Поэтому он начал удаляться от всего этого, сконцентрировав свою энергию на массовом растлении гостей.
Около тысяча девятьсот двадцать шестого года Беласко приступил к своей последней кампании. Он удвоил усилия, поощряя гостей на воображение всевозможных жестокостей, извращений и ужасов. Проводил соревнования, чтобы посмотреть, кто способен на самые жуткие идеи. Начал то, что сам назвал «Дни Растления» — дни круглосуточных безумств, непрерывного разврата. Он попытался буквально инсценировать «Сто двадцать дней Содома» маркиза де Сада. И начал ввозить для совокупления со своими гостями уродов со всего мира — горбунов, карликов, гермафродитов, всевозможных уродов.
Флоренс закрыла глаза и склонила голову, крепко прижав ко лбу сцепленные руки.
— Примерно в это время все и началось, — продолжал Фишер. — Не стало слуг, чтобы поддерживать дом в порядке, — к тому времени они уже ничем не отличались от гостей. Прачечная прекратила работу, и всем нужно было самим стирать свое белье — чего они, конечно, не делали. Не было поваров, и все готовили себе из чего попало — а попадало все меньше и меньше, потому что подвоз продуктов и спиртного почти прекратился за отсутствием слуг.
В тысяча девятьсот двадцать седьмом году дом поразила эпидемия гриппа. Поверив нескольким врачам среди своих гостей, что туман в долине Матаваски губителен для здоровья, Беласко замуровал окна. Примерно в это же время главный генератор, который больше никто не обслуживал, начал давать сбои, и всем пришлось по большей части пользоваться свечами. Зимой двадцать восьмого погасла печь, и никто не побеспокоился вновь растопить ее. В доме стало холодно, как в морозильнике. И тринадцать гостей умерли от воспаления легких.
Но никому до этого не было дела. К тому времени все зашло уже так далеко, что всех беспокоило лишь их «дневное меню распутства», как называл это Беласко. К тысяча девятьсот двадцать восьмому году они уже докатились до членовредительства, убийств, некрофилии и каннибализма.
Трое слушателей сидели безмолвно и неподвижно, Флоренс склонила голову, Барретт и Эдит уставились на Фишера, а тот негромко, без всякого выражения продолжал, словно рассказывал что-то очень обычное:
— В июне двадцать девятого года Беласко устроил в своем театре подобие римского цирка. Кульминацией было поедание девственницы голодным леопардом. В июле того же года группа врачей-наркоманов начала эксперименты на животных и людях, изучая порог боли, производя замену органов и создавая уродов.
К тому времени все, кроме Беласко, дошли до скотского состояния, они редко мылись, ходили в грязных лохмотьях, ели и пили все, что попадалось под руку, убивали друг друга из-за пищи и воды, спиртного, наркотиков, секса, крови, даже вкуса человечины, который к тому времени многим был уже знаком.
И среди них ходил Беласко, холодный, отстраненный, равнодушный. Беласко, новый Сатана, созерцал свой сброд. Гигантская, устрашающая фигура, смотрящая на созданный им воплощенный ад.
— И как все это закончилось? — спросил Барретт.
— Если бы это закончилось, разве мы были бы здесь?
— Это закончится теперь, — сказала Флоренс.
Барретт продолжил свои вопросы:
— И что стало с Беласко?
— Никто не знает, — ответил Фишер. — Когда в ноябре двадцать девятого года родственники некоторых его гостей ворвались в дом, все внутри были мертвы — двадцать семь трупов.
Беласко среди них не было.
* * *
20 ч. 46 мин.
Флоренс прошла в дальний конец огромного зала. Последние десять минут она сидела в углу, «подготавливая себя», как сказала остальным. И теперь была готова.
— Готова настолько, насколько это возможно в таком климате. Чрезмерная сырость всегда мешает, — улыбнулась она. — Займем свои места?
Все четверо уселись за огромный круглый стол — Фишер напротив Флоренс, Барретт через несколько стульев от нее, Эдит рядом с ним.
— Я догадалась, — заявила Флоренс, усевшись. — Зло в этом доме сконцентрировалось с такой интенсивностью, что может заманивать земных духов отовсюду. Другими словами, дом может служить гигантским магнитом для падших душ. Это объясняет его замысловатую структуру.
«Что можно на это сказать?» — подумал Барретт. Он посмотрел на Эдит и был вынужден подавить улыбку, увидев, как она уставилась на Флоренс.
— Вы уверены, что это оборудование вас не потревожит? — спросил он.
— Ничуть. Между прочим, было бы не лишним с вашей стороны включить магнитофон, когда Красное Облако начнет говорить. Он может сказать что-нибудь ценное.
Барретт уклончиво кивнул.
— Он ведь тоже работает на батарейках?
Барретт снова кивнул.
— Хорошо. — Флоренс улыбнулась. — Остальные приборы, конечно, мне не нужны. — Она взглянула на Эдит. — Ваш муж, конечно же, объяснил вам, что я не физический медиум. Я лишь вхожу в ментальный контакт с духами и допускаю их только в форме мыслей. — Она огляделась. — Вы не могли бы погасить свечи?
Эдит окаменела, когда Лайонел послюнил пальцы и окал фитиль свечи, а Фишер задул свою. Осталась только ее — крохотный пульсирующий ореол света в безбрежном пространстве зала: камин погас час назад. Эдит не могла заставить себя погасить свечу, и Барретт, протянув руку, сделал это за нее.
Чернота обрушилась на нее, как приливная волна, так что у нее захватило дыхание. Эдит нащупала руку Лайонела, и этот момент напомнил ей, как однажды она была в Карлсбадских пещерах. В одной из пещер гид выключил свет, и темнота стала такой непроницаемой, что Эдит ощутила, как она давит на глаза.
— О Дух Любви и Нежности! — начала Флоренс. — Мы собрались здесь этим вечером, чтобы достичь совершенного понимания законов нашего бытия.
Барретт ощутил, как похолодела рука Эдит, и сочувственно улыбнулся, хотя жена не могла этого видеть. Он понимал, каково ей, ведь сам он десятки раз проходил через это, когда только начинал работать. Правда, и она бывала вместе с ним на сеансах, но никогда в помещении такого жуткого размера и с такой жуткой историей.
— Дай нам, о Божественный Учитель, средство общения с потусторонними духами, особенно с теми, кто бродит по этому дому в беспокойных муках.
Фишер издал долгий неровный вздох. Ему вспомнилось, как он впервые устроил сеанс здесь в 1940 году — в этом же зале, за этим самым столом. Все предметы вокруг как будто кто-то расшвыривал, один «случайно» угодил в доктора Грэма. Воздух тогда наполнял зеленоватый светящийся туман. Фишер ощутил сухость в горле. «Я не должен устраивать здесь сеансы», — подумал он.
— Да будет наша работа по наведению моста через пропасть смерти успешно закончена, чтобы боль превратилась в радость, а печаль в умиротворение. Всего этого мы просим от имени нашего беспредельного Отца. Аминь.
На какое-то время воцарилась тишина. Потом Эдит вздрогнула, когда Флоренс тихим, мелодичным голосом запела:
— Мир ощутил учащенное дыхание с вечного берега небес. И души, поправшие смерть, снова вернулись на землю.
Эдит почувствовала, как вся покрылась мурашками от приглушенного пения Флоренс в темноте.
Когда гимн закончился, Флоренс тяжело задышала и стала делать пассы у лица. Через несколько минут она стала тереть ладонями плечи, провела ими по груди, животу и бедрам. Поглаживания были почти чувственными, ее губы приоткрылись, и на лице отразилось отстраненное оцепенение. Дыхание стало медленнее и громче и вскоре превратилось в свистящие хрипы и придыхания. Ладони теперь вяло лежали на коленях, а локти и плечи слегка подергивались. Постепенно ее голова запрокинулась и коснулась спинки стула. Флоренс издала долгий неровный вздох и замерла.
В огромном зале не слышалось ни звука. Барретт смотрел на место, где она сидела, хотя ничего не было видно. Эдит закрыла глаза, предпочитая собственную темноту той, что наполняла помещение. Фишер в напряжении сидел на стуле и ждал.
* * *
Кресло под Флоренс скрипнуло.
— Я — Красное Облако, — проговорила она звучным голосом. Ее лицо в темноте окаменело в высокомерном выражении. — Я — Красное Облако, — повторила она.
Барретт вздохнул.
— Добрый вечер.
Флоренс что-то проворчала и кивнула.
— Я приходить издалека. Принести привет вам из Вечного Места. Красное Облако рад видеть вас. Всегда рад видеть обитатели Земли собраться в круг веры. Мы всегда с вами, следить и оберегать. Смерть не конец дороги. Смерть только дверь в мир без конца. Это мы знаем.
— А не могли бы вы... — начал Барретт.
— Земные души в узилище, — перебила его Флоренс. — Закованы в темницу плоти.
— Да, да, — сказал Барретт. — А не могли бы вы...
— Смерть — прощение, освобождение. Оставьте то, что поэт зовет «грязными покровами гниения». Найдите свободу — свет — вечное наслаждение.
— Да, но не кажется ли вам...
Эдит закусила губу, чтобы не рассмеяться, когда Флоренс снова перебила:
— Женщина Таннер говорит включить машину, получить голос на ленте. Не знаю, что она имеет в виду. Вы знаете?
Барретт хмыкнул.
— Хорошо.
Протянув руку через стол, он нащупал магнитофон, включил его и пододвинул микрофон к Флоренс.
— А теперь, если позволите...
— Красное Облако ведет женщину Таннер. Ведет второй медиум на этой стороне. Говори с женщиной Таннер. Приведи ей другие духи.
Флоренс вдруг обернулась, оскалив зубы и сдвинув брови, и из ее горла вырвалось недовольное рычание.
— Плохой дом. Место болезни. Здесь зло. Плохое лекарство. — Она покачала головой и снова прорычала: — Плохое лекарство.
Она повернулась назад, удивленно ворча, как будто кто-то появился за спиной и привлек ее внимание.
— Здесь человек. Безобразный. Как пещерный человек. Длинные волосы. Грязь на лице. Царапины, нарывы. Желтые зубы. Человек наклонился, скрючился. Без одежды. Как зверь. Тяжело дышит. В муке. Очень больной. Говорит: «Дайте мне покой. Отпустите».
Эдит вцепилась в руку Лайонела, боясь открыть глаза, чтобы не увидеть описанную Флоренс фигуру.
Флоренс покачала головой, а потом медленно подняла руку и указала на вход в зал.
— Уходить. Покинуть дом. — Она уставилась в темноту и с ворчанием повернулась назад. — Нехорошо. Здесь слишком долго. Не слушай. Не понимай. — Она постучала по голове указательным пальцем. — Слишком много болит внутри.
Потом издала звук, словно ее что-то заинтересовало.
— Границы, — сказала она. — Нации. Пределы. Не знаю, что это значит. Крайности и границы. Пределы и крайности. — Она покачала головой. — Не знаю.
Она дернулась, как будто кто-то грубо схватил ее за плечо.
— Нет. Уходи, — пробормотала Флоренс. — Здесь молодой человек. Говорит, должен сказать — должен сказать. — Она снова что-то проворчала, и все стихло.
Все трое вздрогнули, когда Флоренс вскрикнула:
— Я вас не знаю! — Она в безумном волнении обвела глазами стол. — Почему вы здесь? Это нехорошо. Ничего не меняется. Ничего! Убирайтесь отсюда, а не то я вам покажу! Я не могу ничего поделать с собой! Сукины сыны! Пошли к черту!
Эдит плотно прижалась к спинке стула. Голос был совсем не похож на голос Флоренс — истерический, неуравновешенный, угрожающий.
— Как вы не видите, что я ничего не могу поделать! Я не хочу вредить вам, но я должен! — Флоренс вытянула вперед голову, закрыв глаза и оскалив зубы. — Предупреждаю, — сказала она горловым голосом. — Убирайтесь из этого дома, пока я не убил вас всех!
Эдит вскрикнула, услышав отрывистый стук по столу.
— Что это? — спросила она, но ее голос был заглушен серией диких ударов.
Казалось, какой-то вышедший из себя мужчина в ярости со всей силы стучит по столу молотком. Барретт сделал движение в сторону своих приборов, но вспомнил, что в доме нет электричества, и выругался про себя.
Удары вдруг прекратились. Флоренс застонала, и Эдит посмотрела в ее сторону. В ее ушах все еще раздавались удары, и тело онемело, словно вибрации омертвили его.
Она вздрогнула, когда Лайонел отпустил ее руку. Потом услышала шорох его одежды и снова вздрогнула, когда с его стороны вспыхнул маленький красный огонек. Барретт вынул из кармана маленький фонарик-ручку и посветил на Флоренс. В тусклом свете Эдит увидела, что ее голова откинулась на спинку, глаза закрыты, язык высунут.
Эдит с испугом ощутила распространяющийся из-под стола холод. Поежившись, она обхватила себя руками. Фишер сжал зубы, удерживая себя, чтобы не вскочить со стула.
Барретт дернул за провод микрофона, и от шороха по столу Эдит снова вздрогнула.
— Температура падает, — продиктовал Барретт в микрофон. — Это явно ощущается. Снятие показаний приборов невозможно. Физическому явлению предшествовала серия сильных сотрясений. — Он еще раз посветил на Флоренс. — Реакции мисс Таннер неоднородны. Остается в состоянии транса, но переменного. Возможное частичное затемнение сознания при начале непредвиденного физического явления. Вероятный фактор — отсутствие кабинета. Вкладываю в руку пробирку с раствором солей урана.
Эдит увидела, как красный луч фонарика шарит по столу, потом рука Лайонела взяла пробирку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Около тысяча девятьсот двадцать шестого года Беласко приступил к своей последней кампании. Он удвоил усилия, поощряя гостей на воображение всевозможных жестокостей, извращений и ужасов. Проводил соревнования, чтобы посмотреть, кто способен на самые жуткие идеи. Начал то, что сам назвал «Дни Растления» — дни круглосуточных безумств, непрерывного разврата. Он попытался буквально инсценировать «Сто двадцать дней Содома» маркиза де Сада. И начал ввозить для совокупления со своими гостями уродов со всего мира — горбунов, карликов, гермафродитов, всевозможных уродов.
Флоренс закрыла глаза и склонила голову, крепко прижав ко лбу сцепленные руки.
— Примерно в это время все и началось, — продолжал Фишер. — Не стало слуг, чтобы поддерживать дом в порядке, — к тому времени они уже ничем не отличались от гостей. Прачечная прекратила работу, и всем нужно было самим стирать свое белье — чего они, конечно, не делали. Не было поваров, и все готовили себе из чего попало — а попадало все меньше и меньше, потому что подвоз продуктов и спиртного почти прекратился за отсутствием слуг.
В тысяча девятьсот двадцать седьмом году дом поразила эпидемия гриппа. Поверив нескольким врачам среди своих гостей, что туман в долине Матаваски губителен для здоровья, Беласко замуровал окна. Примерно в это же время главный генератор, который больше никто не обслуживал, начал давать сбои, и всем пришлось по большей части пользоваться свечами. Зимой двадцать восьмого погасла печь, и никто не побеспокоился вновь растопить ее. В доме стало холодно, как в морозильнике. И тринадцать гостей умерли от воспаления легких.
Но никому до этого не было дела. К тому времени все зашло уже так далеко, что всех беспокоило лишь их «дневное меню распутства», как называл это Беласко. К тысяча девятьсот двадцать восьмому году они уже докатились до членовредительства, убийств, некрофилии и каннибализма.
Трое слушателей сидели безмолвно и неподвижно, Флоренс склонила голову, Барретт и Эдит уставились на Фишера, а тот негромко, без всякого выражения продолжал, словно рассказывал что-то очень обычное:
— В июне двадцать девятого года Беласко устроил в своем театре подобие римского цирка. Кульминацией было поедание девственницы голодным леопардом. В июле того же года группа врачей-наркоманов начала эксперименты на животных и людях, изучая порог боли, производя замену органов и создавая уродов.
К тому времени все, кроме Беласко, дошли до скотского состояния, они редко мылись, ходили в грязных лохмотьях, ели и пили все, что попадалось под руку, убивали друг друга из-за пищи и воды, спиртного, наркотиков, секса, крови, даже вкуса человечины, который к тому времени многим был уже знаком.
И среди них ходил Беласко, холодный, отстраненный, равнодушный. Беласко, новый Сатана, созерцал свой сброд. Гигантская, устрашающая фигура, смотрящая на созданный им воплощенный ад.
— И как все это закончилось? — спросил Барретт.
— Если бы это закончилось, разве мы были бы здесь?
— Это закончится теперь, — сказала Флоренс.
Барретт продолжил свои вопросы:
— И что стало с Беласко?
— Никто не знает, — ответил Фишер. — Когда в ноябре двадцать девятого года родственники некоторых его гостей ворвались в дом, все внутри были мертвы — двадцать семь трупов.
Беласко среди них не было.
* * *
20 ч. 46 мин.
Флоренс прошла в дальний конец огромного зала. Последние десять минут она сидела в углу, «подготавливая себя», как сказала остальным. И теперь была готова.
— Готова настолько, насколько это возможно в таком климате. Чрезмерная сырость всегда мешает, — улыбнулась она. — Займем свои места?
Все четверо уселись за огромный круглый стол — Фишер напротив Флоренс, Барретт через несколько стульев от нее, Эдит рядом с ним.
— Я догадалась, — заявила Флоренс, усевшись. — Зло в этом доме сконцентрировалось с такой интенсивностью, что может заманивать земных духов отовсюду. Другими словами, дом может служить гигантским магнитом для падших душ. Это объясняет его замысловатую структуру.
«Что можно на это сказать?» — подумал Барретт. Он посмотрел на Эдит и был вынужден подавить улыбку, увидев, как она уставилась на Флоренс.
— Вы уверены, что это оборудование вас не потревожит? — спросил он.
— Ничуть. Между прочим, было бы не лишним с вашей стороны включить магнитофон, когда Красное Облако начнет говорить. Он может сказать что-нибудь ценное.
Барретт уклончиво кивнул.
— Он ведь тоже работает на батарейках?
Барретт снова кивнул.
— Хорошо. — Флоренс улыбнулась. — Остальные приборы, конечно, мне не нужны. — Она взглянула на Эдит. — Ваш муж, конечно же, объяснил вам, что я не физический медиум. Я лишь вхожу в ментальный контакт с духами и допускаю их только в форме мыслей. — Она огляделась. — Вы не могли бы погасить свечи?
Эдит окаменела, когда Лайонел послюнил пальцы и окал фитиль свечи, а Фишер задул свою. Осталась только ее — крохотный пульсирующий ореол света в безбрежном пространстве зала: камин погас час назад. Эдит не могла заставить себя погасить свечу, и Барретт, протянув руку, сделал это за нее.
Чернота обрушилась на нее, как приливная волна, так что у нее захватило дыхание. Эдит нащупала руку Лайонела, и этот момент напомнил ей, как однажды она была в Карлсбадских пещерах. В одной из пещер гид выключил свет, и темнота стала такой непроницаемой, что Эдит ощутила, как она давит на глаза.
— О Дух Любви и Нежности! — начала Флоренс. — Мы собрались здесь этим вечером, чтобы достичь совершенного понимания законов нашего бытия.
Барретт ощутил, как похолодела рука Эдит, и сочувственно улыбнулся, хотя жена не могла этого видеть. Он понимал, каково ей, ведь сам он десятки раз проходил через это, когда только начинал работать. Правда, и она бывала вместе с ним на сеансах, но никогда в помещении такого жуткого размера и с такой жуткой историей.
— Дай нам, о Божественный Учитель, средство общения с потусторонними духами, особенно с теми, кто бродит по этому дому в беспокойных муках.
Фишер издал долгий неровный вздох. Ему вспомнилось, как он впервые устроил сеанс здесь в 1940 году — в этом же зале, за этим самым столом. Все предметы вокруг как будто кто-то расшвыривал, один «случайно» угодил в доктора Грэма. Воздух тогда наполнял зеленоватый светящийся туман. Фишер ощутил сухость в горле. «Я не должен устраивать здесь сеансы», — подумал он.
— Да будет наша работа по наведению моста через пропасть смерти успешно закончена, чтобы боль превратилась в радость, а печаль в умиротворение. Всего этого мы просим от имени нашего беспредельного Отца. Аминь.
На какое-то время воцарилась тишина. Потом Эдит вздрогнула, когда Флоренс тихим, мелодичным голосом запела:
— Мир ощутил учащенное дыхание с вечного берега небес. И души, поправшие смерть, снова вернулись на землю.
Эдит почувствовала, как вся покрылась мурашками от приглушенного пения Флоренс в темноте.
Когда гимн закончился, Флоренс тяжело задышала и стала делать пассы у лица. Через несколько минут она стала тереть ладонями плечи, провела ими по груди, животу и бедрам. Поглаживания были почти чувственными, ее губы приоткрылись, и на лице отразилось отстраненное оцепенение. Дыхание стало медленнее и громче и вскоре превратилось в свистящие хрипы и придыхания. Ладони теперь вяло лежали на коленях, а локти и плечи слегка подергивались. Постепенно ее голова запрокинулась и коснулась спинки стула. Флоренс издала долгий неровный вздох и замерла.
В огромном зале не слышалось ни звука. Барретт смотрел на место, где она сидела, хотя ничего не было видно. Эдит закрыла глаза, предпочитая собственную темноту той, что наполняла помещение. Фишер в напряжении сидел на стуле и ждал.
* * *
Кресло под Флоренс скрипнуло.
— Я — Красное Облако, — проговорила она звучным голосом. Ее лицо в темноте окаменело в высокомерном выражении. — Я — Красное Облако, — повторила она.
Барретт вздохнул.
— Добрый вечер.
Флоренс что-то проворчала и кивнула.
— Я приходить издалека. Принести привет вам из Вечного Места. Красное Облако рад видеть вас. Всегда рад видеть обитатели Земли собраться в круг веры. Мы всегда с вами, следить и оберегать. Смерть не конец дороги. Смерть только дверь в мир без конца. Это мы знаем.
— А не могли бы вы... — начал Барретт.
— Земные души в узилище, — перебила его Флоренс. — Закованы в темницу плоти.
— Да, да, — сказал Барретт. — А не могли бы вы...
— Смерть — прощение, освобождение. Оставьте то, что поэт зовет «грязными покровами гниения». Найдите свободу — свет — вечное наслаждение.
— Да, но не кажется ли вам...
Эдит закусила губу, чтобы не рассмеяться, когда Флоренс снова перебила:
— Женщина Таннер говорит включить машину, получить голос на ленте. Не знаю, что она имеет в виду. Вы знаете?
Барретт хмыкнул.
— Хорошо.
Протянув руку через стол, он нащупал магнитофон, включил его и пододвинул микрофон к Флоренс.
— А теперь, если позволите...
— Красное Облако ведет женщину Таннер. Ведет второй медиум на этой стороне. Говори с женщиной Таннер. Приведи ей другие духи.
Флоренс вдруг обернулась, оскалив зубы и сдвинув брови, и из ее горла вырвалось недовольное рычание.
— Плохой дом. Место болезни. Здесь зло. Плохое лекарство. — Она покачала головой и снова прорычала: — Плохое лекарство.
Она повернулась назад, удивленно ворча, как будто кто-то появился за спиной и привлек ее внимание.
— Здесь человек. Безобразный. Как пещерный человек. Длинные волосы. Грязь на лице. Царапины, нарывы. Желтые зубы. Человек наклонился, скрючился. Без одежды. Как зверь. Тяжело дышит. В муке. Очень больной. Говорит: «Дайте мне покой. Отпустите».
Эдит вцепилась в руку Лайонела, боясь открыть глаза, чтобы не увидеть описанную Флоренс фигуру.
Флоренс покачала головой, а потом медленно подняла руку и указала на вход в зал.
— Уходить. Покинуть дом. — Она уставилась в темноту и с ворчанием повернулась назад. — Нехорошо. Здесь слишком долго. Не слушай. Не понимай. — Она постучала по голове указательным пальцем. — Слишком много болит внутри.
Потом издала звук, словно ее что-то заинтересовало.
— Границы, — сказала она. — Нации. Пределы. Не знаю, что это значит. Крайности и границы. Пределы и крайности. — Она покачала головой. — Не знаю.
Она дернулась, как будто кто-то грубо схватил ее за плечо.
— Нет. Уходи, — пробормотала Флоренс. — Здесь молодой человек. Говорит, должен сказать — должен сказать. — Она снова что-то проворчала, и все стихло.
Все трое вздрогнули, когда Флоренс вскрикнула:
— Я вас не знаю! — Она в безумном волнении обвела глазами стол. — Почему вы здесь? Это нехорошо. Ничего не меняется. Ничего! Убирайтесь отсюда, а не то я вам покажу! Я не могу ничего поделать с собой! Сукины сыны! Пошли к черту!
Эдит плотно прижалась к спинке стула. Голос был совсем не похож на голос Флоренс — истерический, неуравновешенный, угрожающий.
— Как вы не видите, что я ничего не могу поделать! Я не хочу вредить вам, но я должен! — Флоренс вытянула вперед голову, закрыв глаза и оскалив зубы. — Предупреждаю, — сказала она горловым голосом. — Убирайтесь из этого дома, пока я не убил вас всех!
Эдит вскрикнула, услышав отрывистый стук по столу.
— Что это? — спросила она, но ее голос был заглушен серией диких ударов.
Казалось, какой-то вышедший из себя мужчина в ярости со всей силы стучит по столу молотком. Барретт сделал движение в сторону своих приборов, но вспомнил, что в доме нет электричества, и выругался про себя.
Удары вдруг прекратились. Флоренс застонала, и Эдит посмотрела в ее сторону. В ее ушах все еще раздавались удары, и тело онемело, словно вибрации омертвили его.
Она вздрогнула, когда Лайонел отпустил ее руку. Потом услышала шорох его одежды и снова вздрогнула, когда с его стороны вспыхнул маленький красный огонек. Барретт вынул из кармана маленький фонарик-ручку и посветил на Флоренс. В тусклом свете Эдит увидела, что ее голова откинулась на спинку, глаза закрыты, язык высунут.
Эдит с испугом ощутила распространяющийся из-под стола холод. Поежившись, она обхватила себя руками. Фишер сжал зубы, удерживая себя, чтобы не вскочить со стула.
Барретт дернул за провод микрофона, и от шороха по столу Эдит снова вздрогнула.
— Температура падает, — продиктовал Барретт в микрофон. — Это явно ощущается. Снятие показаний приборов невозможно. Физическому явлению предшествовала серия сильных сотрясений. — Он еще раз посветил на Флоренс. — Реакции мисс Таннер неоднородны. Остается в состоянии транса, но переменного. Возможное частичное затемнение сознания при начале непредвиденного физического явления. Вероятный фактор — отсутствие кабинета. Вкладываю в руку пробирку с раствором солей урана.
Эдит увидела, как красный луч фонарика шарит по столу, потом рука Лайонела взяла пробирку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36