.. - пробормотал я машинально, однако в голове у меня крутилось другое слово, произнесённое только что Гусевым. Я посмотрел на него внимательно и сказал очень серьёзно: - Вспомни точно и скажи мне слово в слово то, что ты услышал в кабинете врача.
- Врача?..
- Да, врача. По поводу результатов анализа твоей крови на СПИД.
- Я же говорил... Она сказала: "У Гусева результат отрицательный".
- Идиот! - прошептала Берёзкина.
- Что же это значит по-твоему? - сказал я спокойно, потому что сил давно уже не было.
- Ну, отрицательный... Плохой значит.
- Ты тоже можешь возвращаться, - устало заметила Берёзкина и налила водки себе в кружку. - Все можем возвращаться. Простит он эти деньги, я договорюсь...
На другой день, а это была суббота двадцатое марта, нас разбудил встревоженный хозяин. Я подумал, что лопнули трубы. Палыч ещё не успел опохмелится, борода его была всклокочена. Он был так напуган, что мы сразу протрезвели и прильнули к проталинам в мёрзлом окошке. Домик окружали какие-то люди с автоматами, вдалеке стоял чёрный автомобиль Кварцхавы. За тонированными стёклами не было видно, однако я был уверен, что он там и смотрит.
Гусев налил себе полную кружку. Звякнуло и разлетелось стекло, по каменному полу покатилась граната, другая, третья... Давясь и проливая, Гусев стал пить. Я зажал уши ладонями и зажмурился.
11
Барабанщик ударил по тарелке, всё стихло, раздались аплодисменты. Зюскевич снова откуда-то появился, заметно посвежевший. Наверное, проглотил какую-нибудь секретную таблетку. Он был в другом костюме и беспрестанно задавал идиотские вопросы.
Оркестр разошёлся на перерыв, на сцене начался шоу-балет под фонограмму. Гусев и Берёзкина приблизились с разных сторон к столику одновременно. События вдруг начали развиваться столь стремительно, что я, если бы имел на голове шапку, крепко бы за неё ухватился. Я уже ничему не удивлялся и ни о чём не задумывался.
- Фу, совсем запарилась, - Берёзкина осушила бокал минералки. - Где мои семнадцать лет... Миня! Ты же уехал!..
- Я почувствовал себя хорошо и вернулся.
- Слишком хорошо. Какой-то ты подозрительно гладкий и трезвый. Неужели съездил домой, помылся и переоделся? Как будто вдруг помолодел. Миня, ты не должен молодеть, мне это не идёт.
- Кира, - произнёс Зюскевич, - я могу вернуть тебе молодость.
Я поверил ему сразу. Потому что разговор уже был.
Берёзкина - потому, что слишком хорошо его знала.
Гусев не поверил.
- Это можно сделать сейчас, сегодня ночью. Условие только одно: ты снова выходишь за меня замуж и хранишь верность.
Кира присела, выпила второй бокал минералки и сказала без тени насмешки:
- Подробнее.
- Это моё открытие... за которое будто бы могут дать Нобелевскую премию. Я изобрёл машину времени.
А мы и так всё поняли.
- Ты покажешь её? Прямо сейчас?..
- Нужно спуститься в лабораторию. Здесь, не очень далеко.
- Ещё подробнее.
- Ты оденешь комбинезон, такой особенный, состоящий из сигнальных устройств... Сядешь в кресло... ну, просто как в парикмахерской, под феном. Только это не фен... Я всё включу, и ты вернёшься туда... в восемьдесят четвёртый. Тебе будет двадцать четыре.
- А тебе?
- Я подожду.
- Долго будешь ждать?
- Нет, не долго. Там для тебя пройдёт двадцать лет, а здесь - одно мгновение.
- Погоди, ты хочешь сказать, что я сяду в это твоё кресло... и встану с него - ничуть не изменившись? Тогда лучше в парикмахерскую.
- Я думаю, через двадцать лет ты на многое посмотришь совсем иначе. Станешь мудрее, многие вещи покажутся...
- Ты что, дурак? На хрена мне мудрость? Я хочу быть красивой, молодой и счастливой!
- Счастливым и мудрым быть нельзя, - отметил Гусев. - Понятия взаимоисключающие.
- Живи как хочешь, - сказал Зюскевич. - Со второго раза может получится так, как ты мечтаешь.
- Со второго раза... Может и получится. Я согласна!
- Что согласна?
- Ну это... то, что ты сказал. Снова стать молодой. А потом выйду за тебя замуж. И буду век тебе верна, честное пионерское. Или даже раньше. Ну, как только созреешь. Не могу же я выйти замуж за октябрёнка, этого не поймут.
- Лучше я подожду здесь. Там... вообще не надо знакомится.
- Как скажешь.
- Ещё надо будет позвонить в одно место и сказать пару фраз. Но это потом, в девяносто четвёртом. Важно не забыть.
- Что значит "потом в девяносто четвёртом"?
- Одного раза вам покажется мало.
- Почему?
- Ежу понятно.
- Как скажешь.
- Едем?
- Погоди, погоди. Я так не могу. Я боюсь. Пускай они тоже... - Кира посмотрела на меня и Гусева. - Пускай грызут молодильные яблоки. Места есть, или к мастеру надо записываться?
- Я позвоню, для вас подготовят три места.
- Мальчики, не трусьте, вы видите, женщина готова на всё. Мишаня, этим двоим не надо на тебе жениться?
Зюскевич отвернулся и сообщил по телефону какой-то Анечке, что нас будет трое. Спрятал трубку и подбодрил нас улыбкой:
- Всё будет в порядке.
А мы были пьяные и ничего не боялись. Даже того, что машина времени испортится и просто убьет нас.
12
Была половина первого: мы успевали в метро. Зюскевич объяснил, что так будет проще. Иначе пришлось бы неделю оформлять пропуска через главный вход. На "Знаменской" мы, не поднимаясь вверх, зашли в служебное помещение, проследовали мимо одетых в милицейскую форму охранников, спустились по узенькому, но длинному эскалатору, который заработал, едва мы на него встали, миновали цепь коридоров и остановились перед невысокой железной стеной. Постояли.
- Нас идентифицируют, - негромко пояснил Зюскевич. - Скажите что-нибудь.
- Они всех знают? - сказал я.
- Всех, кто когда-либо со мной соприкасался.
- Не то слово, - пробормотала Берёзкина.
- Имел сношения, - уточнил Гусев.
Пол завибрировал, железная стена откатилась на метр, образовав проход. Мы шагнули в проём и оказались в просторном мраморном зале с колоннами, с бронзовыми светильниками и росписью на потолке - в стиле самых первых дорогих станций метрополитена. То есть, скорее всего, это и была одна из первых станций метро, по каким-то причинам не пущенная в эксплуатацию.
Всё было подготовлено для нашего прихода: по центру перрона стояли три кресла с высокими спинками. Они были такие же вычурные, как всё остальное, из бронзы и мрамора. К спинкам были привинчены штативы, к штативам - колпаки матово-серебристого металла. Метрах в десяти перед креслами находился пульт управления.
- Колпаки не в тон, - отметил Гусев. Он окончательно уверился, что вся "машина времени" - фикция сумасшедшего или навороченный симулятор.
- Что? - не расслышал Зюскевич, уже суетившийся возле кресел.
- Ничего, что мы датые?
- Ничего. Даже лучше. Легче войдёте. Без шока и без стресса.
- Попадём в это же время суток?
- В полночь с двадцать пятого на двадцать шестое.
- А почему восемьдесят четвёртый?
- Шаг прибора - десять лет.
- Надо вспомнить, что мы делали... тогда вечером...
- Гусев, - сказала Берёзкина. - Ты что, не понимаешь? Двадцать лет назад, десять или тридцать - было одно и то же. Мы отмечали мой день рождения.
- Верно! - обрадовался Гусев. - Это каждый год, строго.
Между тем Берёзкина внезапно о чём-то задумалась. Она медленно походила туда-сюда, резко повернулась и сказала:
- А почему в восемьдесят четвёртый? Двадцать четыре года - не такая уж первая молодость. Все подруги повыскакивали, а кто-то уже ведёт детей в первый класс. Я не хочу двадцать четыре.
- Сколько ж ты хочешь, ненормальная? - поинтересовался Гусев.
- Шаг десять лет?.. Хочу четырнадцать. Да-да! Как это я сразу не сообразила! Первая любовь и всё такое...
Мы посмотрели на Зюскевича. Ему было всё равно.
- Мне тоже четырнадцать больше нравится, - поддержал Гусев идею Берёзкиной. - Работать не надо. Где мы в этот день были? Ах да. Нет, тогда ещё не пьянствовали. Спали у себя дома - и никакого похмелья. Давай, давай, крути назад свою машину. Хочу свежих забытых ощущений, хочу первый раз в первый класс!
- Натягивайте комбинезоны и садитесь.
- Почему так грустно, академик? - Гусев развеселился, возможно на нервной почве. - Все ли механизмы машины времени надёжно работают? Все ли детали смазаны машинным маслом и все ли болты надёжно затянуты? Товарищ академик, вы пьяны! Разве может пьяный нобелевский лауреат производить опыты над людьми? Фашист! Недочеловек!..
Он всё перепутал, но я его уважаю; Гусев из породы тех легкомысленных людей, которые способны шутить во время пытки огнём. Только это я и называю настоящей отвагой.
- А если мне не понравится? - продолжала капризничать Берёзкина. - Что, если я захочу вернуться не через двадцать лет, а гораздо раньше?
Зюскевич приблизился к нам вплотную и, не успели мы ахнуть, щелчками зажатой в руке машинки ввёл что-то каждому из нас в голову. Я нащупал за ухом мягкий шарик с горошину, перекатывавшийся между кожей и черепом. Берёзкина гневно вскрикнула, но, стиснув зубы, промолчала. Поверив в чудо, она была согласна терпеть любую боль и любое унижение.
- Я как раз об этом... - заговорил Зюскевич. - Вернуться можно всем сразу, одновременно. Если один из вас раздавит капсулу, все трое окажетесь снова в этих креслах.
- Сильно давить надо? - спросил Гусев.
- Приложить что-нибудь твёрдое... монету... и надавить. Сил хватит. Ухо защитит от случайности.
- Как же это работает? - я осматривал тонкий комбинезон, состоящий сплошь из миниатюрных датчиков. - Разве можно что-то изменить в прошлом?
- Как ты представляешь себе поток времени?
- Что-нибудь вроде спирали...
- Избавься от штампов. Вселенная, поток времени - это дерево. Ствол массив информации. Кругами, по коре, триллионы лет мы взбираемся кругами к его верхушке...
- Тогда это винт, - сказал Гусев.
- Винт? Пожалуй, винт. Чем выше мы поднимаемся, нарезаем резьбу по его поверхности, тем больше массив информации, тем выше он становится. Мой прибор настроен на десятилетний виток. Сейчас я спущу вас на три витка, в 1974 год. Поднимайтесь, делайте что хотите, у вас тридцать лет. Но вы не в силах сорвать резьбу. Для этого нужно совершить что-то важное - взорвать водородную бомбу или убить президента... Рассказы про раздавленную бабочку примитивная беллетристика. То, что вы измените в своём прошлом, не изменит сегодняшнего дня.
- У меня всё время... - я потёр лоб.
- Что?
- Это... как будто резьбу срывает. Живу совершенно отчётливо какой-то кусок жизни. А потом - бац, без всякого перехода, - с какого-то места снова, уже по-другому.
- То есть, что значит, всё время? Давно?
- Нет, только сегодня.
- Это возможно, такие сбои иногда бывают на нервной почве. Вроде дежавю, из той же области, не опасно. Разберёмся, я в процессе подкорректирую. Натягивайте костюмы и садитесь.
Мы в последний раз пустили бутылку по кругу, разделись догола, отвернувшись друг от друга, через отверстия для лица натянули вытканные из тончайших проводов комбинезоны и сели в кресла. Зюскевич встал за пульт и нахлобучил на голову шлем.
- Готовы?
- Да, - сказал я.
- Глумись, - отозвался Гусев. - Ничего, что бухие?
- Даже лучше.
- Я в туалет не сходила... - прошептала Берёзкина.
- Приготовились...
Сверху опустились и легли нам на плечи колпаки-"фены". Клацанье клавиатуры притихло. Щёлкнув зажигалкой, Зюскевич прикурил сигарету и глянул на нас в упор. Я подумал, что Зюскевич робкий только по жизни, а в науке он зверь.
- Поехали.
В голове у меня заскрипело и провернулось.
Часть вторая
СЕКС ГДЕ-ТО РЯДОМ
1
Кира проснулась от неприятного ощущения, почти боли в нижней части живота и поспешила в туалет. Она всё помнила и ничему не удивлялась. На часах половина первого, родители спят, в квартире пусто и тихо. Как легко идти, как остро ощущаются знакомые запахи. Всё как тогда, тридцать лет назад. Только почему сердце не разорвалось на тридцать тысяч кусков? Почему она не разрыдалась в голос, надрывно, взахлёб? Да потому что ей сорок четыре, и с неё уже не так просто содрать кожу. А тело - да, те самые обещанные четырнадцать. Настоящая маленькая спортсменка, чудо с косичками. Мурка смотрит по особенному, она всё понимает. Всё понимаешь?.. Зажгла свет в туалете, села. Этого не хватало. Самое время, лучше не бывает. Что там у неё подложено... вата... Господи, тампаксы не могли придумать.
Потом, справившись со всем необходимым, она легла и сразу заснула.
Утром, за завтраком, впервые заговорила. Голос детский, а мысли взрослые. Она старше своих родителей. Но родители кажутся по-настоящему взрослыми. Ей, хотя и сорок четыре, по сравнению с ними всё те же четырнадцать. Говорили о пустяках. Вчера, на дне рождения, были Катя, Света и Наташа. Ещё тётя, мамина сестра. Выпили на шестерых бутылку сладкого вина, папа на развешенной простыне показывал диафильмы об отдыхе на Чёрном море. Теперь, в феврале, всех особенно поразил кадр поедания разрезанного на дольки арбуза, будто бы все ощутили его вкус.
По дороге в школу смотрела по сторонам, разинув рот. По-взрослому обошла накатанную ледяную дорожку. Вернулась обратно и всё-таки проехала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31