Старые качалинцы, из тех, кто знал Ивана Гору еще красноармейцем, а потом ротным командиром, собрались ночью в поле и рассудили похоронить комиссара на видном и памятном месте, на высоком кургане на берегу Маныча.
Курганов было здесь разбросано достаточно, а этот один возвышался, как холм. Может быть, в древние времена его насыпали для ханской юрты, чтобы с высоты далеко были видны бесчисленные табуны на степи. Может быть, в еще более древние времена под ним скифы погребли своего вождя вместе с конем и любимой женой и на вершине уложили рядами срезанные лозины и утвердили острием к небу - огромный бронзовый меч, который они почитали как божество плодородия и счастья.
Комиссара Ивана Гору на поднятых руках перенесли через реку, положили наверху кургана на весеннюю траву, причесали ему волосы и покрыли его вытянутое тело полковым знаменем.
Ночь была тиха и ясна от лунного света. В ногах комиссара стал с обнаженной шашкой Иван Ильич, в головах - комиссар первой роты Бабушкин петроградский коммунар. Красноармейцы проходили по очереди мимо, - каждый брал винтовку на караул.
- Прощай, товарищ...
Когда простились все и надо было браться, чтобы опустить комиссара в могилу, на курган опять взбежал Латугин.
- Сегодня, - крикнул он, - сегодня смертельные враги убили нашего лучшего товарища... Он нас учил - для чего мне дадена эта винтовка... Воевать правду! Вот для чего она у меня в руке... И сам он был правдивый человек, коренной наш человек... Нас учил, - уж если мамка тебя родила, запищал ты на свете на этом, - другого дела для тебя нет: воюй правду... Я прошу командира полка и комиссара Бабушкина принять от меня заявление в партию... Говорю это по совести, над этим телом, над знаменем...
Комиссара похоронили. Поздно ночью Даша вызвала Ивана Ильича из землянки и сказала, хрустя пальцами:
- Поди ты к ней, пожалуйста, уведи ты ее.
Она повела Ивана Ильича к кургану. Ночь потемнела перед рассветом, месяц закатился, степной ветерок посвистывал около уха.
- Мы с Анисьей исстрадались, она ничего не слушает...
На кургане у засыпанной могилы Ивана Горы сидела Агриппина, угрюмо опустив голову, шапка и винтовка лежали около нее. Поодаль сидела Анисья.
- Она, как каменная, главное - оторвать ее, увести, - прошептала Даша и подошла к Агриппине. - Видишь, командир полка тоже просит тебя.
Агриппина не подняла головы. Что людские слова, что ветер над могилой равно для нее летели мимо. Анисья, продолжавшая сидеть поодаль, склонилась лицом в колени. Иван Ильич покашлял, сказал:
- Не годится так, Агриппина, скоро светать начнет, мы все уйдем на ту сторону, что же - одна останешься... Нехорошо...
Не поднимая головы, Агриппина проворчала глухо:
- Тогда его не покинула, теперь - подавно... Куда я пойду?
Даша опять прошептала, показывая себе на лоб:
- Понимаешь - помутилось у нее...
- Гапа, давай рассудим. - Иван Ильич присел около нее. - Гапа, ты не хочешь от него уходить... Так разве это только и осталось от Ивана Степановича? Он в памяти нашей будет жить, воодушевлять нас... Пойми это, Гапа, ты - его жена... А в тебе еще - плоть его живая зреет...
Агриппина подняла руки, сжала их перед лицом и опустила.
- Ты нам теперь вдвойне дорога... Дитя твое усыновит полк, подумай какую ты несешь обязанность. - Он погладил ее по волосам. - Подними винтовку, пойдем...
Агриппина горестно покивала головой тому месту, у которого она сидела всю ночь. Встала, подняла винтовку и шапку и пошла с кургана.
Кровавые бои на Маныче продолжались до середины мая и затихли. Генерал Деникин, раздосадованный бесплодными усилиями Кутепова прорвать фронт Десятой армии и чрезвычайно большими потерями, вызвал его в Екатеринодар. У себя в кабинете, в присутствии высокомерного, презрительного Романовского, - несправедливо, с бросанием толстого карандаша на лежащие перед ним бумаги, - Антон Иванович говорил в повышенном тоне:
- В конце концов мы воюем или мы устраиваем цирковые представления для господ союзников? Мы не гладиаторы, ваше превосходительство! К чему все это лихачество? Скандал! Совершенно некультурная операция, партизанщина какая-то!
Кутепов хорошо знал Деникина и понимал, почему он так кипятится. Он молчал, угрюмо - вкось - глядя на маленький букетик цветов рядом с чернильницей.
- Вот прочтите, порадуйтесь. - Деникин взял верхний листочек из пачки бумаг. - Фронт красной Девятой армии прорван с ничтожными потерями для нас, прорван блестяще... Мы вступили в район казачьего восстания. Очевидно, на днях займем станицу Вешенскую... Но операции на Донце могли бы уже вылиться в широкое наступление - не свяжи мы здесь, на Маныче, столько наших сил. Мне стыдно, господа, за нашу стратегию... Весь мир смотрит на нас... Там они очень впечатлительны, будьте уверены... Пожалуйте сюда...
Он отыскал среди бумаг свое пенсне и подошел вместе с Кутеповым и Романовским к дубовому столу, где лежали военные карты.
План заключался в том, чтобы генералам Покровскому и Улагаю, закончившим сосредоточивание крупных конных масс на флангах Десятой, прорваться в тылы, разбить полевую конницу большевиков, захватить станцию Великокняжескую и в четыре-пять дней закончить полное окружение красных на Маныче.
Деникин вынул из бокового кармана тужурки чистый полотняный платок, пахнущий одеколоном, и стал протирать пенсне, - короткие пальцы его с блестящей сухой кожей слегка дрожали.
- Добрармия решает вопросы мировой политики. На западе - после провала Одессы, Херсона и Николаева - это начинают понимать... Мы должны действовать молниеносными и сокрушающими ударами, - аплодисменты в этой войне превращаются в транспорты с оружием... Я всегда предостерегал против авантюр, я не люблю азартных игр. Но я не люблю и проигрывать... Если наши успехи в Донбассе не приобретут размаха общего наступления в глубь страны и не закончатся Москвой, - я пущу себе пулю в висок, господа...
Красавец Романовский со всезнающей надменной улыбочкой постукивал папироской о серебряный портсигар. Косясь на него из-под наморщенного низенького лба, генерал Кутепов понял, откуда у Антона Ивановича вдруг такой размах мыслей. Здорово, значит, ему здесь накручивают хвост. Но Кутепов был не штабной, а полевой генерал: вопросы высшей стратегии казались ему слишком туманными и утомительными, его дело было на месте рвать горло врагу.
- Сделаем все, что можем, ваше высокопревосходительство, - сказал он, прикажете взять Москву этой осенью - возьмем...
Третьи сутки, без глотка воды, без куска хлеба, качалинцы пробивались к железной дороге. Приказ об отступлении был дан двадцать первого мая. Десятая армия отхлынула от Маныча на север, на Царицын, с огромными усилиями и жертвами разрывая окружение. Дул сухой ветер, пристилая к земле полынь, - серой была степь, мутна даль, где волчьими стаями собирались кавалеристы Улагая.
Обозные лошади падали. Раненых и больных товарищей перетаскивали в телеги, на которых и без того некуда было приткнуться. За телегами, спотыкаясь, шли легко раненные и сестры. От жажды распухали и лопались губы. Воспаленными глазами, щурясь против восточного ветра, искали на горизонте очертания железнодорожной водокачки. Из широких степных оврагов не тянуло даже сыростью, а еще недавно здесь переправлялись по пояс в студеной воде, - хотя бы каплей той влаги смочить черные рты!
В одном из таких оврагов наткнулись на засаду: когда телеги спустились туда по травяному косогору, - близко раздались выстрелы, и, подняв коней, черт их знает, из-за какого укрытия, на смешавшийся обоз налетели казаки в расчете на легкую поживу. С полсотни снохачей-мародеров мчались по косогорам, выставив бороды. Но они так же легко и отскочили, когда из-за каждой телеги начали стрелять по ним, - винтовки были у каждого раненого; даже Даша стреляла, зажмуриваясь изо всей силы.
Казаки повернули коней, только один покатился вместе с лошадью. К нему побежали, надеясь взять на нем флягу с водой. Человек оказался в серебряных погонах. Его вытащили из-под убитой лошади. "Сдаюсь, сдаюсь... - повторял он испуганно, - дам сведения, ведите к командиру..."
С него сорвали флягу с водой да еще две фляги нашли в тороках.
- Давай его сюда живого! - кричал комроты Мошкин, сидевший с перебитой рукой и забинтованной головой в телеге.
Пленный офицер вытянулся перед ним. Такой паскудной физиономии мало приходилось встречать: дряблая, с расшлепанным ртом, с мертвыми глазами. И пахло от него тяжело, едко.
- Вы кто - регулярные или партизаны?
- Иррегулярной вспомогательной части, так точно.
- Восстания в тылу у нас поднимаете?
- Согласно приказу генерала Улагая, производим мобилизацию сверхсрочных...
Обоз опять тронулся, и офицер пошел рядом с телегой. Отвечал он с живейшей готовностью, предупредительно, четко. Знал - как покупать себе жизнь, видимо, был матерый контрразведчик. Кое-кто из красноармейцев, чтобы слушать его, зашагал около телеги. Люди начали переглядываться, когда он, отвечая на вопрос, рассказал об отступлении с Донца Девятой красной армии и о том, как в разрыв между Девятой и Восьмой врезался конный корпус генерала Секретева и пошел гулять рейдом по красным тылам.
- Врешь, врешь, этого не было, - неуверенно сказал комроты Мошкин, не глядя на него.
- Никак нет, это есть, - разрешите: при мне сводка верховного командования...
Анисья Назарова слезла с телеги и тоже пошла с кучкой красноармейцев около пленного, Мошкин читал треплющиеся на ветру листочки сводки. Все ждали, что он скажет. Анисья слабой рукой все отстраняла товарищей, чтобы подойти ближе к пленному, - ей говорили: "Ну, чего ты, чего не видала..." Ноги ее были налиты тяжестью, голова болела, глаза будто запорошило сухим песком. Не пробившись, она обогнала товарищей, споткнувшись, схватилась за вожжи и остановила телегу. Никто сразу не понял, что она хочет делать. Вытянув шею, большими - во все потемневшее, истаявшее лицо - бледными глазами глядела на пленного.
- Я знаю этого человека! - сказала Анисья. - Товарищи, этот человек живыми сжег моих детей... Меня бил в смерть... В нашем селе двадцать девять человек запорол до смерти...
Офицер только усмехнулся, пожал плечом. Красноармейцы, сразу придвинувшись, глядели то на него, то на Анисью. Мошкин сказал:
- Хорошо, хорошо, мы разберемся, - поди ляг на телегу, голубка, поди приляг...
Анисья повторяла, будто в забытьи:
- Товарищи, товарищи, его нельзя оставить живого, лучше вырвите мне сердце... Обыщите его... Зовут его Немешаев, он меня помнит... Смотрите, узнал меня! - радостно крикнула она, указывая на него пальцем.
Десятки рук потянулись, разорвали на офицере пропотевший казачий бешмет, разорвали рубаху, вывернули карманы, - и - правильно - нашли воинский билет на имя ротмистра Николая Николаевича Немешаева...
- Ничего не знаю, не понимаю, - угрюмо повторял он, - женщина врет, бредит, у нее сыпняк...
Красноармейцы знали историю Анисьи и молча расступились, когда она, взяв у кого-то винтовку, подошла к Немешаеву, коснулась рукой его плеча, сказала:
- Пойдем.
Он дико оглянулся на серьезные лица красноармейцев, задохнувшись, хотел сказать что-то Мошкину, который отвернулся от него, продолжая читать листочки сводки; вцепился в обочье телеги, будто в этом было спасение. Но его отодрали, пхнули в спину:
- Иди, иди...
Тогда он изумленно пошел в степь, втягивая голову в плечи, ступая, как слепой. Анисья, идя - в десяти шагах - следом, подняла тяжелую винтовку, вжалась плечом в ложе.
- Обернись ко мне.
Немешаев живо обернулся, готовый к прыжку. Анисья выстрелила ему в лицо и, больше не глядя, не оборачиваясь, вернулась к товарищам, глядевшим неподвижно и сурово, как совершается справедливая казнь.
- Чья винтовочка, возьмите, - сказала Анисья и пошла к задней телеге, влезла в нее, легла и потянула на себя попону.
17
Катя поправляла диктант в школьных тетрадках. Эти тетради, нарезанные и сшитые из разных сортов обоев (писали на них только с обратной стороны), были крупным достижением в ее бедной жизни. За ними она самостоятельно ездила в Киев. До народного комиссара дойти было легко. Наркомпрос, узнав, кто она и зачем приехала, взял ее за локти и посадил в кресло; из закопченного чайника, стоявшего на великолепном столе, налил морковного чая и предложил ей с половиной леденца; расхаживая в накинутом на плечи меховом пальто и в валенках по ковру, он развивал головокружительную программу народного просвещения.
- За десять - пятнадцать лет мы будем просвещенной страной. Сокровища мировой культуры мы сделаем достоянием народных масс, - говорил он с фанатической улыбкой, теребя бородку. - Предстоит гигантская работа по ликвидации неграмотности. Этот позор должен быть смыт, - это дело чести каждого интеллигентного человека... Все молодое поколение должно быть охвачено воспитанием от яслей и детских садов до университета... Никто и ничто не помешает нам, большевикам, осуществить на деле то, о чем могли только мечтать лучшие представители нашей интеллигенции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58