Он собирался отправиться в Южную Калифорнию и попробовать подыскать работу на стройке в Лос-Анджелесе, но теперь планы изменились. Он решил выполнить наконец то, что должен был сделать давным-давно.
Он решил вернуться домой.
"Лендровер" катил по Шестидесятому шоссе, водитель хранил молчание, Марк думал о смерти Кристен. Прошлую ночь он провел в степи на окраине Кварцита и хотя думал, что вообще не сможет уснуть и будет вынужден всю ночь пялиться на звезды, отрубился почти в тот же миг, как забрался в спальный мешок, и проснулся, когда солнце уже поднялось над вершинами гор.
Сила таяла. Пока была жива Кристен, пока между ними существовала кровная связь, он мог подключаться к ней, подпитываться, но теперь Сила убывала с каждым часом, от нее оставалась лишь слабая пульсация, и скоро она совсем исчезнет. Уже сейчас он был вынужден использовать свою собственную память, полагаться только на свои собственные мысли и предчувствия. Было даже страшно подумать, насколько он привык полагаться на Силу, какую важную роль она играла в его жизни. Теперь, с ее исчезновением, он ощутил себя более изолированным от мира, чем когда-либо, словно лишился какого-то из основных чувств - зрения или слуха.
Он даже не замечал, насколько часто ею пользовался.
Это немного пугало.
Вероятно, он бы не оказался и в этом фургоне, если бы не смог проникнуть в мысли водителя.
Похоже, денькам автостопа тоже наступает конец.
Впрочем, настоящей утратой была Кристен. Невозможность обладать Силой - всего лишь определенное неудобство. Смерть Кристен - это трагедия.
Они ехали по направлению к Финиксу мимо ряда умирающих пустынных городков, перетекающих один в другой. Заброшенные серые шлакоблочные постройки, занимающие собой все открытые пространства, не давали возможности определить, где кончается один город и начинается следующий.
В боковое стекло Марк заметил магазинчик, торгующий камнями. На грязных стеклах блеклой розовой краской было намалевано: "Распродажа! Агаты! Яшма! Геоды!" Рядом с магазином располагалась автомобильная свалка. Машины, сплющенные, разбитые до неузнаваемости, громоздились одна на другой, растопырив ржавые оси без колес.
На выгоревшей обочине промелькнул белый крест - память о погибшем здесь водителе. Марк задумался о том, кто мог взять на себя хлопоты по похоронам Кристен. Интересно, там ли еще Биллингс? Остался ли помощник в доме после того, как погибли родители? Удалось ли Кристен удержать его или ей пришлось с ним расстаться? Были ли у Кристен друзья? Может, они позаботились о похоронах.
Он очень надеялся, что приедет не слишком поздно. Ему хотелось попасть на похороны. А если никаких похорон не устраивали, если городские власти или какие-нибудь социальные службы просто обеспечили обыкновенное захоронение, он должен был убедиться, что все в порядке, что она покоится с миром и достоинством.
Этого Кристен заслужила как минимум.
Марк прикрыл глаза, разморенный жарой, молчанием и движением автомобиля. Мысленно он представил себе Кристен такой, какой видел в последний раз, - на фоне дома, с длинными прямыми светлыми волосами, в шортах и кофточке с бретельками, солнце поблескивает на металлических кнопках подтяжек, в глазах слезы.
Дом.
Он не часто вспоминал о доме, старался вообще о нем не думать. В памяти сохранилось воспоминание детства о том, как смотрел по телевизору "Исполина" и был потрясен поразительным сходством показанного там готического особняка с родительским домом. Как и в кино, их дом располагался изолированно на обширной голой равнине - этакий остров мрака в бескрайнем буро-золотистом море. Дом в два с половиной этажа, окруженный по периметру верандой, деревянные стены, почерневшие от времени, окна, постоянно закрытые ставнями, башенки с флюгерами из кованого железа - все это создавало впечатление древности, неизменности и старомодной авторитарной власти. Грозное здание, всегда вызывавшее страх у его школьных приятелей, которые смотрели на него широко распахнутыми глазами и боялись приблизиться, охваченные трепетом и плохо скрываемым страхом. Этим он отличался от киношного дома, который, несмотря на внешний вид, не вызывал ощущения чего-то необычного, нестандартного. Он был всего лишь жилым домом на ранчо.
Тот фильм разволновал его. Он был не традиционным фильмом ужасов, скорее - легкой эпической драмой с оттенками комедии, однако дурные предчувствия, которые навевала мрачная махина дома на ранчо, казались более чем малоприятными. К середине фильма интерьер дома изменился, его перестроили, и к лучшему. Более светлые стены и мебель уже выглядели фальшивыми, простецкими, и благодаря этому ассоциации между двумя домами распались.
Отец, как он помнил, любил этот фильм.
Он рано ощутил что-то необычное в своей семье. Они совершенно не общались с соседями из расположенных в окрестностях ранчо, которые и представляли собой городок у Сухого ручья - Драй Ривер. Родители были замкнуты на себе и контактировали лишь с помощником отца по фамилии Биллингс и случайно заезжавшими в гости давними друзьями и родственниками откуда-то с Восточного побережья. Даже когда Марк начал ходить в школу и обзавелся собственными друзьями, складывалось впечатление, что родители этого не одобряют и предпочли бы, чтобы он не приводил их к себе, что вполне устраивало его приятелей, которые и так побаивались их дома. В результате большую часть своего детства он провел в чужих домах, сочиняя и приукрашивая при необходимости рассказы о родителях, чтобы они выглядели более нормальными для посторонних глаз. Кристен тоже становилась персонажем его собственного мифотворчества.
Жесткие ритуалы, сопровождающие всю их жизнь, стали первой, на его взгляд, причиной того, что он начал подумывать о побеге. Отец неукоснительно требовал, чтобы все начинали завтрак ровно в шесть утра, садились ужинать ровно в шесть вечера, при этом у каждого было свое неизменное место. Все должны были ложиться в постель ровно в девять вечера, а перед этим каждый в своей комнате должен был проводить час в молитвах. Он знал, что другие родители такого не требовали. Конечно, люди иногда молились, часто ели вместе, но никто не требовал столь жесткого соблюдения режима, как его родители.
И они не били своих детей за малейшие оплошности или случайное опоздание на пару секунд к началу того или иного ритуала.
В отличие от его родителей.
И тем не менее это была его семья. Он не представлял себе, как может оставить Кристен. Он принимал на себя все удары, которые в ином случае достались бы ей. Он старался полностью отгородить Кристен от своих чокнутых предков и держать ее как можно ближе к реальной жизни.
Потом случилось это.
Даже сейчас при одной мысли об этом по телу побежали мурашки.
Середина лета. Сезон муссонов. Суббота, день. Кристен с родителями в городе, он дома один. Биллингс где-то на заднем дворе, возится с цыплятами...
Марк не любил оставаться один, несмотря на то что прожил в этом доме всю свою жизнь, и с пятилетнего возраста, когда заблудился в лабиринте темных, казавшихся бесконечными коридоров и был спасен отцом, прибежавшим на крик, до этого дня ухитрялся больше не оказываться в неприятной ситуации.
С тех пор он повзрослел, перешел в последний класс средней школы, но по-прежнему, сидя в своей спальне и понимая, что в доме больше никого нет, чувствовал себя маленьким мальчиком, по-прежнему испытывал гнетущий страх. Он размышлял, не лучше ли выйти на улицу, найти себе какое-нибудь занятие в амбаре, или на огороде, или в курятнике и там дождаться возвращения родителей, но комната располагалась наверху, и ему не хотелось преодолевать весь путь по коридору, по лестнице, через общую комнату и гостиную, чтобы оказаться снаружи. Слишком долгий путь. Он решил, что лучше остаться у себя и дождаться за закрытой дверью, пока кто-нибудь не появится в доме.
Рядом с кроватью стоял стереопроигрыватель. Он врубил его на полную мощность и погрузился в изучение автомобильного журнала, стараясь не думать об окружающей тишине пустого дома, однако примерно через час поднялась обычная дневная буря, и, как часто бывало, электричество вырубилось. Погас свет, пластинка с басовым завыванием остановилась, и в комнате наступила тишина.
Окно его спальни выходило на участок перед домом и дорогу, однако из-за плотной низкой облачности в помещении было сумрачно. Конечно, не как ночью, но и днем это было назвать затруднительно. Это промежуточное состояние каким-то образом усиливало зловещую атмосферу дома.
Он взял журнал, делая вид, что не происходит ничего необычного, что ему вовсе не страшно, и встал с постели. Была надежда, что Биллингс уже вернулся, вошел через заднюю дверь и занимается чем-нибудь на кухне или в мастерской. Однако уже на пороге комнаты его поразила полнейшая, просто мертвая тишина, и он понял, что помощник до сих пор где-то на улице, а он в доме один.
Коридор был погружен во мрак. Здесь не было ни одного окна, не считая маленького узорчатого непрозрачного оконца в дальнем конце, над лестницей. Двери всех остальных комнат закрыты. По спине пробежал холодок, и Марк со всех ног ринулся по коридору и начал спускаться по лестнице, перескакивая через ступеньки.
Лестница кончалась другим коридором. Он уже был готов одним махом преодолеть и его, но успел заметить какое-то движение впереди.
И остановился как вкопанный, с бешено заколотившимся сердцем.
В дальнем конце коридора на темно-красном и темно-коричневом фоне стен, потолка и пола смутно белела маленькая фигура.
Дочка Биллингса.
Девочку считали умственно отсталой. Она не жила с отцом в доме; она спала на раскладушке рядом с инкубатором, потому что, считалось, она очень любит цыплят. Биллингс никогда ничего не говорил про нее, и родители предупреждали и его, и Кристен никогда не заговаривать с помощником про его дочь. Марк некоторое время не сталкивался с ней, почти забыл о ее существовании и не мог вспомнить, видел ли ее вообще когда-нибудь в доме. Тем не менее это была она. По возрасту она должна была быть, видимо, ровесницей Кристен - во всяком случае, она существовала в доме столько, сколько он мог помнить, но выглядела младше. Лет на десять, одиннадцать максимум.
Что-то в этом ему казалось не правильным.
Он стоял, разглядывая ее, и размышлял, каким образом она могла проникнуть в дом.
- Марк.
Ему никогда раньше не приходилось слышать, как она разговаривает. От звука голоса его прохватил озноб. Это не был голос умственно отсталого ребенка. Это был голос чистый, мягкий, женственный. Негромкий, однако отчетливо различимый в гулкой тишине коридора, и в этом тоже было что-то неестественное. На ней было тонкое белое платье, больше похожее на балахон. Несмотря на отсутствие источника света у нее за спиной, он мог с уверенностью сказать, что платье надето на голое тело.
Девочка медленно двинулась в его сторону, призывно вытянув руку, и это испугало его еще больше. В коридоре потянуло холодным ветерком, хотя никакие кондиционеры не работали и все окна в доме были плотно закрыты. Единственными звуками, фиксируемыми его сознанием, были легкое шуршание ткани платья по ее обнаженным ногам и оглушительный стук собственного сердца.
- Марк, - повторила она с легкой улыбкой, продолжая манящие жесты, и он двинулся ей навстречу, не желая демонстрировать свой страх, не желая признаться в своих предчувствиях.
Он отчаянно надеялся, что в ближайшую секунду в доме появятся либо родители, либо Биллингс придет искать дочь. Непонятно почему, но он не хотел находиться наедине с этой девочкой, и хотя еще час назад он бы громко расхохотался в лицо тому, кто сказал бы, что он испугается до дрожи при виде умственно отсталой дочки помощника по хозяйству, сейчас ему было не до смеха.
Ладони вспотели. Он вытер их о штаны и остановился в каких-нибудь десяти футах перед девочкой. За ее спиной оказалось кресло - темное кресло красного дерева, как нельзя лучше гармонирующее с соседствующей стеной. Однако он не помнил, чтобы оно стояло здесь раньше.
Ветер подул в лицо и пошевелил волосы. Он постарался сделать вид, что ничего не происходит.
- Эй, - произнес он. - А где твой отец?
- Марк, - опять повторила девочка.
Может, это единственное слово, которое она знает? Может, это единственное слово, которое она в состоянии выговорить?
Но в голосе по-прежнему не было ни малейшего намека на дебилизм. Напротив, теперь в нем послышалась какая-то... чувственность.
Она слегка повернулась налево, переместила кресло, продолжая улыбаться, не спеша прилегла на него животом и задрала подол платья, обнажив сливочную белизну ягодиц.
- Трахни меня, - мягко проговорила она. - Трахни меня в задницу.
Он отшатнулся, чуть не задохнувшись, и замотал головой.
- Нет.
- Мне нравится грубо. Трахни меня грубо. Что-то в этом было не правильное, глубоко искаженное, нечто гораздо большее, чем просто поведение сексуально развитой не по годам девочки, одержимой пугающе неестественной нимфоманией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Он решил вернуться домой.
"Лендровер" катил по Шестидесятому шоссе, водитель хранил молчание, Марк думал о смерти Кристен. Прошлую ночь он провел в степи на окраине Кварцита и хотя думал, что вообще не сможет уснуть и будет вынужден всю ночь пялиться на звезды, отрубился почти в тот же миг, как забрался в спальный мешок, и проснулся, когда солнце уже поднялось над вершинами гор.
Сила таяла. Пока была жива Кристен, пока между ними существовала кровная связь, он мог подключаться к ней, подпитываться, но теперь Сила убывала с каждым часом, от нее оставалась лишь слабая пульсация, и скоро она совсем исчезнет. Уже сейчас он был вынужден использовать свою собственную память, полагаться только на свои собственные мысли и предчувствия. Было даже страшно подумать, насколько он привык полагаться на Силу, какую важную роль она играла в его жизни. Теперь, с ее исчезновением, он ощутил себя более изолированным от мира, чем когда-либо, словно лишился какого-то из основных чувств - зрения или слуха.
Он даже не замечал, насколько часто ею пользовался.
Это немного пугало.
Вероятно, он бы не оказался и в этом фургоне, если бы не смог проникнуть в мысли водителя.
Похоже, денькам автостопа тоже наступает конец.
Впрочем, настоящей утратой была Кристен. Невозможность обладать Силой - всего лишь определенное неудобство. Смерть Кристен - это трагедия.
Они ехали по направлению к Финиксу мимо ряда умирающих пустынных городков, перетекающих один в другой. Заброшенные серые шлакоблочные постройки, занимающие собой все открытые пространства, не давали возможности определить, где кончается один город и начинается следующий.
В боковое стекло Марк заметил магазинчик, торгующий камнями. На грязных стеклах блеклой розовой краской было намалевано: "Распродажа! Агаты! Яшма! Геоды!" Рядом с магазином располагалась автомобильная свалка. Машины, сплющенные, разбитые до неузнаваемости, громоздились одна на другой, растопырив ржавые оси без колес.
На выгоревшей обочине промелькнул белый крест - память о погибшем здесь водителе. Марк задумался о том, кто мог взять на себя хлопоты по похоронам Кристен. Интересно, там ли еще Биллингс? Остался ли помощник в доме после того, как погибли родители? Удалось ли Кристен удержать его или ей пришлось с ним расстаться? Были ли у Кристен друзья? Может, они позаботились о похоронах.
Он очень надеялся, что приедет не слишком поздно. Ему хотелось попасть на похороны. А если никаких похорон не устраивали, если городские власти или какие-нибудь социальные службы просто обеспечили обыкновенное захоронение, он должен был убедиться, что все в порядке, что она покоится с миром и достоинством.
Этого Кристен заслужила как минимум.
Марк прикрыл глаза, разморенный жарой, молчанием и движением автомобиля. Мысленно он представил себе Кристен такой, какой видел в последний раз, - на фоне дома, с длинными прямыми светлыми волосами, в шортах и кофточке с бретельками, солнце поблескивает на металлических кнопках подтяжек, в глазах слезы.
Дом.
Он не часто вспоминал о доме, старался вообще о нем не думать. В памяти сохранилось воспоминание детства о том, как смотрел по телевизору "Исполина" и был потрясен поразительным сходством показанного там готического особняка с родительским домом. Как и в кино, их дом располагался изолированно на обширной голой равнине - этакий остров мрака в бескрайнем буро-золотистом море. Дом в два с половиной этажа, окруженный по периметру верандой, деревянные стены, почерневшие от времени, окна, постоянно закрытые ставнями, башенки с флюгерами из кованого железа - все это создавало впечатление древности, неизменности и старомодной авторитарной власти. Грозное здание, всегда вызывавшее страх у его школьных приятелей, которые смотрели на него широко распахнутыми глазами и боялись приблизиться, охваченные трепетом и плохо скрываемым страхом. Этим он отличался от киношного дома, который, несмотря на внешний вид, не вызывал ощущения чего-то необычного, нестандартного. Он был всего лишь жилым домом на ранчо.
Тот фильм разволновал его. Он был не традиционным фильмом ужасов, скорее - легкой эпической драмой с оттенками комедии, однако дурные предчувствия, которые навевала мрачная махина дома на ранчо, казались более чем малоприятными. К середине фильма интерьер дома изменился, его перестроили, и к лучшему. Более светлые стены и мебель уже выглядели фальшивыми, простецкими, и благодаря этому ассоциации между двумя домами распались.
Отец, как он помнил, любил этот фильм.
Он рано ощутил что-то необычное в своей семье. Они совершенно не общались с соседями из расположенных в окрестностях ранчо, которые и представляли собой городок у Сухого ручья - Драй Ривер. Родители были замкнуты на себе и контактировали лишь с помощником отца по фамилии Биллингс и случайно заезжавшими в гости давними друзьями и родственниками откуда-то с Восточного побережья. Даже когда Марк начал ходить в школу и обзавелся собственными друзьями, складывалось впечатление, что родители этого не одобряют и предпочли бы, чтобы он не приводил их к себе, что вполне устраивало его приятелей, которые и так побаивались их дома. В результате большую часть своего детства он провел в чужих домах, сочиняя и приукрашивая при необходимости рассказы о родителях, чтобы они выглядели более нормальными для посторонних глаз. Кристен тоже становилась персонажем его собственного мифотворчества.
Жесткие ритуалы, сопровождающие всю их жизнь, стали первой, на его взгляд, причиной того, что он начал подумывать о побеге. Отец неукоснительно требовал, чтобы все начинали завтрак ровно в шесть утра, садились ужинать ровно в шесть вечера, при этом у каждого было свое неизменное место. Все должны были ложиться в постель ровно в девять вечера, а перед этим каждый в своей комнате должен был проводить час в молитвах. Он знал, что другие родители такого не требовали. Конечно, люди иногда молились, часто ели вместе, но никто не требовал столь жесткого соблюдения режима, как его родители.
И они не били своих детей за малейшие оплошности или случайное опоздание на пару секунд к началу того или иного ритуала.
В отличие от его родителей.
И тем не менее это была его семья. Он не представлял себе, как может оставить Кристен. Он принимал на себя все удары, которые в ином случае достались бы ей. Он старался полностью отгородить Кристен от своих чокнутых предков и держать ее как можно ближе к реальной жизни.
Потом случилось это.
Даже сейчас при одной мысли об этом по телу побежали мурашки.
Середина лета. Сезон муссонов. Суббота, день. Кристен с родителями в городе, он дома один. Биллингс где-то на заднем дворе, возится с цыплятами...
Марк не любил оставаться один, несмотря на то что прожил в этом доме всю свою жизнь, и с пятилетнего возраста, когда заблудился в лабиринте темных, казавшихся бесконечными коридоров и был спасен отцом, прибежавшим на крик, до этого дня ухитрялся больше не оказываться в неприятной ситуации.
С тех пор он повзрослел, перешел в последний класс средней школы, но по-прежнему, сидя в своей спальне и понимая, что в доме больше никого нет, чувствовал себя маленьким мальчиком, по-прежнему испытывал гнетущий страх. Он размышлял, не лучше ли выйти на улицу, найти себе какое-нибудь занятие в амбаре, или на огороде, или в курятнике и там дождаться возвращения родителей, но комната располагалась наверху, и ему не хотелось преодолевать весь путь по коридору, по лестнице, через общую комнату и гостиную, чтобы оказаться снаружи. Слишком долгий путь. Он решил, что лучше остаться у себя и дождаться за закрытой дверью, пока кто-нибудь не появится в доме.
Рядом с кроватью стоял стереопроигрыватель. Он врубил его на полную мощность и погрузился в изучение автомобильного журнала, стараясь не думать об окружающей тишине пустого дома, однако примерно через час поднялась обычная дневная буря, и, как часто бывало, электричество вырубилось. Погас свет, пластинка с басовым завыванием остановилась, и в комнате наступила тишина.
Окно его спальни выходило на участок перед домом и дорогу, однако из-за плотной низкой облачности в помещении было сумрачно. Конечно, не как ночью, но и днем это было назвать затруднительно. Это промежуточное состояние каким-то образом усиливало зловещую атмосферу дома.
Он взял журнал, делая вид, что не происходит ничего необычного, что ему вовсе не страшно, и встал с постели. Была надежда, что Биллингс уже вернулся, вошел через заднюю дверь и занимается чем-нибудь на кухне или в мастерской. Однако уже на пороге комнаты его поразила полнейшая, просто мертвая тишина, и он понял, что помощник до сих пор где-то на улице, а он в доме один.
Коридор был погружен во мрак. Здесь не было ни одного окна, не считая маленького узорчатого непрозрачного оконца в дальнем конце, над лестницей. Двери всех остальных комнат закрыты. По спине пробежал холодок, и Марк со всех ног ринулся по коридору и начал спускаться по лестнице, перескакивая через ступеньки.
Лестница кончалась другим коридором. Он уже был готов одним махом преодолеть и его, но успел заметить какое-то движение впереди.
И остановился как вкопанный, с бешено заколотившимся сердцем.
В дальнем конце коридора на темно-красном и темно-коричневом фоне стен, потолка и пола смутно белела маленькая фигура.
Дочка Биллингса.
Девочку считали умственно отсталой. Она не жила с отцом в доме; она спала на раскладушке рядом с инкубатором, потому что, считалось, она очень любит цыплят. Биллингс никогда ничего не говорил про нее, и родители предупреждали и его, и Кристен никогда не заговаривать с помощником про его дочь. Марк некоторое время не сталкивался с ней, почти забыл о ее существовании и не мог вспомнить, видел ли ее вообще когда-нибудь в доме. Тем не менее это была она. По возрасту она должна была быть, видимо, ровесницей Кристен - во всяком случае, она существовала в доме столько, сколько он мог помнить, но выглядела младше. Лет на десять, одиннадцать максимум.
Что-то в этом ему казалось не правильным.
Он стоял, разглядывая ее, и размышлял, каким образом она могла проникнуть в дом.
- Марк.
Ему никогда раньше не приходилось слышать, как она разговаривает. От звука голоса его прохватил озноб. Это не был голос умственно отсталого ребенка. Это был голос чистый, мягкий, женственный. Негромкий, однако отчетливо различимый в гулкой тишине коридора, и в этом тоже было что-то неестественное. На ней было тонкое белое платье, больше похожее на балахон. Несмотря на отсутствие источника света у нее за спиной, он мог с уверенностью сказать, что платье надето на голое тело.
Девочка медленно двинулась в его сторону, призывно вытянув руку, и это испугало его еще больше. В коридоре потянуло холодным ветерком, хотя никакие кондиционеры не работали и все окна в доме были плотно закрыты. Единственными звуками, фиксируемыми его сознанием, были легкое шуршание ткани платья по ее обнаженным ногам и оглушительный стук собственного сердца.
- Марк, - повторила она с легкой улыбкой, продолжая манящие жесты, и он двинулся ей навстречу, не желая демонстрировать свой страх, не желая признаться в своих предчувствиях.
Он отчаянно надеялся, что в ближайшую секунду в доме появятся либо родители, либо Биллингс придет искать дочь. Непонятно почему, но он не хотел находиться наедине с этой девочкой, и хотя еще час назад он бы громко расхохотался в лицо тому, кто сказал бы, что он испугается до дрожи при виде умственно отсталой дочки помощника по хозяйству, сейчас ему было не до смеха.
Ладони вспотели. Он вытер их о штаны и остановился в каких-нибудь десяти футах перед девочкой. За ее спиной оказалось кресло - темное кресло красного дерева, как нельзя лучше гармонирующее с соседствующей стеной. Однако он не помнил, чтобы оно стояло здесь раньше.
Ветер подул в лицо и пошевелил волосы. Он постарался сделать вид, что ничего не происходит.
- Эй, - произнес он. - А где твой отец?
- Марк, - опять повторила девочка.
Может, это единственное слово, которое она знает? Может, это единственное слово, которое она в состоянии выговорить?
Но в голосе по-прежнему не было ни малейшего намека на дебилизм. Напротив, теперь в нем послышалась какая-то... чувственность.
Она слегка повернулась налево, переместила кресло, продолжая улыбаться, не спеша прилегла на него животом и задрала подол платья, обнажив сливочную белизну ягодиц.
- Трахни меня, - мягко проговорила она. - Трахни меня в задницу.
Он отшатнулся, чуть не задохнувшись, и замотал головой.
- Нет.
- Мне нравится грубо. Трахни меня грубо. Что-то в этом было не правильное, глубоко искаженное, нечто гораздо большее, чем просто поведение сексуально развитой не по годам девочки, одержимой пугающе неестественной нимфоманией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49