Мы отвезем им этот бесполезный груз, а взамен они скуют нам свою смерть.
Самаэль рассмеялся, и смех его заставил побледнеть храбрых гохонов, которые были собраны им на совет в алом шатре. Когда Молчаливый созывал совет, это означало, что он принял какое-то решение и теперь намерен огласить его.
– Запомните! Золотом называются бесполезные желтые камни, мягкие и тяжелые. Из них нельзя сделать ни ножа, ни наконечника для стрелы или копья – они легко тупятся и еще легче гнутся. Но если кто-нибудь увидит у тебя такой камень, то он сразу становится твоим врагом и не успокаивается до тех пор, пока не убивает тебя и не завладевает твоим золотом. Потом его настигает та же судьба – это судьба всех владеющих подлым металлом. Мои гохоны должны избегать этой опасной вещи до тех пор, пока народ танну-ула не станет достаточно силен, чтобы противостоять его власти. И поэтому слушайте мою волю: всякий, кто утаит от своего народа хоть один желтый камень золота, хоть одно изделие из него, будет наказан немедленно и жестоко. Так жестоко, что предел всего живого – смерть – покажется ему столь же желанной, сколь и недостижимой.
Народ танну-ула будет ценить железо и сталь, еще он будет ценить оружие, хороших коней и еду, которая будет насыщать не желудок, но мускулы воинов. Мужчины будут ценить красивых и выносливых женщин, а женщины – сильных и умных мужчин. Тогда дети Ишбаала будут счастливы. И если вы научитесь выполнять все, что я вам прикажу, бесполезные вещи, которые так в цене у слабых людей этого мира, будут вашими, потому что у них не останется других хозяев.
Запомните все, что я вам сказал. И если кто-то не согласен со мной, то пусть выйдет вперед и с оружием в руках оспорит слово урмай-гохона.
Но никто не хотел терять единственную жизнь.
Так и случилось, что утром следующего дня тысяча отборных всадников отправилась в долгий путь к подножию гор, к пещере Ишбаала. А вел их громадный воин на черном и злобном коне.
Он натаскивал их, как иной охотник натаскивает свору свирепых псов. Тысяча воинов, все вместе, панически боялись одного-единственного человека, доказавшего им их собственную слабость. Казалось бы, страх перед ним должен был пробудить в их душах и чувство всеобъемлющего страха перед окружающим миром. Но как раз этого и не случилось.
Самаэль был жесток, опасен и грозен. Но он был мудр. Это признали все – и старейшины, прежде вершившие законы, и колдуны, ставшие теперь жрецами бога Ишбаала и провозвестниками воли его единственного и любимого сына. Мудрость нового вождя заключалась в том, что он сумел доказать своим людям, как они слабы по отдельности и сколь сильны могут быть, объединившись. Он заставил их подчиняться себе и выполнять приказы не размышляя. И от этого в сражении племя танну-ула действовало не хуже регулярной армии западных королевств. Урмай-гохон запретил своим воинам в пылу схватки вырываться вперед, строго карал малейшее непослушание, но так же нетерпимо относился и к бездумности.
– Если у твоего врага сильнее мускулы, – твердил он благоговейно внимающим воинам, – то подумай, как победить его. Мысль должна быть быстрой и точной – быстрее, чем стрела, и точнее, чем удар ножа. Тогда только мужчина становится настоящим воином, когда умеет думать. Я вложу в ваши головы мысли, ведущие к победе, и они должны стать вашими собственными.
Вечерами, когда отряд становился на ночлег, разжигались костры, готовилась еда, вождь учил своих людей искусству сражения. И не беда, что они были вооружены жалкими копьями, у которых и древко-то не всегда было идеально прямым, каменными топорами или несовершенными луками. Самаэль утверждал, что только неумехе и трусу мешает тот предмет, который он держит в руках. А если воин искусен, то любая вещь может стать в его руках грозным и совершенным оружием.
Небольшое, но воинственное племя лесных людей, попавшееся им по дороге, урмай-гохон использовал в качестве своеобразного наглядного пособия, натравив на них свой отряд. Танну-ула разбились на сотни и окружили лесных людей двойной цепью. Сопротивление им было оказано отчаянное и бесполезное. Везде, где противник пытался вырваться из окружения, Самаэль на своем черном коне появлялся как из-под земли. Руки его были по локоть в крови. Сражался он обычным шестом, заостренным на конце, но в его руках это было грозное оружие. Он с легкостью вращал его в вертикальной и горизонтальной плоскости, метал как копье и использовал вместо дубины. Лесные люди с ужасом шарахались от него, и никто не желал вступить с ним в бой. Когда урмай-гохон объяснил своим воинам все, что хотел, он отдал приказ истребить сопротивлявшихся. В этом подобии сражения танну-ула не потеряли ни одного человека, и это было им непривычно, но и весьма радостно.
Однажды он послал впереди отряда дюжину самых опытных и отчаянных охотников и велел им поймать сетью урроха, не повредив его. Они возвратились к вечеру следующего дня. Шестеро ехали верхом, держа в поводу еще шестерых коней. Все животные были напуганы, артачились, тревожно ржали и били копытами. А половина охотников с трудом тащила на плечах шесты, между которыми была привешена сеть, где бился опутанный веревками могучий зверь. Все в лагере затаили дыхание. Уррох рвался на волю, издавал приглушенное, яростное рычание и косил таким ненавидящим взглядом, что даже самых отважных прошиб холодный пот.
Уррох был великолепен. Лежа, он достигал в длину двух ростов высокого воина. А удар мощной когтистой лапы мог запросто снести человеку голову.
Самаэль объявил своим людям, что хочет показать им, как нужно противостоять любому врагу – пусть даже и могучему, и грозному, и признанному заведомо сильнее. По его приказу весь вечер две сотни воинов строили подобие цирковой арены, хотя им, дикарям, неведомо было, что это такое. Они огородили кольями круглую площадку в три прыжка урроха в поперечнике и вырыли вокруг ров. Еще сотня непрерывно носила охапки сухих веток и дрова и заполняла ими ров до середины.
Они как раз достигли края леса и разбили основной лагерь недалеко от деревьев. В лесу протекал ручей, в котором пыльные и уставшие от долгого пути воины смогли искупаться и вдоволь напоить коней.
Урмай-гохон не доверял никому своего черного дьявольского коня. Да и вряд ли бы нашелся безумец, решившийся по доброй воле подойти к этому исчадию злых духов. Неукротимое желтоглазое животное, могучее и выносливое настолько, что способно было носить на своей широкой спине громаду мускулов вождя, могло искусать или серьезно покалечить того, кто не пришелся бы ему по нраву. А по нраву ему был только его господин, на зов которого он бежал резво и послушно, как хорошо вышколенный слуга. Его не нужно было привязывать, чтобы он не убежал в степь, его не нужно было успокаивать и оглаживать даже тогда, когда все остальные кони поднимали переполох, напуганные ночным ревом хищника или еще какой-нибудь напастью. Даже рвущийся прочь из своих пут уррох не пугал этого свирепого коня. Он только прядал ушами да становился на дыбы, грозя зверю своими острыми копытами.
Урмай-гохон учил своих воинов, что и их верховые животные должны быть столь же послушны, ибо жизнь воина в битве во многом зависит от его умения управиться с конем.
– Требуйте от них послушания, – рычал он, – карайте жестоко и поощряйте так, чтобы запомнили. Любите своего коня пуще своей женщины, ибо женщин вы добудете во множестве, а коня нужно укротить, выучить и заставить понимать себя с полуслова.
– Женщину тоже, – хмыкнул Айон.
– Ты прав, – согласился Самаэль, – но женщина слабее и по природе своей стремится к подчинению. Коня же ты укрощаешь вопреки его сути.
В этот момент ему доложили, что все приказания исполнены и все приготовлено, как он и велел. Вождь оживился и даже позволил себе оскалить в улыбке свои острые белоснежные зубы.
– Я покажу вам, как нужно сражаться!
По его повелению урроха бросили на огражденную площадку, предварительно разрезав на нем сети, но не снимая их. Зверь, почувствовав, что путы его ослабли, стал рваться из них с утроенной силой и вскоре должен был освободиться. Тогда и урмай-гохон прыгнул на импровизированную арену. Как только он оказался внутри частокола, дрова во рву подожгли, окружив двух страшных противников стеной огня.
Уррох встал, подрагивая всеми мышцами, разминая их, готовясь к борьбе. Самаэль стоял напротив него. Ноги его были слегка согнуты в коленях, руки разведены в стороны. Глаза его сверкали, и весь он, освещенный алыми отблесками пламени, казался своим воинам воплощением грозного Ишбаала. Потому что только сама Смерть в их представлении могла быть такой неукротимой, неостановимой и могучей.
Уррох был великолепен – гигантская кошка, покрытая косматой шкурой, толстой и грубой, которую не мог проткнуть каменный наконечник, монолит из мускулов, когтей, клыков и ненависти ко всему, что двигается и дышит. Он был создан для того, чтобы уничтожать, раздирать на части, а затем пожирать. И другого не представлял. Еще он не представлял себе, что кто-нибудь откажется уступить ему дорогу, – в степи никто не смел попадаться ему на глаза. Изредка уррох забредал в леса и поднимался невысоко в горы – с его когтями лазить по камням было неудобно. Но даже горные медведи, ревностно охраняющие свою территорию от чужаков, никогда не смели выйти против него в открытом бою. Разве что попадался какой-нибудь глупый зверь, что не сумел должным образом спрятаться, и тогда уррох жадно поедал его.
Косматый свирепый хищник не нападал только на ящеров, но ящеры предпочитали болотистые местности и с уррохами территории не делили. Никто не оспаривал прав этих зверей на власть над всеми и уж подавно – над жалкими и слабыми людьми, которые составляли чуть ли не половину рациона грозных кошек. Еще эти монстры не сражались друг с другом. Земля была достаточно велика, чтобы прокормить их всех. И поэтому они не знали, что такое клыки и зубы разъяренного урроха.
Злобно хлеща себя хвостом, издавая низкое рычание, больше похожее на клокотание водопада, хищник стал приближаться к человеку, желая разорвать его на клочки, отомстить за пленение, за позор пребывания в сетях, утолить неистовый голод и ненависть к жалким двуногим. Но зверь медлил нападать: что-то странное чудилось ему в неподвижном противнике, как если бы он учуял в нем своего собрата, непонятным образом принявшего облик извечного врага. Слишком серьезной силой пахло от человека, и уррох был несколько растерян. Еще его раздражал свет костров. Он, как и все звери, не любил огня и не подходил к нему слишком близко, а сейчас, окруженный стеной пламени, он не видел другого способа выбраться из этого неуютного места, кроме как уничтожить человека и попытаться перепрыгнуть через ревущую алую стену. Уррох знал: эти красные, теплые на расстоянии языки могут пребольно кусаться...
Наконец он решился. Пружинисто изогнулось огромное тело, сократились и напряглись мышцы, и на пределе этого напряжения, словно брошенный могучей рукой камень, уррох взвился в воздух и стрелой понесся к спокойно стоящему на месте человеку.
Воины, находившиеся за кругом, шумно выдохнули. Они часто бывали на охоте, иногда встречались и с опасными хищниками и знали, что сейчас должно произойти. Как бы силен ни был человек, он не выдержит огромной массы зверя, усиленной к тому же прыжком. Приняв на себя удар падающего тела, Самаэль будет непременно сбит с ног, а потом острые когти располосуют его, прикончив в считанные секунды. Но воины просчитались.
Просчитался и уррох, пролетевший мимо двуногого врага. Тот только на полшага отступил, а зверь уже не успел изменить направление движения, потому что было слишком поздно. Человек шевельнулся лишь в последний миг, когда несколько сантиметров отделяло его от удара передними вытянутыми лапами. Стремительно обернувшись, урмай-гохон поймал урроха за хвост и что было силы дернул на себя. И огромный хищник тяжело рухнул на землю, цепляясь в нее выпущенными кинжальными когтями. Это была еще одна доля секунды, которую Самаэль использовал с выгодой для себя. Не отпуская хвоста зверя, он вспрыгнул ему на спину обеими ногами. И изо всей силы ударил ими, метя в крестец. Громоподобный рык потряс темноту ночи, пламя огня заколебалось как от порыва ветра. Зверь попытался было вскочить, но не смог и бессильно зарычал, извиваясь и переворачиваясь на спину: Самаэль сломал ему хребет, и задние лапы – мощное и страшное оружие – больше не слушались урроха.
Только тогда зрители поняли, что урмай-гохон не промахнулся, а специально попал по единственному уязвимому месту на хребте зверя. Потому что сломать урроху спину было практически невозможно – позвоночник был надежно защищен плитами каменных мускулов. Теперь искалеченный зверь, роняя с оскаленных клыков пену, в бешенстве пытался дотянуться до врага передней частью туловища.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Самаэль рассмеялся, и смех его заставил побледнеть храбрых гохонов, которые были собраны им на совет в алом шатре. Когда Молчаливый созывал совет, это означало, что он принял какое-то решение и теперь намерен огласить его.
– Запомните! Золотом называются бесполезные желтые камни, мягкие и тяжелые. Из них нельзя сделать ни ножа, ни наконечника для стрелы или копья – они легко тупятся и еще легче гнутся. Но если кто-нибудь увидит у тебя такой камень, то он сразу становится твоим врагом и не успокаивается до тех пор, пока не убивает тебя и не завладевает твоим золотом. Потом его настигает та же судьба – это судьба всех владеющих подлым металлом. Мои гохоны должны избегать этой опасной вещи до тех пор, пока народ танну-ула не станет достаточно силен, чтобы противостоять его власти. И поэтому слушайте мою волю: всякий, кто утаит от своего народа хоть один желтый камень золота, хоть одно изделие из него, будет наказан немедленно и жестоко. Так жестоко, что предел всего живого – смерть – покажется ему столь же желанной, сколь и недостижимой.
Народ танну-ула будет ценить железо и сталь, еще он будет ценить оружие, хороших коней и еду, которая будет насыщать не желудок, но мускулы воинов. Мужчины будут ценить красивых и выносливых женщин, а женщины – сильных и умных мужчин. Тогда дети Ишбаала будут счастливы. И если вы научитесь выполнять все, что я вам прикажу, бесполезные вещи, которые так в цене у слабых людей этого мира, будут вашими, потому что у них не останется других хозяев.
Запомните все, что я вам сказал. И если кто-то не согласен со мной, то пусть выйдет вперед и с оружием в руках оспорит слово урмай-гохона.
Но никто не хотел терять единственную жизнь.
Так и случилось, что утром следующего дня тысяча отборных всадников отправилась в долгий путь к подножию гор, к пещере Ишбаала. А вел их громадный воин на черном и злобном коне.
Он натаскивал их, как иной охотник натаскивает свору свирепых псов. Тысяча воинов, все вместе, панически боялись одного-единственного человека, доказавшего им их собственную слабость. Казалось бы, страх перед ним должен был пробудить в их душах и чувство всеобъемлющего страха перед окружающим миром. Но как раз этого и не случилось.
Самаэль был жесток, опасен и грозен. Но он был мудр. Это признали все – и старейшины, прежде вершившие законы, и колдуны, ставшие теперь жрецами бога Ишбаала и провозвестниками воли его единственного и любимого сына. Мудрость нового вождя заключалась в том, что он сумел доказать своим людям, как они слабы по отдельности и сколь сильны могут быть, объединившись. Он заставил их подчиняться себе и выполнять приказы не размышляя. И от этого в сражении племя танну-ула действовало не хуже регулярной армии западных королевств. Урмай-гохон запретил своим воинам в пылу схватки вырываться вперед, строго карал малейшее непослушание, но так же нетерпимо относился и к бездумности.
– Если у твоего врага сильнее мускулы, – твердил он благоговейно внимающим воинам, – то подумай, как победить его. Мысль должна быть быстрой и точной – быстрее, чем стрела, и точнее, чем удар ножа. Тогда только мужчина становится настоящим воином, когда умеет думать. Я вложу в ваши головы мысли, ведущие к победе, и они должны стать вашими собственными.
Вечерами, когда отряд становился на ночлег, разжигались костры, готовилась еда, вождь учил своих людей искусству сражения. И не беда, что они были вооружены жалкими копьями, у которых и древко-то не всегда было идеально прямым, каменными топорами или несовершенными луками. Самаэль утверждал, что только неумехе и трусу мешает тот предмет, который он держит в руках. А если воин искусен, то любая вещь может стать в его руках грозным и совершенным оружием.
Небольшое, но воинственное племя лесных людей, попавшееся им по дороге, урмай-гохон использовал в качестве своеобразного наглядного пособия, натравив на них свой отряд. Танну-ула разбились на сотни и окружили лесных людей двойной цепью. Сопротивление им было оказано отчаянное и бесполезное. Везде, где противник пытался вырваться из окружения, Самаэль на своем черном коне появлялся как из-под земли. Руки его были по локоть в крови. Сражался он обычным шестом, заостренным на конце, но в его руках это было грозное оружие. Он с легкостью вращал его в вертикальной и горизонтальной плоскости, метал как копье и использовал вместо дубины. Лесные люди с ужасом шарахались от него, и никто не желал вступить с ним в бой. Когда урмай-гохон объяснил своим воинам все, что хотел, он отдал приказ истребить сопротивлявшихся. В этом подобии сражения танну-ула не потеряли ни одного человека, и это было им непривычно, но и весьма радостно.
Однажды он послал впереди отряда дюжину самых опытных и отчаянных охотников и велел им поймать сетью урроха, не повредив его. Они возвратились к вечеру следующего дня. Шестеро ехали верхом, держа в поводу еще шестерых коней. Все животные были напуганы, артачились, тревожно ржали и били копытами. А половина охотников с трудом тащила на плечах шесты, между которыми была привешена сеть, где бился опутанный веревками могучий зверь. Все в лагере затаили дыхание. Уррох рвался на волю, издавал приглушенное, яростное рычание и косил таким ненавидящим взглядом, что даже самых отважных прошиб холодный пот.
Уррох был великолепен. Лежа, он достигал в длину двух ростов высокого воина. А удар мощной когтистой лапы мог запросто снести человеку голову.
Самаэль объявил своим людям, что хочет показать им, как нужно противостоять любому врагу – пусть даже и могучему, и грозному, и признанному заведомо сильнее. По его приказу весь вечер две сотни воинов строили подобие цирковой арены, хотя им, дикарям, неведомо было, что это такое. Они огородили кольями круглую площадку в три прыжка урроха в поперечнике и вырыли вокруг ров. Еще сотня непрерывно носила охапки сухих веток и дрова и заполняла ими ров до середины.
Они как раз достигли края леса и разбили основной лагерь недалеко от деревьев. В лесу протекал ручей, в котором пыльные и уставшие от долгого пути воины смогли искупаться и вдоволь напоить коней.
Урмай-гохон не доверял никому своего черного дьявольского коня. Да и вряд ли бы нашелся безумец, решившийся по доброй воле подойти к этому исчадию злых духов. Неукротимое желтоглазое животное, могучее и выносливое настолько, что способно было носить на своей широкой спине громаду мускулов вождя, могло искусать или серьезно покалечить того, кто не пришелся бы ему по нраву. А по нраву ему был только его господин, на зов которого он бежал резво и послушно, как хорошо вышколенный слуга. Его не нужно было привязывать, чтобы он не убежал в степь, его не нужно было успокаивать и оглаживать даже тогда, когда все остальные кони поднимали переполох, напуганные ночным ревом хищника или еще какой-нибудь напастью. Даже рвущийся прочь из своих пут уррох не пугал этого свирепого коня. Он только прядал ушами да становился на дыбы, грозя зверю своими острыми копытами.
Урмай-гохон учил своих воинов, что и их верховые животные должны быть столь же послушны, ибо жизнь воина в битве во многом зависит от его умения управиться с конем.
– Требуйте от них послушания, – рычал он, – карайте жестоко и поощряйте так, чтобы запомнили. Любите своего коня пуще своей женщины, ибо женщин вы добудете во множестве, а коня нужно укротить, выучить и заставить понимать себя с полуслова.
– Женщину тоже, – хмыкнул Айон.
– Ты прав, – согласился Самаэль, – но женщина слабее и по природе своей стремится к подчинению. Коня же ты укрощаешь вопреки его сути.
В этот момент ему доложили, что все приказания исполнены и все приготовлено, как он и велел. Вождь оживился и даже позволил себе оскалить в улыбке свои острые белоснежные зубы.
– Я покажу вам, как нужно сражаться!
По его повелению урроха бросили на огражденную площадку, предварительно разрезав на нем сети, но не снимая их. Зверь, почувствовав, что путы его ослабли, стал рваться из них с утроенной силой и вскоре должен был освободиться. Тогда и урмай-гохон прыгнул на импровизированную арену. Как только он оказался внутри частокола, дрова во рву подожгли, окружив двух страшных противников стеной огня.
Уррох встал, подрагивая всеми мышцами, разминая их, готовясь к борьбе. Самаэль стоял напротив него. Ноги его были слегка согнуты в коленях, руки разведены в стороны. Глаза его сверкали, и весь он, освещенный алыми отблесками пламени, казался своим воинам воплощением грозного Ишбаала. Потому что только сама Смерть в их представлении могла быть такой неукротимой, неостановимой и могучей.
Уррох был великолепен – гигантская кошка, покрытая косматой шкурой, толстой и грубой, которую не мог проткнуть каменный наконечник, монолит из мускулов, когтей, клыков и ненависти ко всему, что двигается и дышит. Он был создан для того, чтобы уничтожать, раздирать на части, а затем пожирать. И другого не представлял. Еще он не представлял себе, что кто-нибудь откажется уступить ему дорогу, – в степи никто не смел попадаться ему на глаза. Изредка уррох забредал в леса и поднимался невысоко в горы – с его когтями лазить по камням было неудобно. Но даже горные медведи, ревностно охраняющие свою территорию от чужаков, никогда не смели выйти против него в открытом бою. Разве что попадался какой-нибудь глупый зверь, что не сумел должным образом спрятаться, и тогда уррох жадно поедал его.
Косматый свирепый хищник не нападал только на ящеров, но ящеры предпочитали болотистые местности и с уррохами территории не делили. Никто не оспаривал прав этих зверей на власть над всеми и уж подавно – над жалкими и слабыми людьми, которые составляли чуть ли не половину рациона грозных кошек. Еще эти монстры не сражались друг с другом. Земля была достаточно велика, чтобы прокормить их всех. И поэтому они не знали, что такое клыки и зубы разъяренного урроха.
Злобно хлеща себя хвостом, издавая низкое рычание, больше похожее на клокотание водопада, хищник стал приближаться к человеку, желая разорвать его на клочки, отомстить за пленение, за позор пребывания в сетях, утолить неистовый голод и ненависть к жалким двуногим. Но зверь медлил нападать: что-то странное чудилось ему в неподвижном противнике, как если бы он учуял в нем своего собрата, непонятным образом принявшего облик извечного врага. Слишком серьезной силой пахло от человека, и уррох был несколько растерян. Еще его раздражал свет костров. Он, как и все звери, не любил огня и не подходил к нему слишком близко, а сейчас, окруженный стеной пламени, он не видел другого способа выбраться из этого неуютного места, кроме как уничтожить человека и попытаться перепрыгнуть через ревущую алую стену. Уррох знал: эти красные, теплые на расстоянии языки могут пребольно кусаться...
Наконец он решился. Пружинисто изогнулось огромное тело, сократились и напряглись мышцы, и на пределе этого напряжения, словно брошенный могучей рукой камень, уррох взвился в воздух и стрелой понесся к спокойно стоящему на месте человеку.
Воины, находившиеся за кругом, шумно выдохнули. Они часто бывали на охоте, иногда встречались и с опасными хищниками и знали, что сейчас должно произойти. Как бы силен ни был человек, он не выдержит огромной массы зверя, усиленной к тому же прыжком. Приняв на себя удар падающего тела, Самаэль будет непременно сбит с ног, а потом острые когти располосуют его, прикончив в считанные секунды. Но воины просчитались.
Просчитался и уррох, пролетевший мимо двуногого врага. Тот только на полшага отступил, а зверь уже не успел изменить направление движения, потому что было слишком поздно. Человек шевельнулся лишь в последний миг, когда несколько сантиметров отделяло его от удара передними вытянутыми лапами. Стремительно обернувшись, урмай-гохон поймал урроха за хвост и что было силы дернул на себя. И огромный хищник тяжело рухнул на землю, цепляясь в нее выпущенными кинжальными когтями. Это была еще одна доля секунды, которую Самаэль использовал с выгодой для себя. Не отпуская хвоста зверя, он вспрыгнул ему на спину обеими ногами. И изо всей силы ударил ими, метя в крестец. Громоподобный рык потряс темноту ночи, пламя огня заколебалось как от порыва ветра. Зверь попытался было вскочить, но не смог и бессильно зарычал, извиваясь и переворачиваясь на спину: Самаэль сломал ему хребет, и задние лапы – мощное и страшное оружие – больше не слушались урроха.
Только тогда зрители поняли, что урмай-гохон не промахнулся, а специально попал по единственному уязвимому месту на хребте зверя. Потому что сломать урроху спину было практически невозможно – позвоночник был надежно защищен плитами каменных мускулов. Теперь искалеченный зверь, роняя с оскаленных клыков пену, в бешенстве пытался дотянуться до врага передней частью туловища.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72