Ким кусает губы. Влажно становится возле глаз.
Шорин кряхтя царапает скалу у порога и бормочет:
– За нами придут вот-вот. С минуты на минуту. Ясно как дважды два. Чтобы Шорин погиб на Луне? Смеху на весь космос!
ГЛАВА 21.
ДРЕВНЕЕ И НЕИЗМЕННОЕ
Кадры из памяти Кима.
Затянутое тиной болотце в сыром лесу, ровно нарезанные кружочки ряски – зеленое конфетти вод, узорные веточки и розетки мха. Ким сидит на кочке, сырой, у него уже промокли брюки, смотрит не мигая в кофейную гущу болота и думает:
– А хорошо бы туда лицом вниз, в прохладу, захлебнуться и молчать… И не будет той режущей боли в груди.
В Циолкове подняли тревогу за час до заката.
На Луне этот час называют полосатым, потому что солнце стоит очень низко, цепляется за кромки гор и от каждого дома, от каждого столба, от каждого человека тень тянется на километры. Вся поверхность от горизонта до горизонта исчерчена длиннющими неподвижными или же мелькающими черными линиями.
Лунолеты, застигнутые в пути, спешат на аэродромы, гонят по равнинам свои тени, крестообразные или треугольные. И в диспетчерской один за другим вспыхивают зеленые огоньки: прибыл грузовой, прибыл рейсовый, прибыл личный… Но одна клетка остается темной. Неясно, где лунолет экспедиции Института ратомики.
Сорок минут до темноты… полчаса… двадцать минут!
Тревога!!!
Полосатый час еще не прошел, а в Циолкове уже знали, что лунолет Альбани исчез. Знали, что он вылетел из Глубокого в район Гримальди и не прибыл ни на какой аэродром.
В это время Шорин с Кимом уже лежали в пещере и рассказ о функции был в самом разгаре.
Когда черное наводнение затопило Циолков, на поиск вылетели “совы” – спасательные ночные лунолетики с инфракрасным зрением.
Для летчика “совы” ночная черно-смоляная Луна не кажется смоляной. Мутно светятся равнины и горы, отдавая тепло, накопленное за двухнедельный день. Моря, темные, впитавшие больше тепла, нагрелись сильнее, выглядят чуть ярче. Луна как бы превращается в свой собственный негатив. Бриллиантовой пылью искрятся радиоактивные породы. Раскаленными нитями режут тьму линии электропередач, слегка подогретые током.
К сожалению, необычность катaстрофы мешала поискам. “Совы” искали металлический корпус, старались нащупать его с помощью локаторов, хорошо видящих металл. Не найдя металла в районе Гримальди (весь корпус был погребен под скалами), расширили район поисков: летали зигзагами над всей трассой от Глубокого до Циолкова. И только на второй день один из летчиков обратил внимание на слабо светящиеся камни в кратере Гримальди. Срезанная невидимым кабелем глыба, свалившись, слегка нагрелась от ударов и от взрыва. Летчик догадался спуститься… и обнаружил следы людей, уходящие под камни.
Лунолет, раздавленный обвалом! Всякие бывали катастрофы в космосе-такой в истории не значилось. Геологи просветили скалу, получили снимок расплющенного фюзеляжа. Сразу стало ясно, что в живых тут остаться никто не мог. Извлекать из-под скалы останки? Лунные инженеры склонны были отложить до утра это трудоемкое дело. Они справедливо говорили, что в темноте работать небезопасно: могут быть новые жертвы из-за мертвых тел.
Не знали эти логичные инженеры, что решают судьбу двух живых: Шорина и Кима.
Но наперекор логике всегда у людей теплится надежда. Просвечивание показывает, что лунолет раздавлен, на сигналы никто не отвечает, а вдруг… вдруг камни легли косо и получилась пещерка, и в той пещерке томятся чудом уцелевшие люди…
И поиски были начаты. Однако прошли третьи и четвертые по земному счету сутки, прежде чем грузолеты доставили (и все это в полной темноте) краны, транспортеры, лучевые лопаты. Острия ломов уперлись в скалу, брызнули потоками фотонов, полетела светящаяся пыль, краны начали оттаскивать вырезанные блоки. Взорвать все это можно было в мгновение, но тут приходилось разбирать с осторожностью, как на археологических раскопках. Только к концу пятых земных суток были извлечены все обломки лунолета и три раздавленных скафандра с останками людей.
Трое! А где еще два? Под скалой или спаслись?
И лишь тогда было сделано упущенное: осмотрены окрестности и найдена цепочка следов, ведущая из-под скалы на запад.
Именно в это время Шорин царапал на стенах пещеры слова о невидимом кабеле и ворчал, что жизнь его не может оборваться на Луне.
“Совы” не могли идти по следам: они видели только нагретое, а локаторы – только металлическое. Пришлось затребовать автоищейки. На собак-ищеек они совсем не были похожи-приземистые танкетки, довольно проворные на равнине, с длинными складными усами, напоминающие жука-богомола. Пока их прислали из Селенограда, ушло еще несколько драгоценных часов.
Ким бредил, задыхался, метался, жадно и нерасчетливо глотая кислород. И Шорин, сам синеватый от удушья, перекачивал свой воздух в скафандр молодого спутника.
Наконец три машиниста, надев ночные “совиные” очки, двинулись по следу. Длинные усы “ищеек” легко приноровились к человечьему лунному шагу в пятьдесять метров длиной. Днем “ищейки” мчались бы как автомашины. Ночью, однако, на лунном бездорожье водители опасались развивать большую скорость.
Они не знали, что воздух уже на исходе, а до гибнущих десятки километров.
“Ищейки” не очень торопливо шли по пригоркам и гребням, по камням, плоским и острым.
А стрелка уже дрожала около нуля, погибающие высасывали последние остатки кислорода.
“Ищейки” огибали крутую стену кратера, повторяя извивы следа.
Ким замолк, перестал звать шепотом Ладу.
Обогнув стену, “ищейки” спустились в долинку, где Ким вывихнул ногу…
И тогда один из водителей увидел сквозь очки трепещущее инфракрасное пятно. Он остановил танкетку, бросился наземь, прижался шлемом к камням… и камни донесли до него отдаленный гул.
Это Шорин, напрягая последние силы, сбрасывал камни с откоса. Он-то знал, что сталкивающиеся камни слегка нагревают друг друга и случайный путник с “совиными” очками может заметить инфракрасное свечение.
За этим занятием и застали его спасители, Ким уже задыхался…
Пришел он в себя уже в больнице, проснулся от режущей белизны, от света, ударившего в закрытые веки. Не сразу понял, где находится, не сразу вспомнил, что произошло, а вспомнив, прослезился от бессилия и умиления-радовался возвращенной жизни.
– Ну-ну-ну! Все уже позади,-сказал Шорин укоризненно. Он находился тут же, но вне поля зрения. Ким, устыдившись, робко улыбнулся. Потом подумал о Ладе, спросил, знают ли об аварии на Земле.
– Знают, знают. А ты молчи, тебе болтать нельзя.
И добрых две недели, весь лунный день, ему не разрешали разговаривать. Отобрали браслет, запретили вызывать Землю. Он только выслушивал радиограммы, записанные на пленку: вежливые приветствия Гхора, горячие пожелания здоровья от Севы, от Лады, от ее отца, даже от Елки, Тифей присылал радиограммы ежедневно, а Лада раза три за все время. Но Ким не обижался. Ни на кого он не мог обижаться. Он лежал и тихо радовался подаренной жизни. Все было приятно: белые простыни, румяные лица сестер, их белоснежные косынки. И бледные лунные лилии в вазочках были невообразимо прекрасны, а прекраснее всего возможность дышать, сколько угодно, часто или медленно, мелкими вздохами и глубокими, не считая воздуха, не поглядывая на манометр.
Нельзя разговаривать-не надо. Ким слушал, Ким думал. Больше всего о Шорине, постоянном своем посетителе. Тифей прав: настоящих людей легче увидеть в космосе. Действительно, трудно проявить геройство, когда вокруг тебя сто миллиардов нянь. А на Луне безопасны только города; за куполом подстерегает приключение, и будь готов проявить характер.
Вот у Шорина есть характер. И есть цель. Не расплывчатое, для всех единое “благо человечества”, а конкретный шоринский вклад – функция. Шорин обязался найти в космосе братьев по разуму, положить начало вселенскому товариществу. Величественная задача! По плечу ли она Шорину, обыкновенному человеку, не без недостатков, не многолучевому, явно не великому? Но может быть, он станет великим, когда выполнит свою функцию? Может, великий это и есть тот, кто сделал великое дело? А чтобы сделать великое, нужно прежде всего осмелиться на великое.
Не пора ли и Киму осмелиться?
Определить свою цель сначала… Например, довести до конца идею Альбани…
Киму казалось, что раньше он жил как слепой. К чему он стремился? Быть многолучевым, быть стоборцем, быть ловким, быть эрудированным, быть полезным, быть врачом, быть путешественником. Но быть-это еще не функция, это только умение. Ким лепил себя как человека, мечтал занять место в рядах. А куда он пойдет в рядах? Куда поведут? Куда движется шеренга? Вот Шорин выбрал направление самостоятельно.
Но прежде всего Киму хотелось рассказать Ладе о новом Киме, родившемся на Луне. Теперь он не обижался на Ладу за равнодушие. Нельзя винить ее. Правильно
она делала, отвергая его любовь. Кем он был? Кандидатом на человека, личинкой, эскизом, фамилией без содержания. Будь он девушкой, он и сам не полюбил бы такого.
А есть функция у Лады? Мечта о необыкновенном-это цель или место в рядах? Не поискать ли им цель вместе? Но что необыкновенного может быть в профилактике? Ведь это по существу своему ежедневная, будничная, сторожевая работа. Лада знала, на что идет, Ким тоже… Сознательно выбирал профессию. Впрочем… впрочем, вспоминается, как он выбрал. Катились носилки по коридору, из под окровавленной простыни торчали восковые ступни. Женщина выла нечленораздельно:
“Ы-и! Ы-и!” И профилактик растерянно бормотал: “Ничего не поделаешь, старость”. А нельзя ли сделать чтолибо там, где ничего не поделаешь? Хотя бы раскрыть причину старости. Это не достойная функция, не твое необыкновенное, Лада?
Мысленно он вел с Ладой долгие беседы, а по радио ничего не сказал существенного даже тогда, когда ему разрешили наконец разговоры. В три радиоминуты не вместишь разговора о смысле жизни, да и не хочется греметь на весь космос о сокровенном. Ким только намекнул, что они потолкуют всерьез, а Лада уклончиво ответила: “Стоит ли?”
В ожидании встречи Ким снова и снова оттачивал формулировки. “Быть или сделать?”-вот в чем вопрос. Пора решать, что сделают они в жизни.
Наконец его выписали из больницы, наконец он заказал место в пассажирском ядролете, в фиолетовом пламени покинул плакатный лунный мир. Вновь обозрел круглые кратеры, похожие на следы от копыт, на космические штемпеля, на дырки в сыре. Опять увидел голубой глобус на фоне звездного неба… Но он не смаковал, не любовался, не восхищался. Думал только о встрече, глядел на часы, шлифовал слова, томился…
В основном томился. Так раздражала медлительность ракеты (“Целых пять часов до Земли! Плетешься, как в каменном веке!”), раздражала медлительная выгрузка и ожидание земного лайнера.
Пять часов в космосе, да еще до Москвы лететь три часа! Еще от аэропорта до Серпухова почти час на ранце. А земная тяжесть! Это что-то несовременное. Шаг меньше метра! Так хотелось поплыть по-лунному, гигантскими скачками переносясь через дома.
– Хорошо, что вы прибыли,-сказали ему в отделе биологии.– Гхор ждет вас. Его интересуют подробности.
Опять откладывается встреча с Ладой.
Подробностей было не так много. Самое главное– идея Альбани: в невидимом кабеле можно записывать строение вещей.
Гхор кивал головой одобрительно: “Да-да, он так и думал, что решение лежит на этом пути. Даже говорил Альбани. Даже хотел поручить ему опыты по возвращении с Луны. План опытов уже составлен”.
Ким насторожился: “Что означает "“я сам так и думал?” Великую идею Альбани Гхор хочет приписать себе? Присвоить славу мертвого? Милого, бесхитростного, откровенно влюбленного в начальника Альбани? Ну нет, Ким постоит за ушедшего”.
– Я хотел бы принять участие в опытах, развивающих идею Альбани,-заявил он вызывающе.
Гхор не возражал.
– Я внесу предложение, чтобы в институте был поставлен памятник погибшим,– продолжал Ким.
– Вносите. Я поддержу.
– И на нем золотыми буквами были бы высечены последние слова Альбани…
– Я не против.
Непривычно уступчив был сегодня Гхор. Почему?
Ким понял так: ум института снисходителен к слабому, выздоравливающему. И про себя подумал: “Мы еще поборемся. Я память Альбани не предам”.
Покинул кабинет медлительно, с высоко поднятой головой, а за дверью перешел на бег. Почти лунными прыжками помчался в лабораторию к Ладе, Ладушке, любимой…
И вот она, Лада, склонилась над микроскопом, встряхивает головой, сбрасывая волосы со лба. Все такая же и не совсем такая. Лицо чуть вытянулось, глаза чуть серьезнее, вдумчивее..
– Какая же она красивая,-подумал Ким.-Столько раз видел и всегда удивляюсь: какая красивая!
– О, Кимушка! Дай посмотреть! Побледнел, похудел… Тяжело было, да?
Лада приподнялась на цыпочки, прикоснулась к скуле губами. Ким задохнулся от счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59