.
– Ну молчите, – сказал директор. – Я работать буду. А вы вспоминайте, зачем пришли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15