Не из-за мамы. Из-за себя самого. Нет, он не позволит ей испортить ему репутацию безупречного дипломата. Отец обшарил весь дом и нашел припрятанные матерью бутылки. Затем приставил к маме человека, в обязанности которого входило следить за каждым ее шагом. Пить мама перестала, но по-прежнему была далека от совершенства, как его себе представлял отец. Лишенная возможности с помощью алкоголя уйти от действительности, она впала в депрессию, и в конце концов у нее произошел нервный срыв.
Отец запаниковал. Это было еще хуже, чем пьянство. А вдруг в дипломатическом сообществе узнают об эмоциональной и умственной нестабильности его жены? Подумают, что забота о жене отнимает у него слишком много сил в ущерб работе. И тогда его карьере конец. После того, как мама ухитрилась убежать из дома и учинить, по словам отца, пьяный скандал в таверне по соседству, он решил убрать ее из Вашингтона.
В те дни не существовало таких заведений как клиника Бетти Форд, где подобные проблемы всесторонне обсуждались и комплексно решались. Но были больницы, где всех богатых людей лечили в строжайшей тайне. И маму стали там пичкать транквилизаторами. Врачи считали, что ей необходимо расслабиться. Напряжение — источник всех ее проблем. Ведь не может быть несчастной женщина с таким положением в обществе, как у мамы. После трех месяцев приема транквилизаторов она впала в состояние, мало чем отличающееся от сомнамбулизма, и сама не могла дойти до туалета. Когда я навестила маму, она меня не узнала. Наконец медики решили, что алкоголь полностью выведен из организма, постепенно исключили транквилизаторы и выписали маму из клиники. Домой она вернулась вполне умиротворенной, но это только так казалось.
И вот однажды мама исчезла. После лихорадочных поисков ее нашли пьяную до бесчувствия в подвале, рядом с котлом отопления. Она что-то бормотала. После этого случая отец стал действовать по-другому. Ее трехмесячное отсутствие в обществе объяснил тем, что она якобы навещала родственников в Европе. Теперь он изобрел новый предлог. Это было в июле 1953 года. Он арендовал летнее бунгало на мысе Гаттерас, отослал всех слуг и купил несколько ящиков водки. По сей день в ушах у меня звучат его слова, произнесенные издевательским тоном: «Ты хотела убежать от ответственности? Пожалуйста. Начинаются твои каникулы».
Он начал спаивать маму, все время пополняя запасы водки, следил за тем, чтобы стакан ее не оставался пустым. А когда она отказывалась пить, начинал всячески унижать ее, оскорблять, до тех пор, пока она снова не принималась за водку. Иногда, заслышав ночью шум, я выскальзывала из своей комнаты и находила мать лежащей в туалете в собственной блевотине. Отец стоял на коленях и лил водку ей в горло. Чтобы не было свидетелей, он отправил меня в летнюю резиденцию своих родителей «Виноградник Марты». Я не хотела находиться с ним рядом, но, опасаясь за маму, умоляла не отсылать меня.
Рассказывая, миссис Пейдж не сводила глаз с абстрактных картин. Она ничем не выдавала кипевших в ней чувств, ни разу не повысила голоса, и только в глазах бушевала буря. Теперь, когда женщина умолкла, стало особенно заметно, как она ссутулилась. Через какое-то время она обратилась к Питтману и Джилл:
— Больше я не видела мамы. Она умерла в конце лета. Вскрытие показало, что смерть наступила в результате алкогольного отравления. Так мне сказали. Отец во всех деталях поведал мне, что произошло, всячески стараясь оправдаться в моих глазах. Словно я ничего не видела, не понимала, что это он во всем виноват.
«Болезнь мамы была значительно серьезнее, чем тебе могло показаться, — заявил он. — Я нарочно поил ее, надеясь вызвать у нее отвращение к спиртному, чтобы алкоголь ассоциировался у нее с тошнотой».
Так якобы ему посоветовал нарколог.
В комнате воцарилась тишина.
— Я вам сочувствую, — мягко произнес Питтман.
Миссис Пейдж ничего не ответила.
— Но одно меня удивляет, — продолжал он.
— Что именно?
— Почему ваш отец, так тщательно скрывавший пристрастие жены к спиртному, вдруг повернул на сто восемьдесят градусов и сам стал ее спаивать, чтобы довести до смерти? Ведь это пахло колоссальным скандалом.
— Мой папенька — личность в высшей степени изобретательная и изворотливая. Он задался целью изобразить из себя жертву и вызвать жалость у коллег. Отец сообщил им, что проблема у жены возникла давно, что он всеми силами пытается ее спасти и жизнь его превратилась в сплошной кошмар. Он разыграл роль безутешного вдовца, боровшегося все лето с пагубным пристрастием жены.
«Я сделал все возможное», — твердил он без конца. И дипломатическое сообщество ему поверило. Продолжая лицемерить, он убедил коллег, что, лишь уйдя с головой в работу, сможет хоть на время избавиться от терзавших душу страданий. Коллеги не уставали восхищаться его мужеством. Его репутация в Госдепе еще больше укрепилась. Он получил назначение послом в Великобританию, затем в Советский Союз, и в конечном итоге стал госсекретарем. Но я знаю всю его гнусную подоплеку. И никогда не прощу ему смерть мамы.
— Нас с Вивиан объединила ненависть, — сказал Деннинг. — Я раздобыл для нее копию патологоанатомического заключения. Отец Вивиан лгал. Смерть наступила от употребления алкоголя с большой дозой секонала.
— Секонала? — переспросила Джилл. — Но это же транквилизатор.
Миссис Пейдж кивнула:
— Именно это средство ей давали в клинике на протяжении трех месяцев.
— Погодите, — произнес Питтман. — Вы хотите сказать, что отец добавил в водку секонал, чтобы ускорить смерть?
— Да, именно так. — Миссис Пейдж плотно сжала губы.
— В любом случае это убийство, — сказала Джилл. — Еще одно тому доказательство — использование таблеток.
Миссис Пейдж покачала головой.
— Отец каким-то образом узнал, что я ознакомилась с результатами вскрытия, и, опасаясь обвинений с моей стороны, сообщил, что одно, весьма важное обстоятельство скрыл даже от меня. По его словам, мама тайком взяла в клинике упаковку секонала и чуть ли не всю приняла той памятной ночью. Упаковку с оставшимися таблетками и соответствующей этикеткой обнаружили уже после смерти мамы. В общем, отец хотел представить все дело так, будто это самоубийство.
У Питтмана заныло под ложечкой.
— И вы полагаете, он лгал, — заметила Джилл.
— Мои предположения не играют никакой роли. Только прямые доказательства. Необходимо опровергнуть версию отца. А это невозможно. Я хочу уничтожить его, но не желаю выглядеть в глазах общества сумасшедшей. Мне нужны неопровержимые факты, иначе он просто-напросто продемонстрирует ее историю болезни из психиатрической клиники, а патологоанатом опровергнет мои утверждения. И все дальнейшие обвинения не будут восприниматься всерьез. Я должна иметь хоть один-единственный шанс его уничтожить. Сколько я себя помню, всегда хотела лишь одного: наказать отца за то, что он сотворил с мамой. Но это мне не удалось. И сейчас, когда другие «Большие советники» (она вложила в эти слова все свое презрение) потихоньку вымирают, я очень боюсь, что мой престарелый папенька сойдет в могилу прежде, чем я смогу ему отомстить.
Деннинг поднялся с кресла.
— Кажется, я знаю, как это сделать. Именно потому и пришел сюда.
Миссис Пейдж внимательно на него посмотрела.
— Появилась возможность доказать, что сексуальные пристрастия твоего отца и его друзей оказали отрицательное влияние на их профессиональную деятельность.
— Сексуальные пристрастия?
— Ведь «Большие советники» были гомосексуалистами. Я и вообразить такого не мог до разговора с этими репортерами. Вам не приходит в голову, что?..
Глаза миссис Пейдж округлились.
Из горла вырвался какой-то странный звук, испугавший Питтмана. Ему показалось, что миссис Пейдж задыхается. Но вскоре он понял, что это смех — грудной, полный презрения смех.
— Ты глупец, Брэдфорд. Мчался сюда, чтобы сказать мне такую чушь? Допустим, репортеры сказали правду. Ну и что из этого? Сейчас не сороковые и не пятидесятые, когда ты служил в Госдепартаменте. В наши дни лишь религиозных фанатиков волнует вопрос гомосексуализма. А все знаменитости только и ждут, чтобы объявить себя геями.
— Но дипломаты — это не знаменитости, — с негодованием возразил Деннинг.
— А по-моему, они очень напоминают представителей шоу-бизнеса. Но дело даже не в этом. Репутация теперь не определяется личной жизнью, только общественной деятельностью. Стоит мне обвинить отца и остальных в гомосексуализме, и меня сочтут тупой фанатичкой. Подобного рода обвинение не только нелепо, но и дурно пахнет.
— А что, если сексуальные пристрастия скомпрометировали этих людей в другом смысле? — не сдавался Деннинг. — Ведь в пятидесятых это было бы весьма серьезное обвинение. Что, если они стали объектами шантажа?
— Для кого? Для Советов? Но в этом случае шантаж не возымел должного действия. Мой отец и его коллеги относились к Советскому Союзу более чем жестко. Если кого и подозревать в симпатиях к Советам, так это тебя.
Лицо Деннинга из красного стало багровым.
— Возможно, кому-то обвинение в гомосексуализме и могло бы нанести ущерб, но только не моему отцу.
— Почему?
— Он, если можно так сказать, асексуален. Смолоду не интересовался сексом ни в каких его проявлениях. Мама как-то призналась мне, что они вступили в «супружеские отношения», как она это называла, один-единственный раз — в ночь моего зачатия. Опасаясь за свою карьеру и учитывая репрессивный характер сороковых — пятидесятых годов, он не мог позволить себе завести любовницу, не говоря уже о связях с мужчинами. Отца волновала только карьера. Честолюбие заменило ему любовницу. Очень хорошо о людях типа моего папочки сказал Генри Киссинджер: «Ничто не возбуждает сильнее, чем власть». — Миссис Пейдж перевела взгляд на Питтмана и добавила: — Надеюсь, вы понимаете, насколько бессмысленна атака на моего отца в плане его сексуальных пристрастий?
— Пожалуй, — ответил Питтман. — И тем не менее он уязвим и знает об этом. У «Больших советников» есть какая-то тайна, и, чтобы сохранить ее, они готовы на все.
— Тайна?
— Связанная со школой, в которой они учились, с Академией Гроллье.
— Совсем забыл сообщить тебе, Вивиан, что один из учителей склонял учеников к половым контактам.
— С этим все, — оборвала его миссис Пейдж.
— Но дело не только в сексе, — возразил Питтман. — Мы не знаем, каким образом, но...
— Миссис Пейдж, вы никогда не слышали о некоем Данкане Клайне? — поинтересовалась Джилл.
— Данкан Клайн? — Миссис Пейдж запрокинула голову и уставилась в потолок, но после некоторого раздумья ответила: — Нет, что-то не припомню.
— Он учил вашего отца и его друзей в Академии Гроллье.
— Некто, вероятно, Данкан Клайн, — вмешался Деннинг, — посетил летом 1952 года Госдепартамент, чем поверг в шок твоего отца и его друзей. Они провели встречу с посетителем за закрытыми дверями, как бывает в кризисной ситуации.
— В чем же суть этой ситуации?
— Не знаю, но, по-моему, произошло что-то из ряда вон выходящее.
Миссис Пейдж напряглась, отчего кожа на скулах натянулась еще сильнее.
— Не думаю, что это было как-то связано с Академией Гроллье. Отец проявлял исключительную лояльность по отношению к бывшей школе. Делал щедрые взносы в фонд выпускников. Когда, вы говорите, этот человек явился к отцу? Летом 1952-го? Отец был тогда в прекрасном настроении. Он не сомневался, что Эйзенхауэр, которого выдвинули кандидатом в президенты от республиканской партии, одолеет Стивенсона.
— Я все это уже сказал репортерам, — заметил Деннинг.
Глаза миссис Пейдж гневно сверкнули.
— Позволь мне закончить. Отец и его друзья из кожи вон лезли, чтобы войти в доверие к людям Эйзенхауэра. В ноябре Эйзенхауэр победил. Объявив о своей лояльности по отношению к генералу еще до победы, отец и его друзья получили немалую выгоду. Весь ноябрь и декабрь, вплоть до инаугурации в январе, они старались завоевать благосклонность вновь избранного президента и преуспели в этом, после чего последовали многочисленные повышения по службе. Очень скоро группа, к которой принадлежал отец, практически стала контролировать все важные внешнеполитические посты в правительстве. С этого и начался миф о «Больших советниках». После выборов они включились в активную работу в команде Эйзенхауэра и с самим генералом. Я была поражена, узнав, что они взяли отпуск и собираются провести встречу в стенах Академии Гроллье. Вот как они любили свою школу. А вы говорите о каких-то сексуальных домогательствах.
— Но не исключено, что они рады были ублажить Данкана Клайна, — стоял на своем Деннинг.
— Хватит об этом, Брэдфорд! — заявила миссис Пейдж. — Зачем напрасно тратить время? Отец искусный дипломат. Он обернет все эти обвинения в свою пользу, изобразит из себя невинную жертву сексуального маньяка и только вызовет сочувствие.
— Именно это мы говорили Брэдфорду совсем недавно, — произнесла Джилл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Отец запаниковал. Это было еще хуже, чем пьянство. А вдруг в дипломатическом сообществе узнают об эмоциональной и умственной нестабильности его жены? Подумают, что забота о жене отнимает у него слишком много сил в ущерб работе. И тогда его карьере конец. После того, как мама ухитрилась убежать из дома и учинить, по словам отца, пьяный скандал в таверне по соседству, он решил убрать ее из Вашингтона.
В те дни не существовало таких заведений как клиника Бетти Форд, где подобные проблемы всесторонне обсуждались и комплексно решались. Но были больницы, где всех богатых людей лечили в строжайшей тайне. И маму стали там пичкать транквилизаторами. Врачи считали, что ей необходимо расслабиться. Напряжение — источник всех ее проблем. Ведь не может быть несчастной женщина с таким положением в обществе, как у мамы. После трех месяцев приема транквилизаторов она впала в состояние, мало чем отличающееся от сомнамбулизма, и сама не могла дойти до туалета. Когда я навестила маму, она меня не узнала. Наконец медики решили, что алкоголь полностью выведен из организма, постепенно исключили транквилизаторы и выписали маму из клиники. Домой она вернулась вполне умиротворенной, но это только так казалось.
И вот однажды мама исчезла. После лихорадочных поисков ее нашли пьяную до бесчувствия в подвале, рядом с котлом отопления. Она что-то бормотала. После этого случая отец стал действовать по-другому. Ее трехмесячное отсутствие в обществе объяснил тем, что она якобы навещала родственников в Европе. Теперь он изобрел новый предлог. Это было в июле 1953 года. Он арендовал летнее бунгало на мысе Гаттерас, отослал всех слуг и купил несколько ящиков водки. По сей день в ушах у меня звучат его слова, произнесенные издевательским тоном: «Ты хотела убежать от ответственности? Пожалуйста. Начинаются твои каникулы».
Он начал спаивать маму, все время пополняя запасы водки, следил за тем, чтобы стакан ее не оставался пустым. А когда она отказывалась пить, начинал всячески унижать ее, оскорблять, до тех пор, пока она снова не принималась за водку. Иногда, заслышав ночью шум, я выскальзывала из своей комнаты и находила мать лежащей в туалете в собственной блевотине. Отец стоял на коленях и лил водку ей в горло. Чтобы не было свидетелей, он отправил меня в летнюю резиденцию своих родителей «Виноградник Марты». Я не хотела находиться с ним рядом, но, опасаясь за маму, умоляла не отсылать меня.
Рассказывая, миссис Пейдж не сводила глаз с абстрактных картин. Она ничем не выдавала кипевших в ней чувств, ни разу не повысила голоса, и только в глазах бушевала буря. Теперь, когда женщина умолкла, стало особенно заметно, как она ссутулилась. Через какое-то время она обратилась к Питтману и Джилл:
— Больше я не видела мамы. Она умерла в конце лета. Вскрытие показало, что смерть наступила в результате алкогольного отравления. Так мне сказали. Отец во всех деталях поведал мне, что произошло, всячески стараясь оправдаться в моих глазах. Словно я ничего не видела, не понимала, что это он во всем виноват.
«Болезнь мамы была значительно серьезнее, чем тебе могло показаться, — заявил он. — Я нарочно поил ее, надеясь вызвать у нее отвращение к спиртному, чтобы алкоголь ассоциировался у нее с тошнотой».
Так якобы ему посоветовал нарколог.
В комнате воцарилась тишина.
— Я вам сочувствую, — мягко произнес Питтман.
Миссис Пейдж ничего не ответила.
— Но одно меня удивляет, — продолжал он.
— Что именно?
— Почему ваш отец, так тщательно скрывавший пристрастие жены к спиртному, вдруг повернул на сто восемьдесят градусов и сам стал ее спаивать, чтобы довести до смерти? Ведь это пахло колоссальным скандалом.
— Мой папенька — личность в высшей степени изобретательная и изворотливая. Он задался целью изобразить из себя жертву и вызвать жалость у коллег. Отец сообщил им, что проблема у жены возникла давно, что он всеми силами пытается ее спасти и жизнь его превратилась в сплошной кошмар. Он разыграл роль безутешного вдовца, боровшегося все лето с пагубным пристрастием жены.
«Я сделал все возможное», — твердил он без конца. И дипломатическое сообщество ему поверило. Продолжая лицемерить, он убедил коллег, что, лишь уйдя с головой в работу, сможет хоть на время избавиться от терзавших душу страданий. Коллеги не уставали восхищаться его мужеством. Его репутация в Госдепе еще больше укрепилась. Он получил назначение послом в Великобританию, затем в Советский Союз, и в конечном итоге стал госсекретарем. Но я знаю всю его гнусную подоплеку. И никогда не прощу ему смерть мамы.
— Нас с Вивиан объединила ненависть, — сказал Деннинг. — Я раздобыл для нее копию патологоанатомического заключения. Отец Вивиан лгал. Смерть наступила от употребления алкоголя с большой дозой секонала.
— Секонала? — переспросила Джилл. — Но это же транквилизатор.
Миссис Пейдж кивнула:
— Именно это средство ей давали в клинике на протяжении трех месяцев.
— Погодите, — произнес Питтман. — Вы хотите сказать, что отец добавил в водку секонал, чтобы ускорить смерть?
— Да, именно так. — Миссис Пейдж плотно сжала губы.
— В любом случае это убийство, — сказала Джилл. — Еще одно тому доказательство — использование таблеток.
Миссис Пейдж покачала головой.
— Отец каким-то образом узнал, что я ознакомилась с результатами вскрытия, и, опасаясь обвинений с моей стороны, сообщил, что одно, весьма важное обстоятельство скрыл даже от меня. По его словам, мама тайком взяла в клинике упаковку секонала и чуть ли не всю приняла той памятной ночью. Упаковку с оставшимися таблетками и соответствующей этикеткой обнаружили уже после смерти мамы. В общем, отец хотел представить все дело так, будто это самоубийство.
У Питтмана заныло под ложечкой.
— И вы полагаете, он лгал, — заметила Джилл.
— Мои предположения не играют никакой роли. Только прямые доказательства. Необходимо опровергнуть версию отца. А это невозможно. Я хочу уничтожить его, но не желаю выглядеть в глазах общества сумасшедшей. Мне нужны неопровержимые факты, иначе он просто-напросто продемонстрирует ее историю болезни из психиатрической клиники, а патологоанатом опровергнет мои утверждения. И все дальнейшие обвинения не будут восприниматься всерьез. Я должна иметь хоть один-единственный шанс его уничтожить. Сколько я себя помню, всегда хотела лишь одного: наказать отца за то, что он сотворил с мамой. Но это мне не удалось. И сейчас, когда другие «Большие советники» (она вложила в эти слова все свое презрение) потихоньку вымирают, я очень боюсь, что мой престарелый папенька сойдет в могилу прежде, чем я смогу ему отомстить.
Деннинг поднялся с кресла.
— Кажется, я знаю, как это сделать. Именно потому и пришел сюда.
Миссис Пейдж внимательно на него посмотрела.
— Появилась возможность доказать, что сексуальные пристрастия твоего отца и его друзей оказали отрицательное влияние на их профессиональную деятельность.
— Сексуальные пристрастия?
— Ведь «Большие советники» были гомосексуалистами. Я и вообразить такого не мог до разговора с этими репортерами. Вам не приходит в голову, что?..
Глаза миссис Пейдж округлились.
Из горла вырвался какой-то странный звук, испугавший Питтмана. Ему показалось, что миссис Пейдж задыхается. Но вскоре он понял, что это смех — грудной, полный презрения смех.
— Ты глупец, Брэдфорд. Мчался сюда, чтобы сказать мне такую чушь? Допустим, репортеры сказали правду. Ну и что из этого? Сейчас не сороковые и не пятидесятые, когда ты служил в Госдепартаменте. В наши дни лишь религиозных фанатиков волнует вопрос гомосексуализма. А все знаменитости только и ждут, чтобы объявить себя геями.
— Но дипломаты — это не знаменитости, — с негодованием возразил Деннинг.
— А по-моему, они очень напоминают представителей шоу-бизнеса. Но дело даже не в этом. Репутация теперь не определяется личной жизнью, только общественной деятельностью. Стоит мне обвинить отца и остальных в гомосексуализме, и меня сочтут тупой фанатичкой. Подобного рода обвинение не только нелепо, но и дурно пахнет.
— А что, если сексуальные пристрастия скомпрометировали этих людей в другом смысле? — не сдавался Деннинг. — Ведь в пятидесятых это было бы весьма серьезное обвинение. Что, если они стали объектами шантажа?
— Для кого? Для Советов? Но в этом случае шантаж не возымел должного действия. Мой отец и его коллеги относились к Советскому Союзу более чем жестко. Если кого и подозревать в симпатиях к Советам, так это тебя.
Лицо Деннинга из красного стало багровым.
— Возможно, кому-то обвинение в гомосексуализме и могло бы нанести ущерб, но только не моему отцу.
— Почему?
— Он, если можно так сказать, асексуален. Смолоду не интересовался сексом ни в каких его проявлениях. Мама как-то призналась мне, что они вступили в «супружеские отношения», как она это называла, один-единственный раз — в ночь моего зачатия. Опасаясь за свою карьеру и учитывая репрессивный характер сороковых — пятидесятых годов, он не мог позволить себе завести любовницу, не говоря уже о связях с мужчинами. Отца волновала только карьера. Честолюбие заменило ему любовницу. Очень хорошо о людях типа моего папочки сказал Генри Киссинджер: «Ничто не возбуждает сильнее, чем власть». — Миссис Пейдж перевела взгляд на Питтмана и добавила: — Надеюсь, вы понимаете, насколько бессмысленна атака на моего отца в плане его сексуальных пристрастий?
— Пожалуй, — ответил Питтман. — И тем не менее он уязвим и знает об этом. У «Больших советников» есть какая-то тайна, и, чтобы сохранить ее, они готовы на все.
— Тайна?
— Связанная со школой, в которой они учились, с Академией Гроллье.
— Совсем забыл сообщить тебе, Вивиан, что один из учителей склонял учеников к половым контактам.
— С этим все, — оборвала его миссис Пейдж.
— Но дело не только в сексе, — возразил Питтман. — Мы не знаем, каким образом, но...
— Миссис Пейдж, вы никогда не слышали о некоем Данкане Клайне? — поинтересовалась Джилл.
— Данкан Клайн? — Миссис Пейдж запрокинула голову и уставилась в потолок, но после некоторого раздумья ответила: — Нет, что-то не припомню.
— Он учил вашего отца и его друзей в Академии Гроллье.
— Некто, вероятно, Данкан Клайн, — вмешался Деннинг, — посетил летом 1952 года Госдепартамент, чем поверг в шок твоего отца и его друзей. Они провели встречу с посетителем за закрытыми дверями, как бывает в кризисной ситуации.
— В чем же суть этой ситуации?
— Не знаю, но, по-моему, произошло что-то из ряда вон выходящее.
Миссис Пейдж напряглась, отчего кожа на скулах натянулась еще сильнее.
— Не думаю, что это было как-то связано с Академией Гроллье. Отец проявлял исключительную лояльность по отношению к бывшей школе. Делал щедрые взносы в фонд выпускников. Когда, вы говорите, этот человек явился к отцу? Летом 1952-го? Отец был тогда в прекрасном настроении. Он не сомневался, что Эйзенхауэр, которого выдвинули кандидатом в президенты от республиканской партии, одолеет Стивенсона.
— Я все это уже сказал репортерам, — заметил Деннинг.
Глаза миссис Пейдж гневно сверкнули.
— Позволь мне закончить. Отец и его друзья из кожи вон лезли, чтобы войти в доверие к людям Эйзенхауэра. В ноябре Эйзенхауэр победил. Объявив о своей лояльности по отношению к генералу еще до победы, отец и его друзья получили немалую выгоду. Весь ноябрь и декабрь, вплоть до инаугурации в январе, они старались завоевать благосклонность вновь избранного президента и преуспели в этом, после чего последовали многочисленные повышения по службе. Очень скоро группа, к которой принадлежал отец, практически стала контролировать все важные внешнеполитические посты в правительстве. С этого и начался миф о «Больших советниках». После выборов они включились в активную работу в команде Эйзенхауэра и с самим генералом. Я была поражена, узнав, что они взяли отпуск и собираются провести встречу в стенах Академии Гроллье. Вот как они любили свою школу. А вы говорите о каких-то сексуальных домогательствах.
— Но не исключено, что они рады были ублажить Данкана Клайна, — стоял на своем Деннинг.
— Хватит об этом, Брэдфорд! — заявила миссис Пейдж. — Зачем напрасно тратить время? Отец искусный дипломат. Он обернет все эти обвинения в свою пользу, изобразит из себя невинную жертву сексуального маньяка и только вызовет сочувствие.
— Именно это мы говорили Брэдфорду совсем недавно, — произнесла Джилл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47