Еще я обнаружил армейский складной нож Кимберли.
Я тут же перепрятал его. Мне не хотелось использовать его на Уэзли, осквернять нож его кровью. Он нужен мне был как сувенир, в память о Кимберли, как источник будущих приятных воспоминаний.
На первом этаже я собрал немного еды для своих женщин и набрал для них воды.
Затем я вернулся к клеткам и, распределив провизию, занялся Уэзли. Тот не доставил Билли никаких хлопот. Она отдала ремень мне, и я поволок его за шею. Уэзли попытался ползти, но это было нелегко из-за вывихнутой ноги. Он сильно кричал и давился от кашля.
С большим трудом мне наконец удалось поднять его на ноги и привязать к двери клетки Кимберли. Стоять он мог только на одной ноге, потому что другая не функционировала. Чтобы удержать его в вертикальном положении, я перекинул две веревки через верхнюю поперечную планку двери и привязал его под мышки. Затем развел его руки в стороны и прикрутил их веревками к вертикальным прутьям. Скинув с его шеи ремень, я снял с ремня пустые ножны и с его помощью притянул здоровую ногу Уэзли к прутьям.
К этому времени факел в руках Билли догорел.
Мне нужен был свет для работы.
Поэтому я отступил на несколько шагов от Уэзли и прилег на землю. Билли пару раз окликнула меня. Но я не отозвался. Не хотелось к ней идти. Она повиснет у меня на шее, мы будем плакать. Это будет так успокаивающе приятно. Вероятно, закончится тем, что у меня возникнет эрекция.
Ничего этого я не хотел.
Не нужно мне было никакой нежности, секса или любви.
Это помешает мне сделать то, что я должен был сделать.
Поэтому я лежал на спине, почти в таком же положении, что и Кимберли. Лежал и представлял, как это могло выглядеть с высоты: Кимберли и я, как расправленные крылья. Крылья аэроплана. Крылья ангела. Крылья орла.
И Уэзли между нами, как тело между нашими крыльями. И во что это нас превращает? Во что это превращает его?
Я начинаю молоть вздор.
Нет, хватит.
Так я и пролежал на спине, не смыкая глаз, до самого рассвета. Затем поднялся и пошел к Уэзли.
Билли, Конни, Алиса и Эрин уже были на ногах и внимательно следили за мной. Словно встали ни свет ни заря, чтобы не проспать и не пропустить такое зрелище.
Уэзли тоже наблюдал за моим приближением.
Я еще и не начинал, а на него уже жалко было смотреть. Помимо вывихнутой, распухшей ноги, у него было три раны от копья – старые: на груди и ягодице, плюс та, на плече, которую я нанес ему ночью. Еще он сильно пострадал от падения с лестницы.
Судя по выражению его лица, Уэзли, видимо, понял, что худшее для него еще впереди.
Затем он увидел, как я достаю из носка бритву.
Когда я выкинул лезвие, Уэзли разрыдался.
– Эй, послушай, – сквозь всхлипы произнес он. – Не надо. Не делай мне больно.
– Говори, где ключи, Уэзли, – крикнула ему из своего угла Билли.
Не сводя испуганных глаз с бритвы, Уэзли облизал растрескавшиеся губы.
– Я скажу. Ладно? Спрячь это. Спрячь и я скажу.
Подвинувшись к нему вплотную, я опустил левую руку и схватил его за яйца. У него глаза на лоб полезли.
– Ну и где же твой каменный член, половой гигант?
– Пожалуйста, – захныкал Уэзли.
– Отрежь ему хрен! – взвизгнула Конни. – Пусть он сожрет его!
– Тебе повезло, что она заперта, – заметил я.
Уэзли энергично закивал головой. С его лица капали пот и слезы.
– Не... делай этого, – взмолился он. – Пожалуйста. Умоляю тебя. Я скажу, где ключи. Пожалуйста.
– Ладно. – И я отпустил его мужское достоинство.
– Спасибо, – зашмыгал носом он. – Спасибо.
– Пожалуйста, – ответил я и отрезал кусок внутренней части его левой руки от запястья к локтю. И сунул ему в открытый от крика рот.
– Скушай это, – сказал я. – Тебе надо подкрепиться. Этого хватит на какое-то время.
Но он не стал есть. Задыхаясь и захлебываясь, он все же сумел выплюнуть его.
– Ключи! – заверещал он.
Справа поодаль рвало Конни. Согнувшись в три погибели, она вжала лицо между прутьев, чтобы как можно больше блевотины выплеснулось за клетку.
Я посмотрел на Билли. Она стояла с поднятыми руками, вцепившись в прутья. И я увидел метки на ее теле, оставленные Уэзли или Тельмой, или обоими, и свирепый огонь в ее глазах.
– Это не только за Кимберли, – сказал я ей.
– Я знаю, милый. Я повернулся лицом к Уэзли.
– Так ты скажешь, где ключи? – спросил я.
– В спальне, – выпалил он. – Наверху.
– Где в спальне?
– Под матрацем.
– Лжешь. – И я полоснул его по левому глазу.
Лезвие прорезало прикрытое веко, рассекло глазное яблоко и чиркнуло по переносице.
Крики его не затихали очень долго.
Отступив назад, я ждал. Для большей части моей аудитории это было уже слишком. Без лишних жалоб они просто повернулись и разошлись по дальним углам своих клеток. Только Билли осталась смотреть.
Когда наши глаза встретились, она кивнула головой.
– Я же сказал тебе, где ключи! – завопил Уэзли, когда к нему, наконец, вернулся дар речи.
– Этого недостаточно.
– Чего ты хочешь? Я все сделаю!
– Извинись перед Билли.
– Извини! – закричал он. – Извини, Билли! Прости меня!
Я отрезал ему ухо. Когда Уэзли снова мог говорить, он прохныкал:
– Я же сделал, что ты хотел!
– Этого недостаточно.
– Что?
– Ты не извинился перед Конни.
– Но... но...
Я вставил бритву в рваную рану на его левой груди, нанесенную давным-давно копьем Кимберли и разошедшуюся прошлой ночью, и медленно провел по ней, глубоко погружая лезвие.
Когда Уэзли снова смог говорить, он закричал:
– Прости, Конни! Прости, Алиса! Прости, Эрин! Годится, да?
– Ты забыл кое-кого, – заметил я, отрезая ему правый сосок.
После этого пришлось подождать. Затем послышалось:
– Кого? Кого?
– Постарайся вспомнить.
И я вновь заставил его кричать. Опять пришлось ждать. Затем он закричал:
– Прости, Эндрю! Прости, Кит! Прости, Дороти! Прости, Джеймс!
– Закончил?
– Нет? – удивился он.
– Тогда кого? – спросил я.
– Не знаю! Тебя? Прости, Руперт!
Я снова сделал ему больно. Пришлось подождать. Затем донеслось:
– Кого? Скажи, пожалуйста! Кого?
– Извинись перед своей женой. Разве ты не считаешь, что Тельма заслуживает твоих извинений?
– Да! Прости, Тельма! – выкрикнул он.
Отрезав приличный кусок от передней части его левого бедра, я отхлестал его по щекам этим огрызком. Пришлось подождать. Затем раздалось:
– Что? Что? Кто?
– Ты забыл о Кимберли.
– Кимберли? Нет, я... Да! Прости, Кимберли! Прости, Кимберли! Простите все! Все!
– Очень хорошо.
Уэзли обвис на прутьях двери клетки, весь в крови. Неистово рыдая, он промямлил:
– Спасибо. Спасибо.
Наивный. Он думал, что я закончил.
– Еще одно, – вспомнил я.
Он задрожал.
– Да! Да! Все что угодно! Пожалуйста! Все что скажешь! Все!
– Оживи Кимберли.
– Что? Нет! Я не могу! Я бы сделал это, но не могу! Пожалуйста! Я не могу этого! Она мертва! Я не могу ее воскресить.
– Как я об этом не подумал, – сказал я ему. И вот тогда я и сделал то, что предложила еще в самом начале Конни. Забив ему рот, я зажал его ладонью и держал так, пока Уэзли не умер.
Затем подошел к клетке Билли.
Она отдала мне мачете, не дожидаясь моей просьбы.
Я вернулся к Уэзли.
– Это тоже за Кимберли, – произнес я.
И одним ударом снес ему голову. Она с глухим стуком упала на землю и покатилась. Остановилась лицом вверх – изо рта, как любознательный турист, выглядывала головка пениса Уэзли.
Затем я отрубил ему руки и ноги.
Отыскав в одном из сараев на заднем дворе особняка тачку, я прикатил ее к клеткам, взвалил на нее куски Уэзли, вывез его в джунгли и вывалил в какие-то кусты.
Достаточно далеко, чтобы до нас не доносилась вонь его разлагающегося тела.
Повелитель острова
Почти три недели прошло с того утра.
Мои женщины все еще в клетках.
В том числе и Кимберли. Избавившись от тела Уэзли, я сделал то, что было необходимо. Сначала попытался взломать замок. Но это не удалось. Значит, ей придется остаться там.
В том сарае, где я нашел тачку, были мешки с цементом.
Раствор я размешивал прямо в тачке. Затем носил его ведром по лестнице на крышу клетки и сбрасывал вниз сквозь прутья. Густая серая масса падала на Кимберли, бомбила ее, забрызгивала тело и растекалась по нему, стекала вниз, как лава: языки ее сползали по бокам на бетонный пол.
Не хочу говорить о том, что я при этом чувствовал. Или о том, какие части тела Кимберли я залил первыми. Или какие последними.
Понадобилось немало ходок вверх по лестнице с ведром из-под краски, чтобы Кимберли исчезла навсегда.
Два ножа Уэзли, один в бедре, другой – в груди, торчали из серого монолита подобно миниатюрным Экскалибурам. Но герой, способный выдернуть их силой или волшебством, так и не появился.
Я подождал, пока бетон схватится, затем сделал новый замес в тачке, поднял раствор наверх и вылил его. Ножи вытащить я не мог, зато мог похоронить их.
Когда я, наконец, закончил, могила Кимберли приняла вид продолговатого низкого бетонного холмика на полу клетки.
Билли наблюдала за всем этим из своей клетки. Время от времени она давала мне дельные советы. Говорила она тихо и грустно. Хорошо, что она была рядом. Для Конни, Алисы и Эрин я, по-видимому, превратился в прокаженного. Но меня это мало волновало. Потому что в душе у меня была пустота.
Над могилой Кимберли не было произнесено никаких речей.
Может быть, каждый сделал это про себя. По крайней мере, те из нас, кто любил ее.
Среди которых, по всей вероятности, никого, кроме меня и Билли, не было, если уж на то пошло.
Я хотел было спеть для нее “Парень по имени Дэнни”. Но не смог. Может быть, когда-нибудь позже.
Почистив инструменты, я вернулся в особняк и долго стоял под горячим душем. После этого я остался в доме. Сначала отыскал нож Кимберли. С ножом в руке пошел искать хорошую спальню. Выбор пал на спальню Эрин на втором этаже. Там я сразу же плюхнулся на кровать.
Водя по щеке гладкой пластиковой рукояткой, я вспоминал Кимберли, и сам не заметил, как расплакался. Так безудержно я никогда еще не ревел. И, в конце концов, уснул.
Приснилась мне бегущая по берегу Кимберли. Это был наш пляж у бухты. Она бежала навстречу мне и улыбалась. На ней было белое бикини и цветастая гавайская рубаха. По обыкновению рубашка была незастегнута и развевалась по ветру. Так же, как ее длинные черные волосы. Загорелая и холеная, она была просто великолепной. Даже глазам не верилось. Должно быть, произошла какая-то ошибка с ее смертью. Может быть, мне это только приснилось, что ее убили.
Она кинулась ко мне в объятия, нежно обняла и поцеловала в губы.
После поцелуя я пробормотал:
– А я думал, что ты мертва.
– Ты слишком много думаешь, Руперт.
– А ты разве нет?
Ее улыбка. Ее сказочная улыбка.
– Конечно, нет. Разве я выгляжу мертвой? Ты держишь в руках мертвую женщину?
Да, она права. На вид и на ощупь она была удивительно живой и восхитительной. Мотая головой, я расплакался во сне. Она стала осушать мои слезы поцелуями.
– Ты меня любишь? – шепотом спросила она.
– Да.
– Ты хотел бы на мне жениться, Руперт?
– Да! – не задумываясь выпалил я. – Да! – Но неожиданно я понял, что не смогу жениться на ней, как бы мне этого ни хотелось.
От нее не ускользнула перемена во мне.
– В чем дело? – всполошилась она.
– Я не могу. Я люблю Билли. Я люблю вас обеих.
Лицо Кимберли засияло в улыбке.
– Тогда женись на нас обеих, – предложила она. – А почему нет? Ты повелитель острова и можешь делать все, что тебе заблагорассудится.
– Тогда хорошо. Так мы и сделаем.
– А тебе не кажется, что не мешало бы спросить сначала Билли?
– Ах да! Хорошая мысль.
– Я скоро вернусь, – сказала Кимберли. Поцеловав меня, она развернулась и побежала прочь по пляжу.
– Погоди! – закричал я вдогонку. – Не убегай! Вернись!
Должно быть, я кричал во сне. Думаю, что и проснулся я от звука собственного голоса.
В комнате было темно.
Выбравшись на ощупь из дома, я вышел во двор и пошел по лужайке. Мне было грустно от того, что сон солгал мне, и Кимберли уже не было в живых, но я не чувствовал себя таким несчастным, как прежде. Куда бы ни отправилась ее душа, ее дом – во мне, внутри меня.
Она всегда будет жить в моем сердце.
Вместе с Билли.
Хотя я подошел тихо и незаметно в полной темноте, Билли первой прикоснулась ко мне, когда я пытался отыскать прутья ее клетки. Она взяла меня за руки и притянула к себе. Мы обнялись. Жесткие прутья впивались в нас, но не могли помешать нам, потому что мы заполнили промежутки между ними своими теплыми голыми телами.
Словно Билли все это время ждала меня, испытывала во мне потребность.
Мы ничего не говорили. Только страстно обнимались и целовались. Это началось как дружеский порыв двух чудом уцелевших жертв, нашедших друг друга после длительных и одиноких скитаний. Здесь были и радость, и облегчение, и ужасная печаль о всех потерях.
Затем все переменилось, трансформировавшись в любовную страсть. С бешено колотящимися сердцами мы исследовали друг друга руками и губами. Лаская, тиская, гладя и глубоко проникая друг в друга пальцами и языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54