Он не переставал изумляться, как мог он так долго терпеть свое беспросветное, безрадостное существование.
Но где-то в глубине души смутно, неотчетливо брезжили сомнения и колебания, которые он храбро старался не замечать.
— Надоело, все надоело, — то и дело повторял он, поддерживая собственную решимость.
Жизнь его не удалась, будущее сулило ему одни невзгоды. Что еще остается делать?
Пожар, решил он, должен начаться на лестнице, ведущей вниз в кухню и мойку, расположенные в подвальном этаже. Он обольет ступеньки керосином, а в погребе под лестницей, где хранится уголь, положит несколько поленьев и набросает бумагу. На лестнице надо будет прорубить дыру, чтобы устроить тягу получше, а в лавке навалить гору из бумаги, ящиков и стульев. Останется только опрокинуть в мойке на подходящем расстоянии друг от друга, чтобы разгорелось вовсю, банку с керосином и лампу из лавки, которую он якобы собирался наполнить. Потом он бросит на лестнице лампу из гостиной — его падение с зажженной лампой в руках будет убедительной причиной пожара, — а сам, сидя на верхней ступеньке, перережет себе горло и предастся погребальному костру. Он совершит это в воскресный вечер, когда Мириэм будет в церкви, и все будут думать, что он упал с лестницы, держа в руках лампу, и погиб в огне. План, по его мнению, был разработан великолепно. Он был вполне уверен, что сумеет перерезать себе горло: надо только всадить бритву сбоку поглубже, а не пилить дыхательное горло, — и не сомневался, что почти никакой боли не почувствует. И затем наступит конец всему.
С выполнением задуманного, разумеется, спешить было некуда, и мистер Полли пока занимался тем, что на разные лады представлял себе сцену пожара и самоубийства…
Наконец выдался день, когда восточный ветер был особенно сух и силен, а воскресный обед оказался более неудобоваримым, нежели всегда; утром было получено последнее предупредительное письмо от Конка, Мейбрика, Гуля и Гэбитаса — его основных и наиболее назойливых кредиторов, — а вслед за письмом последовал разговор с Мириэм о задолженности по арендной плате, вылившийся в высказывания мнений друг о друге. Все это довело мистера Полли до той степени отчаяния, когда выношенный им план казался единственным исходом. Он пошел прогуляться, чтобы в одиночестве еще больше растравить себя, а вернувшись, застал Мириэм в плохом настроении за чаем. Заварка настаивалась целых сорок пять минут, а сдоба, которой надлежало быть горячей и намазанной маслом, была жесткой, как подошва. Он сел за стол и молча принялся есть. Решение было принято.
— Пойдешь в церковь? — спросила Мириэм супруга, убрав со стола.
— А как же! Мне есть за что благодарить господа! — ответил мистер Полли.
— Ты получил то, что заслуживаешь, — сказала Мириэм.
— Наверное, — отозвался мистер Полли и, поднявшись из-за стола, стал смотреть в окно, выходившее во двор соседней гостиницы; его внимание привлекла стоявшая там понурая лошадь.
Он все еще стоял у окна, когда с лестницы, одетая для церкви, спустилась Мириэм. Что-то в его неподвижности встревожило ее.
— Чем хандрить, пошел бы лучше в церковь, — сказала она.
— Я не буду хандрить, — отозвался он.
Мириэм стояла возле него. Ее присутствие его раздражало. Он чувствовал, еще минута, и он скажет какую-нибудь, с ее точки зрения, глупость, последний раз попытается найти понимание, которое она никогда не была в состоянии проявить.
— Да иди же ты в церковь! — сказал он.
Секунда — и наружная дверь захлопнулась.
— Наконец-то избавился! — сказал мистер Полли и повернулся к окну спиной.
— По горло сыт, — добавил он и задумался.
— Ей не придется жаловаться, — заметил он. — Проклятый дом! Проклятая жизнь!
Секунду он помедлил, о чем-то размышляя.
В течение двадцати минут мистер Полли занимался приготовлениями в доме, делая все очень аккуратно и методично.
Он распахнул настежь чердачные окна, чтобы устроить хороший сквозняк в доме, затворил ставни в окнах, выходивших во двор, и запер кухонную дверь, чтобы кто-нибудь случайно не подглядел за ним. Когда все будет готово, он распахнет дверь и создаст отличную тягу. Прорубил топором дыру в лестнице, вынул одну ступеньку. Выгреб уголь из-под лестницы и сложил там аккуратный костер из дров и бумаги, облил лестницу керосином, расставил лампы, как полагалось по плану, а затем сложил в маленькой гостиной позади лавки легковоспламеняющуюся гору из стульев и ящиков.
— Выглядит, как хороший поджог, — сказал он, оглядев дело своих рук. — Не дай бог кому-нибудь сейчас зайти. А теперь на лестницу!
— Времени еще уйма, — уверил он себя и, взяв лампу, которой суждено было стать виновницей пожара, вышел на площадку лестницы между гостиной и мойкой.
Там в полумраке он сел на ступеньку, поставил рядом с собой незажженную лампу и еще раз все обдумал. Сперва надо поджечь костер в угольном погребе под лестницей, отворить дверь во двор, затем быстро взбежать наверх, поджигая на ходу разлитый керосин, усесться здесь на ступеньке и перерезать себе горло. Он вынул из кармана бритву и попробовал лезвие. Будет не очень больно, зато через десять минут от него останется только горстка золы.
Вот какой выпал ему конец!
Конец! Теперь уж ему казалось, что жизнь его так никогда и не начиналась, никогда! Как будто со дня рождения его душа оставалась спеленатой, а глаза завязанными. Почему он прожил свою жизнь так? Зачем покорялся тому, что ненавидел? Зачем не преодолевал преград? Почему он никогда не пытался отстоять то, что считал прекрасным и справедливым? Почему никогда не искал того, что любил? Почему никогда не боролся, не рисковал, не погибал за свое счастье, а предпочитал отказаться от него? Счастье — вот в чем смысл жизни. И глупо бояться. Во имя чего жить, если нет счастья?..
Он был глупцом, трусливым глупцом, но не он один в этом виноват, ибо никто никогда не учил его вступать в единоборство с жизнью, никто никогда не говорил ему, что страх смерти и физическая боль совсем не страшны. Но какой толк думать об этом вновь и вновь? С жизнью покончено навсегда.
Часы в гостиной тоненько пробили полчаса.
— Пора! — сказал мистер Полли и поднялся.
Какой-то миг он боролся с желанием поскорее, пока не пришла Мириэм, расставить все по местам и раз и навсегда отказаться от мысли о самоубийстве.
Но ведь Мириэм услышит запах пролитого керосина!
— На этот раз мосты сожжены, старина, — сказал мистер Полли и стал медленно спускаться вниз, держа в руках коробку со спичками.
Он остановился и секунд пять, наверное, прислушивался к шуму, доносившемуся со двора фишбурнской Королевской гостиницы, потом чиркнул спичкой, слегка дрожавшей в его руке. Бумага вспыхнула, почернела, и голубое пламя побежало вперед, захватывая все большее пространство. Огонь загорелся дружно, и спустя миг дерево весело потрескивало.
Могут услышать с улицы. Нужно спешить.
Мистер Полли поджег лужу керосина в мойке, и в то же мгновение над ней запылало, заколыхалось алчущее добычи голубое пламя. Он помчался наверх, перескакивая сразу через три ступеньки, а за ним по пятам бежала прожорливая голубая струйка. Он схватил стоявшую на верхней ступеньке лампу. «Так!» — воскликнул он и со всего размаху бросил лампу об пол. Стекло разбилось, но резервуар остался цел и запрыгал вниз по ступенькам, как бомба, вот-вот готовая взорваться. Старина Рамбоулд услышит стук и станет гадать, что бы это могло быть… Ничего, ему недолго придется гадать!
Мистер Полли, постояв в нерешительности с бритвой в руках, опустился на ступеньку. Его била дрожь, но страха в нем не было.
Он легонько провел бритвой под одним ухом.
— Черт возьми! Жжется, как крапива!
И в этот миг он заметил взбегавшую по его ноге голубую змейку пламени. Она заинтересовала его, и он с минуту сидел неподвижно с бритвой в руках, глядя на нее. Это, наверное, керосин! Керосин на брюках, они загорелись от огня на лестнице. Ничего удивительного, ведь его ноги все в керосине! Он хлопнул рукой по горящей змейке, чтобы погасить ее, и почувствовал на ноге боль от ожога. Брюки продолжали обугливаться и тлеть. Он подумал, что сперва надо загасить брюки, а потом уж перерезать горло. Мистер Полли положил бритву рядом и стал колотить обеими руками по огню. В это время сквозь прорубленную им дыру в лестнице вырвался тонкий высокий язык красного пламени и замер неподвижно, уставившись, казалось, на мистера Полли. Это было очень странное пламя: розовое, как мясо лосося, с красными полосами. Вид его был так необычен и безмятежен, что мистер Полли от удивления разинул рот.
«Пуф!» — взорвалась внизу банка с керосином и тут же исчезла в белых зловонных клубах огня. Потом розовые языки пламени дрогнули, запрыгали, уменьшились вдвое и пропали, и в тот же миг всю лестницу охватил гудящий огонь.
Мистер Полли вскочил на ноги и бросился прочь от лестницы, как будто настигавшие его языки пламени были сворой разъяренных волков.
— Господи боже мой! — вскричал он, как только что проснувшийся человек.
Он громко выругался и стал сбивать с ног огонь.
— Что же теперь делать, черт побери! Этот проклятый керосин пропитал меня насквозь!
Он приготовился умирать от бритвы, а ему грозило сожжение!
Ему хотелось приостановить на секунду огонь, сделать так, чтобы пожар повременил, пока он не перережет себе горло. Ему пришла в голову мысль залить разбушевавшееся пламя водой.
В маленькой гостиной воды не было ни капли, не оказалось воды и в лавке. На секунду он задумался, стоит ли бежать наверх в спальню за кувшином с водой. Если события будут развиваться с такой быстротой, то через пять минут пламя перекинется на лавку Рамбоулда. Мистер Полли не учел этого. Он бросился к лестнице, но оттуда дохнуло таким жаром, что он попятился. Он заметался по лавке. Задвижку на входной двери иногда заедает. Так случилось и в этот раз, и мистера Полли охватила паника. Он бил по задвижке, стучал, чувствуя, что гостиная за лавкой уже вся в огне. Еще миг — и мистер Полли, широко распахнув дверь, оказался на Хай-стрит.
Лестница сзади трещала и стреляла, как будто там кто-то или щелкал кнутом, или стрелял из пистолета.
Мистеру Полли смутно представилось, что он действует не совсем так, как предполагал, но сейчас им владела одна мысль: как остановить бушующий в доме огонь? Что теперь делать? Через дом от его лавки находился пожарный пост.
Еще никогда фишбурнская Хай-стрит не была такой пустынной, как в этот день.
Вдалеке, на углу улицы, возле гостиницы «Провидение господне», трое нарядившихся в черные воскресные костюмы подростков перебрасывались репликами с Тэплоу, местным полицейским.
— Эй! — закричал им мистер Полли. — Пожар! Пожар!
И вдруг замолчал, как громом пораженный: он вспомнил, что на втором этаже лавки Рамбоулда находится его глухая теща. Он начал стучать, бить ногами, трясти дверь лавки соседа.
— Эй! — опять крикнул он. — Пожар!
Так начался знаменитый фишбурнский пожар, охвативший сначала груды соломенных корзин Распера, потом склад горючего и конюшни фишбурнской Королевской гостиницы и распространившийся из этого эпицентра чуть ли не на половину всего Фишбурна. Восточный ветер, который к вечеру набрал силу, разносил пламя; деревянные постройки представляли собой легкую добычу для огня; маленький сарай, где хранился инвентарь местной пожарной команды, сгорел еще до того, как попытались вынести оттуда хотя бы шланг. В невероятно короткий срок над Хай-стрит вырос огромный столб черного дыма, пронизанный красными языками, и весь Фишбурн охватила паника.
Большинство почтенных представителей фишбурнского общества находилось в этот час в церкви или в часовне. Однако многие, соблазнившись голубым небом и бодрящей свежестью весны, отправились на прогулки по окрестностям, а посему на берегу и окраинных улочках не было видно обычных гуляк и любителей почесать языки. В шесть часов город наполнился стуком отодвигаемых задвижек и скрежетом ключей, возвещавших конец английского Рамадана — этой еженедельной интерлюдии в трудах, допущенной нашими законами. Местные мальчишки слонялись по берегу или играли во дворах, помня строгий наказ матерей беречь праздничные костюмы; юноши и девушки гуляли парочками в самых укромных уголках, какие можно найти на окраине Фишбурна. Несколько отчаянных юнцов, преодолевая морскую болезнь, усердно ловили рыбу с пляшущей на волнах лодчонки старого безбожника Тарбоулда, а Клэмпсы принимали у себя своих родственников из Порт-Бэрдока. Несколько приезжих, которыми может похвастаться Фишбурн весной, были в это время в церкви или на берегу. К этим людям и взывал огромный столб дыма и огня, как будто вопрошая: «Посмотрите, это касается и вас! Что же вы намерены предпринять?»
Трое подростков, случись это в будний день и будь они в рабочих блузах, возможно, бросились бы на подмогу, но они были в черных воскресных костюмах, сковывавших инициативу, и потому только дошли до угла лавки Распера, чтобы получше видеть, как мистер Полли колотит в соседскую дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Но где-то в глубине души смутно, неотчетливо брезжили сомнения и колебания, которые он храбро старался не замечать.
— Надоело, все надоело, — то и дело повторял он, поддерживая собственную решимость.
Жизнь его не удалась, будущее сулило ему одни невзгоды. Что еще остается делать?
Пожар, решил он, должен начаться на лестнице, ведущей вниз в кухню и мойку, расположенные в подвальном этаже. Он обольет ступеньки керосином, а в погребе под лестницей, где хранится уголь, положит несколько поленьев и набросает бумагу. На лестнице надо будет прорубить дыру, чтобы устроить тягу получше, а в лавке навалить гору из бумаги, ящиков и стульев. Останется только опрокинуть в мойке на подходящем расстоянии друг от друга, чтобы разгорелось вовсю, банку с керосином и лампу из лавки, которую он якобы собирался наполнить. Потом он бросит на лестнице лампу из гостиной — его падение с зажженной лампой в руках будет убедительной причиной пожара, — а сам, сидя на верхней ступеньке, перережет себе горло и предастся погребальному костру. Он совершит это в воскресный вечер, когда Мириэм будет в церкви, и все будут думать, что он упал с лестницы, держа в руках лампу, и погиб в огне. План, по его мнению, был разработан великолепно. Он был вполне уверен, что сумеет перерезать себе горло: надо только всадить бритву сбоку поглубже, а не пилить дыхательное горло, — и не сомневался, что почти никакой боли не почувствует. И затем наступит конец всему.
С выполнением задуманного, разумеется, спешить было некуда, и мистер Полли пока занимался тем, что на разные лады представлял себе сцену пожара и самоубийства…
Наконец выдался день, когда восточный ветер был особенно сух и силен, а воскресный обед оказался более неудобоваримым, нежели всегда; утром было получено последнее предупредительное письмо от Конка, Мейбрика, Гуля и Гэбитаса — его основных и наиболее назойливых кредиторов, — а вслед за письмом последовал разговор с Мириэм о задолженности по арендной плате, вылившийся в высказывания мнений друг о друге. Все это довело мистера Полли до той степени отчаяния, когда выношенный им план казался единственным исходом. Он пошел прогуляться, чтобы в одиночестве еще больше растравить себя, а вернувшись, застал Мириэм в плохом настроении за чаем. Заварка настаивалась целых сорок пять минут, а сдоба, которой надлежало быть горячей и намазанной маслом, была жесткой, как подошва. Он сел за стол и молча принялся есть. Решение было принято.
— Пойдешь в церковь? — спросила Мириэм супруга, убрав со стола.
— А как же! Мне есть за что благодарить господа! — ответил мистер Полли.
— Ты получил то, что заслуживаешь, — сказала Мириэм.
— Наверное, — отозвался мистер Полли и, поднявшись из-за стола, стал смотреть в окно, выходившее во двор соседней гостиницы; его внимание привлекла стоявшая там понурая лошадь.
Он все еще стоял у окна, когда с лестницы, одетая для церкви, спустилась Мириэм. Что-то в его неподвижности встревожило ее.
— Чем хандрить, пошел бы лучше в церковь, — сказала она.
— Я не буду хандрить, — отозвался он.
Мириэм стояла возле него. Ее присутствие его раздражало. Он чувствовал, еще минута, и он скажет какую-нибудь, с ее точки зрения, глупость, последний раз попытается найти понимание, которое она никогда не была в состоянии проявить.
— Да иди же ты в церковь! — сказал он.
Секунда — и наружная дверь захлопнулась.
— Наконец-то избавился! — сказал мистер Полли и повернулся к окну спиной.
— По горло сыт, — добавил он и задумался.
— Ей не придется жаловаться, — заметил он. — Проклятый дом! Проклятая жизнь!
Секунду он помедлил, о чем-то размышляя.
В течение двадцати минут мистер Полли занимался приготовлениями в доме, делая все очень аккуратно и методично.
Он распахнул настежь чердачные окна, чтобы устроить хороший сквозняк в доме, затворил ставни в окнах, выходивших во двор, и запер кухонную дверь, чтобы кто-нибудь случайно не подглядел за ним. Когда все будет готово, он распахнет дверь и создаст отличную тягу. Прорубил топором дыру в лестнице, вынул одну ступеньку. Выгреб уголь из-под лестницы и сложил там аккуратный костер из дров и бумаги, облил лестницу керосином, расставил лампы, как полагалось по плану, а затем сложил в маленькой гостиной позади лавки легковоспламеняющуюся гору из стульев и ящиков.
— Выглядит, как хороший поджог, — сказал он, оглядев дело своих рук. — Не дай бог кому-нибудь сейчас зайти. А теперь на лестницу!
— Времени еще уйма, — уверил он себя и, взяв лампу, которой суждено было стать виновницей пожара, вышел на площадку лестницы между гостиной и мойкой.
Там в полумраке он сел на ступеньку, поставил рядом с собой незажженную лампу и еще раз все обдумал. Сперва надо поджечь костер в угольном погребе под лестницей, отворить дверь во двор, затем быстро взбежать наверх, поджигая на ходу разлитый керосин, усесться здесь на ступеньке и перерезать себе горло. Он вынул из кармана бритву и попробовал лезвие. Будет не очень больно, зато через десять минут от него останется только горстка золы.
Вот какой выпал ему конец!
Конец! Теперь уж ему казалось, что жизнь его так никогда и не начиналась, никогда! Как будто со дня рождения его душа оставалась спеленатой, а глаза завязанными. Почему он прожил свою жизнь так? Зачем покорялся тому, что ненавидел? Зачем не преодолевал преград? Почему он никогда не пытался отстоять то, что считал прекрасным и справедливым? Почему никогда не искал того, что любил? Почему никогда не боролся, не рисковал, не погибал за свое счастье, а предпочитал отказаться от него? Счастье — вот в чем смысл жизни. И глупо бояться. Во имя чего жить, если нет счастья?..
Он был глупцом, трусливым глупцом, но не он один в этом виноват, ибо никто никогда не учил его вступать в единоборство с жизнью, никто никогда не говорил ему, что страх смерти и физическая боль совсем не страшны. Но какой толк думать об этом вновь и вновь? С жизнью покончено навсегда.
Часы в гостиной тоненько пробили полчаса.
— Пора! — сказал мистер Полли и поднялся.
Какой-то миг он боролся с желанием поскорее, пока не пришла Мириэм, расставить все по местам и раз и навсегда отказаться от мысли о самоубийстве.
Но ведь Мириэм услышит запах пролитого керосина!
— На этот раз мосты сожжены, старина, — сказал мистер Полли и стал медленно спускаться вниз, держа в руках коробку со спичками.
Он остановился и секунд пять, наверное, прислушивался к шуму, доносившемуся со двора фишбурнской Королевской гостиницы, потом чиркнул спичкой, слегка дрожавшей в его руке. Бумага вспыхнула, почернела, и голубое пламя побежало вперед, захватывая все большее пространство. Огонь загорелся дружно, и спустя миг дерево весело потрескивало.
Могут услышать с улицы. Нужно спешить.
Мистер Полли поджег лужу керосина в мойке, и в то же мгновение над ней запылало, заколыхалось алчущее добычи голубое пламя. Он помчался наверх, перескакивая сразу через три ступеньки, а за ним по пятам бежала прожорливая голубая струйка. Он схватил стоявшую на верхней ступеньке лампу. «Так!» — воскликнул он и со всего размаху бросил лампу об пол. Стекло разбилось, но резервуар остался цел и запрыгал вниз по ступенькам, как бомба, вот-вот готовая взорваться. Старина Рамбоулд услышит стук и станет гадать, что бы это могло быть… Ничего, ему недолго придется гадать!
Мистер Полли, постояв в нерешительности с бритвой в руках, опустился на ступеньку. Его била дрожь, но страха в нем не было.
Он легонько провел бритвой под одним ухом.
— Черт возьми! Жжется, как крапива!
И в этот миг он заметил взбегавшую по его ноге голубую змейку пламени. Она заинтересовала его, и он с минуту сидел неподвижно с бритвой в руках, глядя на нее. Это, наверное, керосин! Керосин на брюках, они загорелись от огня на лестнице. Ничего удивительного, ведь его ноги все в керосине! Он хлопнул рукой по горящей змейке, чтобы погасить ее, и почувствовал на ноге боль от ожога. Брюки продолжали обугливаться и тлеть. Он подумал, что сперва надо загасить брюки, а потом уж перерезать горло. Мистер Полли положил бритву рядом и стал колотить обеими руками по огню. В это время сквозь прорубленную им дыру в лестнице вырвался тонкий высокий язык красного пламени и замер неподвижно, уставившись, казалось, на мистера Полли. Это было очень странное пламя: розовое, как мясо лосося, с красными полосами. Вид его был так необычен и безмятежен, что мистер Полли от удивления разинул рот.
«Пуф!» — взорвалась внизу банка с керосином и тут же исчезла в белых зловонных клубах огня. Потом розовые языки пламени дрогнули, запрыгали, уменьшились вдвое и пропали, и в тот же миг всю лестницу охватил гудящий огонь.
Мистер Полли вскочил на ноги и бросился прочь от лестницы, как будто настигавшие его языки пламени были сворой разъяренных волков.
— Господи боже мой! — вскричал он, как только что проснувшийся человек.
Он громко выругался и стал сбивать с ног огонь.
— Что же теперь делать, черт побери! Этот проклятый керосин пропитал меня насквозь!
Он приготовился умирать от бритвы, а ему грозило сожжение!
Ему хотелось приостановить на секунду огонь, сделать так, чтобы пожар повременил, пока он не перережет себе горло. Ему пришла в голову мысль залить разбушевавшееся пламя водой.
В маленькой гостиной воды не было ни капли, не оказалось воды и в лавке. На секунду он задумался, стоит ли бежать наверх в спальню за кувшином с водой. Если события будут развиваться с такой быстротой, то через пять минут пламя перекинется на лавку Рамбоулда. Мистер Полли не учел этого. Он бросился к лестнице, но оттуда дохнуло таким жаром, что он попятился. Он заметался по лавке. Задвижку на входной двери иногда заедает. Так случилось и в этот раз, и мистера Полли охватила паника. Он бил по задвижке, стучал, чувствуя, что гостиная за лавкой уже вся в огне. Еще миг — и мистер Полли, широко распахнув дверь, оказался на Хай-стрит.
Лестница сзади трещала и стреляла, как будто там кто-то или щелкал кнутом, или стрелял из пистолета.
Мистеру Полли смутно представилось, что он действует не совсем так, как предполагал, но сейчас им владела одна мысль: как остановить бушующий в доме огонь? Что теперь делать? Через дом от его лавки находился пожарный пост.
Еще никогда фишбурнская Хай-стрит не была такой пустынной, как в этот день.
Вдалеке, на углу улицы, возле гостиницы «Провидение господне», трое нарядившихся в черные воскресные костюмы подростков перебрасывались репликами с Тэплоу, местным полицейским.
— Эй! — закричал им мистер Полли. — Пожар! Пожар!
И вдруг замолчал, как громом пораженный: он вспомнил, что на втором этаже лавки Рамбоулда находится его глухая теща. Он начал стучать, бить ногами, трясти дверь лавки соседа.
— Эй! — опять крикнул он. — Пожар!
Так начался знаменитый фишбурнский пожар, охвативший сначала груды соломенных корзин Распера, потом склад горючего и конюшни фишбурнской Королевской гостиницы и распространившийся из этого эпицентра чуть ли не на половину всего Фишбурна. Восточный ветер, который к вечеру набрал силу, разносил пламя; деревянные постройки представляли собой легкую добычу для огня; маленький сарай, где хранился инвентарь местной пожарной команды, сгорел еще до того, как попытались вынести оттуда хотя бы шланг. В невероятно короткий срок над Хай-стрит вырос огромный столб черного дыма, пронизанный красными языками, и весь Фишбурн охватила паника.
Большинство почтенных представителей фишбурнского общества находилось в этот час в церкви или в часовне. Однако многие, соблазнившись голубым небом и бодрящей свежестью весны, отправились на прогулки по окрестностям, а посему на берегу и окраинных улочках не было видно обычных гуляк и любителей почесать языки. В шесть часов город наполнился стуком отодвигаемых задвижек и скрежетом ключей, возвещавших конец английского Рамадана — этой еженедельной интерлюдии в трудах, допущенной нашими законами. Местные мальчишки слонялись по берегу или играли во дворах, помня строгий наказ матерей беречь праздничные костюмы; юноши и девушки гуляли парочками в самых укромных уголках, какие можно найти на окраине Фишбурна. Несколько отчаянных юнцов, преодолевая морскую болезнь, усердно ловили рыбу с пляшущей на волнах лодчонки старого безбожника Тарбоулда, а Клэмпсы принимали у себя своих родственников из Порт-Бэрдока. Несколько приезжих, которыми может похвастаться Фишбурн весной, были в это время в церкви или на берегу. К этим людям и взывал огромный столб дыма и огня, как будто вопрошая: «Посмотрите, это касается и вас! Что же вы намерены предпринять?»
Трое подростков, случись это в будний день и будь они в рабочих блузах, возможно, бросились бы на подмогу, но они были в черных воскресных костюмах, сковывавших инициативу, и потому только дошли до угла лавки Распера, чтобы получше видеть, как мистер Полли колотит в соседскую дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34