Такую страсть многие из красноармейцев видели в первый раз, - иные телеги ускакали далеко в степь. Протяжно заиграла труба, собирая рассыпавшийся строй. И долго еще молодые ребята опасливо поглядывали на облака.
Теперь надо было ждать и самих казаков. Телеги шли ось к оси, тесными рядами. С пушек, ползущих внутри вытянутого четырехугольника, были сняты чехлы. На закате дня впереди залиловели очертания селенья. Оттуда рысцой возвращался Сапожков с двумя разведчиками. Возбужденный и веселый, подъехал к Телегину и Ивану Горе, снял папаху, взъерошил мокрые волосы:
- Все в порядке, на хуторе никого, кроме баб и ребят. Дальше, верстах в пяти, станица, там - казаки...
- Казаки, казаки, утешили тоже! - сердито перебил Иван Гора. - А где наши?
- Не знаю же, тебе говорят... Наши от станицы отошли, а на хуторе их и не было...
- Хутор надо занимать, - сказал Иван Ильич, - покуда не свяжусь с фронтом - ни шагу дальше хутора не двинусь.
В сумерках заняли хутор, раскинувшийся по берегу запруженного оврага. Красноармейцы стучали в ставни, кричали устрашающе: "Хозяева, вылазь!" Заходили в натопленные, темные хаты. Лишь кое-где за печкой обнаруживали где женщину с ребенком, где бормочущую со страху бабушку. Все мужское население убежало в станицу. Телегин приказал окапываться. Оба конца улицы загородили сдвинутыми возами. Сапожкова он еще засветло послал с охотниками в глубокую разведку, чтобы за ночь связаться с фронтом.
Ночь прошла тревожно. Хотя казаки не большие охотники драться по ночам, все же можно было ждать от них всякой пакости. Иван Ильич и Иван Гора ходили из конца в конец хутора, пробирались по еще зыбкому льду на ту сторону пруда. Небо было непроглядно, орудийная стрельба на северо-востоке затихла. Поднимался ветер, тянущий сыростью, мороз спадал, и снег уже не хрустел под ногами.
- В мышеловку, ну чисто в мышеловку попали, - гудел Иван Гора, угрюмо шагая рядом с Телегиным, - не смогли довести полка... Позор! Нас ищут, мы ищем, что за хреновина! Кто виноват, ну - кто?
- Брось ты, никто не виноват.
- С кого первого спросят? С меня. И правильно. Комиссар в степи с полком потерялся, ах, хреновина!..
Гулко раздался одинокий выстрел. Иван Гора с размаху остановился. Были слышны удары его сердца. И сразу началась ураганная стрельба и так же внезапно затихла. В темноте лишь переговаривались люди, выскочившие спросонок из хат.
- Нервничают ребята, - сказал Иван Ильич. - Молодежь необстрелянная. Давай покурим.
Перед рассветом он зашел на минутку в хату, осторожно шагая через ноги спящих, ощупью добрался до печки. Дашина рука в темноте отыскала его и погладила по лицу, он прижал к губам ее теплую ладонь.
- Что ты не спишь?
- Знаешь, я о чем, Иван, - если мы долго простоим на хуторе, - в конце концов можно сыграть "Разбойников" под открытым небом и даже просто в шинелях, не в этом суть...
- Ну конечно, Дашенька.
- Так горячо у нас пошло - жалко, если они все растеряют...
- Правильно... Я завтра взгляну, - может быть, сарай какой-нибудь найдется... Спи, деточка...
Он опять вышел на улицу и глубоко вдохнул сырой ветер. После стольких лет тоски по счастью Иван Ильич никак не мог привыкнуть к тому, что оно было в двух шагах, в низенькой хате, на теплой печи, под овчинным тулупчиком...
"Не спит, в тревоге... И ведь ни словечка... Только обрадовалась, лапку протянула... Что за удивительная женщина!.."
То, что она отыскала его в темноте, и погладила, и прижала ладонь к его губам, так взволновало Ивана Ильича, что и на ветру лицо его пылало... Неужели он все-таки ошибается? "Нет, дорогой мой, эти глупости - прочь... Подруга - да, да, да... Верная - да, да, да... И на том будь счастлив..."
Он никогда не мог забыть тех темных вечеров в Петрограде, когда, прибегая с добытым пирожком, с конфеткой какой-нибудь для Дашеньки, он внушал ей только отвращение и ужас... Значит, в нем было такое и никуда оно не девалось. Но, боже мой, до чего он любил эту женщину, до чего желал ее!
Из темноты подошел Иван Гора, глубоко засунувший руки в карманы бекеши.
- А если они Сапожкова у нас перехватят?
- Очень возможно. Я на рассвете высылаю вторую разведку.
- Раньше, гораздо раньше надо было все это делать!.. - Иван Гора вытащил руку из кармана и постукал себя кулаком по лбу. - Не оправдал доверия, коммунист! Выдеремся из этой истории благополучно, - все равно не прощу себе... Я бы такого комиссара повел вон за тот амбарчик: прощай, товарищ!
- Иван Степанович, я в такой же мере виноват, если хочешь...
- Брось, брось. Ну - пойдем, давай закуривай...
Всю эту ночь Сергей Сергеевич Сапожков с пятью разведчиками-охотниками колесил по степи, в надежде обнаружить какие-либо признаки фронта. Но степь была глуха и непроглядна. Зажигали спичку и ориентировались по компасу. Некормленые лошади приустали, а та, на которой был навьючен пулемет, захромала и тянула повод. Сапожков приказал спешиться, разнуздать, отпустить подпруги. Из заседельных мешков достали пшеницы, насыпали в шапки, стали кормить лошадей, поставив их спиной к ветру.
- Товарищ командир, я нашел объяснение, почему мы не смогли соприкоснуться с фронтом, - сказал Шарыгин, как всегда вдумчиво подбирая слова. - Фронт сконцентрировался... (Он озяб, губы у него плохо шевелились.) Мы подтянули фланги в район боя, и казаки сконцентрировались... Возможен такой факт?
- О казаки, казаки, лживые и коварные отродья крокодилов! Ад и тысячу дьяволов! - серьезно проговорил Латугин. Трое молодых красноармейцев (мобилизованные на казачьих хуторах) прыснули со смеху. Шарыгин сейчас же ответил:
- Не всегда шутка к месту, товарищ Латугин. Нахальство надо попридержать в серьезных делах.
Сапожков тихо:
- Будет, ребята, не ссориться.
Лошади позвякивали удилами, с хрустом жуя пшеницу. За спинами у разведчиков посвистывал ветер в дулах винтовок.
- Жри, не балуй, холера! - прикрикнул Латугин, когда лошадь, выдернув голову из шапки, начала ему кланяться.
Давеча, на хуторе, у колодца, где собрались красноармейцы, Сергей Сергеевич Сапожков крикнул охотников в разведку, и первым подошел к нему Шарыгин: "Я иду с вами", - причем не удержался, добавил, волнуясь: "Не подумайте, товарищ командир, я не из лихачества выскакиваю, но, как комсомолец, сознательно, так сказать...".
Латугин, который привел к колодцу артиллерийскую упряжку и смеялся с красноармейцами, услышал это, увидал красное, возбужденное лицо Шарыгина... "Ах, черт курносый, подумал, нет, врешь, не обскачешь..." И, подернув плечами, подошел к Сапожкову.
- Не лишний буду у вас, Сергей Сергеевич? А то - сбегаю на батарею, отпрошусь.
Всю дорогу он цеплялся к Шарыгину и смешил красноармейцев. Сейчас его обозвали нахалом, и командир сделал замечание. Так! Латугин высыпал из шапки в горсть остатки зерна, бросил их в рот:
- Языка надо добыть, что ж без толку по степи кружиться... Тогда будем знать - где фронт сконцентрировался...
- Правильно, - подтвердил Шарыгин, - дельное предложение.
- Ну, товарищи, по коням!
Сапожков надел шапку, взнуздал лошадь, кряхтя подтянул подпруги и вскочил в седло. Перед рассветом стало подмораживать, и ночь была уже не так темна. Предутренний зеленоватый свет обозначил мутные края облаков. Ребята, нахохлившись, трусили рысцой.
- Стой! Вон, они! - Латугин, роняя шапку, через голову потащил карабин. - Шестеро... семеро! - В зеленоватой мути только его морские глаза могли увидать что-то совсем неразличимое... - Да нет же, черт, - шипел он съехавшимся разведчикам. - Не туда глядишь, вон они - чуть брезжут...
Пока торопливо развьючивали пулемет, послышался топот лошадей и обозначились преувеличенные, неясные очертания всадников.
- Снохачи, клади оружие, сдавайся! - диким голосом закричал Латугин. Не по-кавалерийски ударил лошадь дулом карабина и поскакал, и, догоняя его, поскакал вслед Шарыгин. "Назад, назад!" - надрывался Сапожков. Приостановившиеся было казаки, - видимо, тоже разведчики, - повернули коней и стали уходить. Латугин с седла выстрелил несколько раз; под одним, скакавшим позади (остальные уже едва были видны), лошадь кинулась вбок и повалилась. Латугин и Шарыгин завертелись вокруг соскочившего человека. "Давай сюда, товарищи!" - звал Латугин, возясь с ним около упавшей лошади. Когда к нему подбежали, он уже сидел верхом на казаке и крутил ему руки. "Небольшой, а какой здоровый дядька..." Казак лежал ничком, щекой в снегу, и хрипел, морщинисто зажмурив глаза.
Ему приказали встать, толкнули его, перевернули на спину. Казак начал ругаться забористо, сложно, так, будто нарывался, чтобы его скорее прикончили. Сапожков, побледнев, ударил его ножнами шашки: "Встань!" Казак, приподняв голову, дико взглянул на него, встал, пошатываясь. Был он невелик ростом, покатый в плечах, с широкой, как сияние, бородой, забитой снегом.
- Типун тебе на язык, матерщинник, куродав! - закричал на него Сапожков. - Перед тобой командир полка, отвечай на мои вопросы.
Казак потянул за спиной скрученные ремнем руки. Круглыми желтыми глазами, поворачивая бороду, глядел на стоящих перед ним. Вдруг облизнул губы.
- Я тебя знаю, - сказал он одному из красноармейцев, румяному и смешливому, - ты Куркина родной племянник, не стыдно тебе?
- Тю! И я тебя знаю, Яков Васильевич...
- Яков Васильевич, здравствуй, желанный, - сказал Латугин, и смешливый красноармеец опять прыснул. - Чудо бородатое, мы-то вас всю ночь ищем. Какого полка? В составе какого корпуса?
Сапожков, отстранив его, достал карту и начал допрос. Казак отвечал неохотно, потом, видимо, рассудил, что за разговором можно выгадать время, - краснопузые немного поостынут, можно будет выпутаться, - и разговорился. Из его слов узнали о прорыве фронта генералом Татаркиным и о том, что дальнейшее развитие успеха приостановлено доно-ставропольцами и что сейчас идет кровопролитный бой под Дубовкой, куда стягиваются и белые и красные.
Конец ниточки был найден. Решили казака отправить в полк с одним человеком, остальным, не щадя коней, идти на Дубовку - рапортовать командующему о прибытии качалинского полка. И тут только спохватились где же Шарыгин?
- Мишка, - позвал Латугин, - заснул с конями?
Брошенная лошадь Латугина стояла, наступив на повод. Из-под брюха другой лошади, повесившей худую шею, виднелись странно подогнутые ноги Шарыгина. Он обхватил седельную подушку, прижался к ней лицом.
- Мишка! - С тревогой Латугин взял его за плечи, потянул к себе. Братишка, чего дуришь?
Шарыгин откачнулся и тяжело повалился на него. Лицо его было землистое. Шинель от груди до патронташа набухла кровью. Латугин опустил его на снег, заголил белый живот его, прижал ладонью кровотачащую рану.
- Ты его угодил шашкой. Эх, Яков, Яков!.. - Латугин сорвал с себя шинель и гимнастерку, от ворота разодрал рубаху, скрутил ее жгутом и живо и ловко стал перевязывать Шарыгину живот.
- Сергей Сергеевич, надо его на хутор везти.
- Позволь, как же...
- Что - как же!.. Я один его довезу и пленного пригоню.
На мертвенном лице Шарыгина выступил пот, закаченные глаза ожили, к ним возвращалось сознание, и изумление, и страх: что такое произошло с ним, молодое, никогда не болевшее, сильное тело его сломалось...
- Товарищи, родные, как же мне теперь?
- Снегу, снегу схвати, дурной! - Латугин щипал снег и клал ему на губы.
Покуда возились с Шарыгиным и перевьючивали пулемет с захромавшей лошади, - стало уже совсем светло, ветер гнал низкие, растрепанные облака, сеющие мелким ледяным дождичком. За хлопотами не заметили, как с юга, вместе с клочьями тумана, надвинулись огромные скопления конницы.
От топота ее загудела степь. На рысях проходили колышущиеся колонны всадников, упряжки пушек, четверни тачанок. Разведчики глядели на них, держа лошадей в поводу. Уходить было поздно.
Разведчиков заметили, десятка два верхоконных отделились от головы проходившей колонны и вскачь погнали к ним. Оглянувшись, Сапожков видел, как Латугин, серьезный и побледневший, медленно потянул шашку; смешливый красноармеец, неосмысленно щелкая затвором винтовки, все лицо собрал морщинками, как от боли...
Передний всадник, в заломленной бараньей шапке, в плечистой бурке, покрывающей от репицы небольшую лошадку, что-то закричал и указал на разведчиков. Сапожков выстрелил, и тотчас Латугин, падая на него с седла, схватил за руку:
- Г...но! Не стреляй! Свои!
Они подскакивали. Фланговые, окружая, стлались на конях. Высокий человек в бурке налетел на Сапожкова и так тряхнул за грудь, что тот потерял оба стремени...
- Ослеп!.. Что за люди, какой части?
Черные глаза у него вращались, усы взъерошились, он едва удерживался, чтобы рукоятью шашки не стукнуть оробевшего Сапожкова.
- Мы качалинского стрелкового полка. Ищем связь с фронтом.
- Плохо же вы ищете связь с фронтом, когда он у вас на носу, - остывая, ответил усатый и с треском бросил шашку в ножны. - Садись, езжай с нами.
- У нас раненый, вот в чем дело-то...
- Ах, боже ж ты мой, весь полк у вас такой бестолковый?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58