Крадучись, Саймон медленно Продвигался вперед по краю плавильной пещеры, пока не достиг первого хода из помещения. Невыносимая, неумолимая жара и его собственный слабеющий дух убеждали его взобраться по склону, но на утрамбованной земле виднелись свежие следы колес, остановившие его. Этим путем часто пользуются, сообразил Саймон, мысли его текли так же медленно и вынужденно, как расплавленный металл. Нет, здесь ему делать нечего.
Наконец, он нашел отверстие в стене пещеры, к которому не было подъема.
Саймон начал мучительно карабкаться по гладкому, оплавленному огнем? — оплавленному Драконом? — камню, его иссякающих сил едва хватило, чтобы подтянуться через край и растянуться во всю длину в спасительной тени прохода; вынутая из кармана сфера слабо светилась, как пойманный мотылек.
Когда он снова вспомнил, кто он такой, он полз. Опять на коленях, простак?
Тьма стала непроницаемой, и он вслепую двигался вниз, временами падая без сил на сухой песчаный пол.
Он полз так долго, что даже в неумолимых голосах послышались нотки жалости к нему.
Саймон потерян… Саймон потерян, потерян, поте…
Жара потихоньку спадала — только это и убеждало его, что он все-таки движется, но куда? Где он? Как раненое животное, он пробирался через сплошную тьму, спускаясь вниз, всегда вниз. Так он и будет ползти к самому центру земли?
Шустрые ногастые твари под его руками теперь не имели никакого значения.
Тьма, безраздельная тьма окружала и наполняла его, так что Саймон чувствовал себя почти бестелесным: узел испуганных мыслей, шлепающий вниз, втемную глубь земли.
Где-то, когда-то позднее потемневшая сфера, которую он сжимал так долго, что она уже казалась частью его самого, снова начала светиться, на этот раз странным лазурным светом. Свет этот, исходивший из центра сферы, был настолько ярок, что Саймону пришлось нести ее в вытянутой руке, скосившись в сторону.
Он медленно поднялся на ноги и долго стоял, тяжело дыша. Покалывало колени и руки, больше не касавшиеся песка.
Стены тоннеля были покрыты волокнистым черным налетом, запутанным, как нечесаная шерсть. Сквозь волокна проглядывали блестящие пятна, отражавшие вновь разлившийся свет. Саймон подошел поближе, протянул руку и тут же отдернул ее с легким криком отвращения — он коснулся черного скользкого мха. Часть существа юноши вернулась вместе со светом. Он стоял, содрогаясь, и вспоминал пройденный путь.
У самой земли стена была покрыта чем-то вроде изразцов, местами облупившихся, местами и вовсе отколотых. Тоннель позади уходил вверх, оставленная ползущим Саймоном борозда кончалась там, где он теперь стоял. Перед ним притаилась тьма. Можно было попробовать идти, выпрямившись во весь рост.
Проход вскоре расширился. На стенах виднелись арочные двери других тоннелей, по большей части заполненные песком и щебнем.
Вскоре под его волочащимися ногами появились каменные плиты, ненадежные, разрушенные камни, отливающие в свете лампы-сферы легким опаловым оттенком.
Потолок постепенно поднимался, и голубой свет уже не достигал его. В этой темноте наверху раздавались странные звуки — так представлял себе Саймон хлопанье кожистых крыльев. Коридор уходил все дальше в землю.
Где я теперь? Как может Хейхолт быть так глубоко внизу? Доктор говорил: замки под замками до самых костей мира. Замки под замками… под замками…
Он остановился, вглядываясь в темноту одного из поперечных проходов.
Какой-то частью сознания он видел себя в этот момент: оборванный, грязный, голова болтается из стороны в сторону, как у полоумного, нитка слюны свисает с верхней губы.
Дверь перед ним была незаперта, странный аромат, похожий на запах сухих цветов, доносился из черной арки. Саймон сделал шаг вперед, с трудом вытер рот и высоко поднял зажатую в другой руке сферу.
Ах! Прекрасное! Прекрасное место!..
Это была озаренная голубым сиянием комната, безупречная, как будто бы кто-то только что оставил ее. Сводчатый потолок был изрисован загадочными линиями, наводившими на мысль о цветущем боярышнике, виноградной лозе или журчащих луговых ручейках. Закругленные окна заложены булыжником, и на подоконниках наплывы грязи, но все остальное осталось нетронуто чистым. Тут была кровать, искусно вырезанная из незнакомого дерева, и кресло, изящное, как скелет птицы. В центре стоял фонтан, сложенный из полированного камня, выглядевший так, как будто он в любую минуту может наполниться прохладной чистой водой.
Дом для меня. Дом под землей. Кровать, чтобы спать, не просыпаясь, пока Прейратс, король и солдаты не уйдут прочь.
Несколько шаркающих шагов к кровати, покрывало которой было незапятнанным и сияющим, как паруса благословенных. Из ниши над ней на Саймона смотрело прекрасное лицо женщины-статуи. Что-то в нем казалось не правильным — глаза слишком глубоко и широко поставлены, скулы чересчур высокие и острые. И все-таки это было лицо редкой красоты, изваянное из полупрозрачного камня, навеки застывшее в грустной мудрой улыбке.
Когда он потянулся, чтобы осторожно потрогать щеку скульптуры, его нога чуть коснулась кровати. Прикосновение было нежным, как шаг паука. Кровать рассыпалась в прах. Юноша застыл в ужасе, а минутой позже черты прекрасной женщины вмиг растаяли под его пальцами. Он отступил, споткнувшись, свет сферы ослепительно блеснул и ослаб до еле заметного туманного свечения. Звук шагов Саймона сровнял с землей изящное кресло и фонтан, спустя секунду начал рушиться потолок, и переплетенные ветви осыпались мягкой пылью. Шатаясь, он двинулся к двери, с отчаянием глядя на мерцающую сферу, но когда юноша выскочил в коридор, голубой свет погас.
Застыв в темноте, Саймон услышал чей-то плач. Спустя долгое время он смог снова двинуться вниз, в непроглядную тьму, удивляясь, что у него еще остались слезы, чтобы их проливать.
Течение времени превратилось в нечто, состоящее только из надежд и разочарований. Где-то позади остался брошенный им иссякнувший кристалл, жемчужина в темных глубинах подземного моря. В остатке сознания, освобожденном темнотой, он знал, что движется все дальше и дальше вниз.
Идти вниз. В преисподнюю. Идти вниз.
Идти? Куда?
От тени к тени, так всегда путешествуют судомойки.
Мертвый простак. Призрак-простак…
Плыть по течению, плыть… Саймон думал о Моргенсе, видел его клочковатую бороду, завивающуюся в огне; думал о комете, озарявшей Хейхолт красным светом… думал о себе, болтающемся по темным коридорам как маленькая холодная звезда. Плыть по течению…
Пустота была полной. Темнота, безразличное отсутствие света и жизни, стала разной — душная узкая темнота сужающихся коридоров, полная куч песка и гравия, затянутая сеткой корней, — и просторная бесконечная темнота невидимых комнат, в которой раздается пергаментный шорох крыльев летучих мышей. Пока он нащупывал путь через эти подземные галереи и слушал звуки собственных спотыкающихся шагов и шелест осыпающейся со стен грязи, пропало всякое чувство направления.
Возможно, он шел прямо по стенам и потолкам, как обезумевшая муха. Исчезли понятия «левое» и «правое», он шел бездумно, а тоннели сужались и расширялись, снова наполняя тишину пищанием летучих мышей.
Призрак!
В ноздри бил запах сырых камней. Обоняние, слух обострились в непроглядной тьме, и на юношу нахлынули запахи странного подземного мира: сырая глинистая земля, успокаивающий запах камней, вибрирующее дыхание корней и мхов, сладковатый запах разложения крошечных умерших существ и пронизывающий все вокруг привкус солоноватой морской воды.
Морская вода? Слепец во тьме, как глубоко он забрался! Все, что он слышал, было тихим шелестением маленьких тварей и его собственным прерывистым дыханием.
Вот! Слабые, музыкальные, однообразные звуки, доносящиеся из дальних коридоров. Капала вода.
Он шел вниз. Стены стали сырыми.
Ты мертв, Саймон-простак, дух, обреченный блуждать в пустоте.
Здесь нет света. Здесь никогда его не было. Ты чувствуешь темноту? Слышишь отраженное ничто? Так было всегда.
Все, что у него осталось, был страх. Это тоже чего-то стоило. Он боялся, а значит, он был жив. Была тьма, но был и Саймон. Они еще не одно и то же. Пока нет. Не совсем.
И тут, так медленно, что это почти невозможно было осознать, вернулся свет. Свет этот был таким слабым и смутным, что сначала совершенно не отличался от разноцветных точек, мелькавших перед бесполезными глазами юноши. Потом он с удивлением увидел перед собой темную, более глубокую тень. Клубок извивающихся червей? Нет. Рука… его рука, едва видимый силуэт, окруженный слабым свечением.
Низко изогнутые стены тоннеля обросли переплетенным мхом, распространявшим бледное, зеленовато-белое мерцание. Этого хватало только на то, чтобы показать непроницаемую тьму тоннеля впереди и легкие тени его собственных рук. Но это был свет! Саймон беззвучно засмеялся, и его туманная тень начертила на проходе знак древа.
Тоннель вышел в новую открытую галерею. Посмотрев вверх, на холмики светящегося мха, разбросанные по потолку, он почувствовал, как холодная капля упала ему на шею. Вода капала с потолка, ударяясь о камни, со звуком, напоминающим удары крошечных молотков по стеклу. Сводчатое помещение было загромождено длинными каменными столбами, толстыми на концах и тонкими в середине, некоторые были тоненькими, как нити волос или струйки стекающего меда. Сделав еще несколько шагов, он понял, что большинство колонн были работой камня и воды, но некоторые линии не казались естественными: прямоугольные изгибы на заросших мхом стенах, полуразрушенные колонны, слишком правильные, чтобы возникнуть без помощи человеческих рук. Он шел через пещеру, некогда знавшую иные звуки, кроме однообразно падающих капель, некогда отзывавшуюся эхом на чьи-то шаги. Но слово «некогда» может означать что-то, только пока существует время. Он же полз по темным переходам так долго, что возможно прорвался в туманное будущее или далекое прошлое, а может быть зашел в незанесенное на карты царство безумия… Кто знает?
Саймон опустил ногу и ощутил мгновенный ужас пустоты. Его окружала холодная мокрая тьма, и он упал. Рука его коснулась другого края ямы, и вода была только по колено, но ему показалось, что холодная когтистая тварь схватила его за ногу. Юноша бросился назад, в проход, дрожа от холода и ужаса. Я не хочу умирать. Я хочу снова увидеть солнце. Бедный Саймон, ответили ему голоса.
Безумный во тьме. Мокрый, дрожащий, он ковылял через светящийся зеленый зал, внимательно глядя под ноги, опасаясь, что в следующий раз тьма под ними не будет такой мелкой и безобидной. Слабые розовые и белые искорки сновали в черных дырах, и Саймон осторожно переступал через них или обходил стороной.
Рыбы? Светящиеся рыбы в подземных глубинах?
Один большой зал переходил в другой, и искусственные линии стали яснее проглядывать под густым покрывалом мха и каменных наплывов. Они образовывали странные фигуры в смутном полусвете, некоторые напоминали балконы, другие, затянутые бледным мхом, казались воротами. Саймон щурился, пытаясь разглядеть в темноте детали, и вдруг ему почудилось, что фигуры вокруг изменяются, приобретая стародавние очертания. Уголком глаза он увидел, как одна из разрушенных колонн неожиданно выпрямилась, превращаясь в сияющее белое создание, покрытое затейливой резьбой. Он пригляделся внимательнее и вновь увидел груду осыпавшегося камня, покрытого мхом. Глубокий мрак залов заколебался, в голове застучало, непрерывный звук капающей воды отдавался ударами молота в его воспаленном мозгу. Болтливые голоса вернулись, возбужденные дикой музыкой.
Безумен! Мальчик безумен!
Сжальтесь, он потерян, потерян, потерян…
Мы вернем это назад, человеческое дитя. Мы все вернем назад.
Безумный простак!
И пройдя еще один тоннель, Саймон услышал новые голоса, голоса, не слышанные прежде, каким-то образом более реальные и нереальные, чем те, что до сих пор оставались его нежеланными спутниками. Некоторые кричали на языках, которых он никогда не знал, если только не читал их в книгах доктора.
РУАКХА, РУАКХА АСУ'А!
Т'си е-иси'ха ас-иригу!
Деревья горят! Где принц? Волшебный лес в огне, сады горят!
Полутьма исказилась вокруг него, словно он находился в центре вращающегося колеса. Он повернулся и слепо побрел вниз по проходу в еще один величественный зал, сжимая пульсирующие виски. Свет в этом зале изменился — тонкие голубые лучи падали из трещин в невидимом потолке, прорезая тьму, но ничего не освещая.
Запах воды и незнакомых растений стал резче; Саймон слышал, как бегут кричащие мужчины, плачут женщины и звенит металл. В почти непроницаемой темноте бушевали звуки страшной битвы, не касаясь его. Он закричал — или подумал, что закричал, — но не услышал звука своего голоса.
Потом, снова и снова подтверждая его уже несомненное безумие, в пронизанной голубыми лучами тьме начали возникать призрачные фигуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124