Кое-где при звуке Дашиных шагов приотворялись двери на цепочках. Казалось, за каждой дверью стоял человек, предупреждая обитателей об опасности.
На пятом этаже Даша постучала – три раза и еще раз, – как ее учили. Послышались осторожные шаги, кто-то, дыша в скважину, рассматривал Дашу. Дверь отворила пожилая высокая дама с ярко-синими, страшными, выпуклыми глазами. Даша молча протянула ей картонный треугольник. Дама сказала:
– Ах, из Петербурга… Пожалуйста, войдите.
Через кухню, где, видимо, давно уже не готовили, Даша прошла в большие занавешенные комнаты. В полутемноте виднелись очертания прекрасной мебели, поблескивала бронза, но и здесь было что-то нежилое. Дама попросила Дашу на диван, сама села рядом, рассматривая гостью страшными, расширенными глазами.
– Рассказывайте, – сурово-повелительно приказала она. Даша честно сосредоточилась, честно начала передавать те неутешительные сведения, о которых ей велел рассказать Куличек. Дама стиснула красивые, в кольцах, руки на сжатых коленях, хрустнула пальцами…
– Итак, вам еще ничего не известно в Петрограде? – перебила она. Низкий голос ее трепетал в горле. – Вам неизвестно, что вчера ночью был обыск у полковника Сидорова… Найден план эвакуации и некоторые мобилизационные списки… Вам неизвестно, что сегодня на рассвете арестован Виленкин… – Выпрямив судорожно грудь, она поднялась с дивана, отогнула портьеру, висевшую на двери, обернулась к Даше:
– Идите сюда. С вами будут говорить…
– Пароль, – повелительно сказал человек, стоявший спиной к окну. Даша протянула ему картонный треугольник. – Кто вам передал это? (Даша начала объяснять.) Короче!
Он держал левой рукой у рта шелковый носовой платок, закрывавший его смуглое или, быть может, загримированное лицо. Неопределенные, с желтоватым ободком глаза нетерпеливо всматривались в Дашу. Он опять прервал ее:
– Вам известно: вступая в организацию, вы рискуете жизнью?
– Я одинока и свободна, – сказала Даша. – Я почти ничего не знаю об организации. Никанор Юрьевич дал мне поручение… Я не могу больше сидеть сложа руки. Уверяю вас, я не боюсь ни работы, ни…
– Вы совсем ребенок. – Он сказал это так же отрывисто, но Даша настороженно подняла брови.
– Мне двадцать четыре года.
– Вы – женщина? (Она не ответила.) В данном случае это важно. (Она утвердительно наклонила голову.) О себе можете не рассказывать, я вас всю вижу. Я вам доверяю. Вы удивлены?
Даша только моргнула. Отрывистые, уверенные фразы, повелительный голос, холодные глаза быстро связали ее неокрепшую волю. Она почувствовала то облегчение, когда у постели садится доктор, блестя премудрыми очками: «Ну-с, ангел мой, с нынешнего дня мы. будем вести себя так…»
Теперь она внимательно оглянула этого человека с платком у лица. Он был невысок ростом, в мягкой шляпе, в защитном, хорошо сшитом пальто, в кожаных крагах. И одеждой, и точными движениями он походил на иностранца, говорил с петербургским акцентом, неопределенным и глуховатым голосом:
– Вы где остановились?
– Нигде, я – сюда прямо с вокзала.
– Очень хорошо. Сейчас вы пойдете на Тверскую, в кафе «Бом». Там поедите. К вам подойдет один человек, вы узнаете, его по галстучной булавке – в виде черепа. Он скажет пароль: «С богом, в добрый путь». Тогда вы покажете ему вот это. (Он разорвал картонный треугольник и одну половину отдал Даше.) Покажите так, чтобы никто не видел. Он даст вам дальнейшие инструкции. Повиновение ему – беспрекословное. У вас есть деньги?
Он вынул из бумажника две думские ассигнации по тысяче рублей.
– За вас будут платить. Эти деньги старайтесь сберечь на случай неожиданного провала, подкупа, бегства. С вами может случиться все. Ступайте… Подождите… Вы хорошо поняли меня?
– Да, – с запинкой ответила Даша, складывая тысячные бумажки все мельче и мельче в квадратик.
– Ни слова о свидании со мной. Ни слова никому о том, что вы были здесь. Ступайте.
Даша пошла на Тверскую. Она была голодна и устала. Деревья Тверского бульвара, мрачные и редкие прохожие – плыли, как сквозь туман. Все же ей было покойно оттого, что кончилась мучительная неподвижность, и непонятные ей события подхватили ее чертовым колесом, понесли в дикую жизнь.
Навстречу, точно кинотени, прошли две женщины в лаптях. Оглянулись на Дашу, сказали тихо:
– Бесстыдница, на ногах не стоит.
Дальше проплыла высокая дама с полуседыми, собранными в воронье гнездо волосами, с трагически жалкими морщинами у припухлого рта. На лице, когда-то, должно быть, красивом, застыло величайшее недоумение. Длинная черная юбка заплатана, будто нарочно, другой материей. Под шалью, тащившейся концом по земле, она держала связку книг и вполголоса обратилась к Даше.
– Есть Розанов, запрещенное, полный Владимир Соловьев…
Дальше стояли несколько старичков, – наклонившись к садовой скамейке, они что-то делали; проходя, Даша увидела на скамье двух, плечо к плечу, крепко спавших красногвардейцев с открытыми ртами, с винтовками между колен; старички шепотом ругали их нехорошими словами.
За деревьями сухой ветер гнал пыль. Прозвонил редкий трамвай, громыхая по булыжнику, сломанной подножкой. Серые грозди солдат висели на поручнях и сзади на тормозе. У бронзового Пушкина на голове попрыгивали воробьи, равнодушные к революциям.
Даша свернула на Тверскую: со спины на нее налетело пыльное облако, закутало бумажками, донесло до кафе «Бом» – последнего оплота старой, беспечной жизни.
Здесь собирались поэты всех школ, бывшие журналисты, литературные спекулянты, бойкие юноши, легко и ловко Приспособляющиеся к смутному времени, девицы, отравленные скукой и кокаином, мелкие анархисты – в поисках острых развлечений, обыватели, прельстившиеся пирожными.
Едва Даша заняла в глубине кафе место под бюстом знаменитого писателя, как кто-то взмахнул руками, кинулся сквозь табачные туманности и шлепнулся рядом с Дашей, хихикая влажной, гнилозубой улыбкой. Это был давнишний знакомый, поэт Александр Жиров.
– Я за вами гнался по Лубянке… Уверен был, что это вы, Дарья Дмитриевна. Какими судьбами, откуда? Вы одна? С мужем? Вы помните меня? Был когда-то влюблен – вы знали это, правда?
Глаза его маслились. Ни на один вопрос, он, очевидно, не ждал ответа. Он был все тот же – с ознобцем возбуждения, лишь одряблела нездоровая кожа; на тощем, длинном лице значительным казался кривоватый, широкий внизу нос.
– А я столько пережил за эти годы… Фантастика… В Москве недавно… Я в группе имажинистов: Сережка Есенин, Бурлюк, Крученых. Ломаем… Вы проходили мимо Страстного? Видели на стене аршинные буквы? Это мировая дерзость… Даже большевики растерялись… Мы с Есениным всю ночь работали… Богородицу и Иисуса Христа разделали под орех… Такая, знаете, космическая похабщина, – на рассвете две старушонки прочли – и из обеих сразу дух вон… Дарья Дмитриевна, я, кроме того, в анархической группе «Черный коршун»… Мы вас привлечем… Нет, нет, и разговору не может быть… У нас шефом – знаете кто? Знаменитый Мамонт Дальский… Гений… Кин… Великий дерзатель… Еще какие-то две недели – и вся Москва в наших руках… Вот начнется эпоха! Москва под черным знаменем. Победу мы задумали отпраздновать – знаете как? Объявим всеобщий карнавал… Винные склады – на улицу, на площадях – военные оркестры… Полтора миллиона ряженых. Никакого сомнения, – половина явятся голые… И вместо фейерверка – взорвем на Лосином острове артиллерийские склады. В мировой истории не было ничего подобного…
За эти дни это была уже третья политическая система, с которой знакомилась Даша. Сейчас она просто испугалась. Даже забыла про голод. Довольный произведенным впечатлением. Жиров пустился в подробности.
– Разве вас не рвет кровью при виде пошлости современного города. Мой друг, Валет, гениальный художник, – да вы помните его, – составил план полного изменения лица города… Сломать и заново построить – мы не успеем к карнавалу… Кое-что решено взорвать, – конечно. Исторический музей. Кремль, Сухареву башню, дом Перцова… Вдоль улицы ставим, во всю вышину домов, дощатые щиты и расписываем их архитектурными сюжетами новейшего, небывалого стиля… Деревья, – натуральная листва недопустима, – деревья мы окрашиваем при помощи пульверизаторов в различные цвета… Представляете – черные липы Пречистенского бульвара, жутко лиловый Тверской бульвар… Жуть!.. Решено также всенародное кощунство над Пушкиным… Дарья Дмитриевна, а вспоминаете «великолепные кощунства» и «борьбу с бытом» на квартире Телегина? Ведь над нами тогда издевались.
Мелко, будто зябко, посмеиваясь, он вспомнил прошлое, ближе подсунулся к Даше и уже несколько раз, жестикулируя, задел ее едва выпуклую грудь…
– А вы помните Елизавету Киевну – с бараньими глазами? Еще до одури была влюблена в вашего жениха и сошлась с Бессоновым. Ее муж – виднейший анархист-боевик, Жадов… Он да Мамонт Дальский – главные наши козыри. Слушайте, и Антошка Арнольдов здесь! При Временном правительстве ворочал всей прессой, два собственных автомобиля… Жил с аристократками… Одна у него была, – венгерка из «Вилла Родэ», – такой чудовищной красоты, – он даже спал с револьвером около нее. Ездил в Париж в прошлом июле, – чуть-чуть его не назначили послом… Осел!.. Не успел перевести валюту за границу, теперь голодает, как сукин сын. Да, Дарья Дмитриевна, нужно идти в ногу с новой эпохой… Антошка Арнольдов погиб потому, что завел шикарную квартиру на Кирочной, золоченую мебель, кофейники, сто пар ботинок. Жечь, ломать, рвать в клочки все предрассудки… Абсолютная, звериная, девственная свобода – вот! Другого такого времени не случится… И мы осуществим великий опыт. Все, кто тянется к мещанскому благополучию, – погибнут… Мы их раздавим… Человек – это ничем не ограниченное желание… (Он понизил голос, придвинувшись к Дашиному уху.) Большевики – дерьмо… Они только неделю были хороши, в Октябре… И сразу потянули на государственность. Россия всегда была анархической страной, русский мужик – природный анархист… Большевики хотят превратить Россию в фабрику – чушь. Не удастся. У нас – Махно… Перед ним Петр Великий – щенок… Махно на юге. Мамонт Дальский и Жадов в Москве… С двух концов зажжем. Сегодня ночью я вас сведу кое-куда, сами увидите – какой размах… Согласны? Идем?
Вот уже несколько минут, как за соседний столик сел бледный молодой человек с острой бородкой. Через пенсне пристально, из-за газеты, он глядел на Дашу. Оглушенная фантазией Жирова, она не пыталась протестовать: в табачных облаках, казалось ей, рождались, как молния, эти сверхъестественные замыслы, плавали странные лица с закушенными папиросками и расширенными зрачками… Что она могла возразить? Пропищала бы жалобно о том, что ее сердчишко трепещет перед этими опытами, – и, конечно, в грохоте дьявольского хохота, улюлюканья, гоготанья потонул бы ее писк.
Глаза человека с острой бородкой все настойчивее ощупывали ее. Она увидела в его пунцовом галстуке маленький металлический череп – булавку, – догадалась, что это тот, с кем ей нужно встретиться, приподнялась было, но он коротко мотнул головой, приказывая сидеть на месте. Даша наморщилась, соображая. Он показал глазами на Жирова. Она поняла и попросила Жирова принести ей поесть. Тогда человек с бородкой подошел к ее столу и сказал, не разжимая губ:
– С богом, в добрый путь.
Даша раскрыла сумочку и показала половину треугольника. Он приложил ее к другой половине, разорвал их в мелкие клочки.
– Откуда вы знаете Жирова? – спросил он быстро.
– Давно, по Петербургу.
– Это нас устраивает. Нужно, чтобы вас считали из их компании. Соглашайтесь на все, что он предложит. А завтра, – запомните, – в это самое время вы придете к памятнику Гоголя на Пречистенский бульвар. Где вы ночуете?
– Не знаю.
– Эту ночь проводите где угодно… Ступайте с Жировым…
– Я ужасно устала. – У Даши глаза наполнились слезами, задрожали руки, но, взглянув ему в недоброе лицо, на булавочку с черепом, она покорно потупилась.
– Помните – абсолютная конспирация. Если проговоритесь, хотя бы нечаянно, – время боевое – вас придется убрать…
Он подчеркнул это слово. У Даши поджались пальцы на ногах. К столу проталкивался Жиров с двумя тарелками. Человек с булавочкой подошел к нему, кривя улыбкой тонкий рот, и Даша услышала, как он сказал:
– Хорошенькая девочка. Кто такая?
– Ну, это ты, впрочем, оставь, Юрка, не для тебя приготовлена. – Улыбаясь, не то грозясь, Жиров показал ему вдогонку осколки зубов и поставил перед Дашей черный хлеб, сосиски и стакан с коричневой бурдой. – Так как же, сегодня вечером вы свободны?
– Все равно, – ответила Даша, с мучительным наслаждением откусывая сосиску.
Жиров предложил пойти к нему, в номер гостиницы «Люкс», наискосок через улицу.
– Поспите, помоетесь, а часов в десять я за вами приду.
Он суетился и хлопотал, все еще по старым воспоминаниям несколько робея Даши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
На пятом этаже Даша постучала – три раза и еще раз, – как ее учили. Послышались осторожные шаги, кто-то, дыша в скважину, рассматривал Дашу. Дверь отворила пожилая высокая дама с ярко-синими, страшными, выпуклыми глазами. Даша молча протянула ей картонный треугольник. Дама сказала:
– Ах, из Петербурга… Пожалуйста, войдите.
Через кухню, где, видимо, давно уже не готовили, Даша прошла в большие занавешенные комнаты. В полутемноте виднелись очертания прекрасной мебели, поблескивала бронза, но и здесь было что-то нежилое. Дама попросила Дашу на диван, сама села рядом, рассматривая гостью страшными, расширенными глазами.
– Рассказывайте, – сурово-повелительно приказала она. Даша честно сосредоточилась, честно начала передавать те неутешительные сведения, о которых ей велел рассказать Куличек. Дама стиснула красивые, в кольцах, руки на сжатых коленях, хрустнула пальцами…
– Итак, вам еще ничего не известно в Петрограде? – перебила она. Низкий голос ее трепетал в горле. – Вам неизвестно, что вчера ночью был обыск у полковника Сидорова… Найден план эвакуации и некоторые мобилизационные списки… Вам неизвестно, что сегодня на рассвете арестован Виленкин… – Выпрямив судорожно грудь, она поднялась с дивана, отогнула портьеру, висевшую на двери, обернулась к Даше:
– Идите сюда. С вами будут говорить…
– Пароль, – повелительно сказал человек, стоявший спиной к окну. Даша протянула ему картонный треугольник. – Кто вам передал это? (Даша начала объяснять.) Короче!
Он держал левой рукой у рта шелковый носовой платок, закрывавший его смуглое или, быть может, загримированное лицо. Неопределенные, с желтоватым ободком глаза нетерпеливо всматривались в Дашу. Он опять прервал ее:
– Вам известно: вступая в организацию, вы рискуете жизнью?
– Я одинока и свободна, – сказала Даша. – Я почти ничего не знаю об организации. Никанор Юрьевич дал мне поручение… Я не могу больше сидеть сложа руки. Уверяю вас, я не боюсь ни работы, ни…
– Вы совсем ребенок. – Он сказал это так же отрывисто, но Даша настороженно подняла брови.
– Мне двадцать четыре года.
– Вы – женщина? (Она не ответила.) В данном случае это важно. (Она утвердительно наклонила голову.) О себе можете не рассказывать, я вас всю вижу. Я вам доверяю. Вы удивлены?
Даша только моргнула. Отрывистые, уверенные фразы, повелительный голос, холодные глаза быстро связали ее неокрепшую волю. Она почувствовала то облегчение, когда у постели садится доктор, блестя премудрыми очками: «Ну-с, ангел мой, с нынешнего дня мы. будем вести себя так…»
Теперь она внимательно оглянула этого человека с платком у лица. Он был невысок ростом, в мягкой шляпе, в защитном, хорошо сшитом пальто, в кожаных крагах. И одеждой, и точными движениями он походил на иностранца, говорил с петербургским акцентом, неопределенным и глуховатым голосом:
– Вы где остановились?
– Нигде, я – сюда прямо с вокзала.
– Очень хорошо. Сейчас вы пойдете на Тверскую, в кафе «Бом». Там поедите. К вам подойдет один человек, вы узнаете, его по галстучной булавке – в виде черепа. Он скажет пароль: «С богом, в добрый путь». Тогда вы покажете ему вот это. (Он разорвал картонный треугольник и одну половину отдал Даше.) Покажите так, чтобы никто не видел. Он даст вам дальнейшие инструкции. Повиновение ему – беспрекословное. У вас есть деньги?
Он вынул из бумажника две думские ассигнации по тысяче рублей.
– За вас будут платить. Эти деньги старайтесь сберечь на случай неожиданного провала, подкупа, бегства. С вами может случиться все. Ступайте… Подождите… Вы хорошо поняли меня?
– Да, – с запинкой ответила Даша, складывая тысячные бумажки все мельче и мельче в квадратик.
– Ни слова о свидании со мной. Ни слова никому о том, что вы были здесь. Ступайте.
Даша пошла на Тверскую. Она была голодна и устала. Деревья Тверского бульвара, мрачные и редкие прохожие – плыли, как сквозь туман. Все же ей было покойно оттого, что кончилась мучительная неподвижность, и непонятные ей события подхватили ее чертовым колесом, понесли в дикую жизнь.
Навстречу, точно кинотени, прошли две женщины в лаптях. Оглянулись на Дашу, сказали тихо:
– Бесстыдница, на ногах не стоит.
Дальше проплыла высокая дама с полуседыми, собранными в воронье гнездо волосами, с трагически жалкими морщинами у припухлого рта. На лице, когда-то, должно быть, красивом, застыло величайшее недоумение. Длинная черная юбка заплатана, будто нарочно, другой материей. Под шалью, тащившейся концом по земле, она держала связку книг и вполголоса обратилась к Даше.
– Есть Розанов, запрещенное, полный Владимир Соловьев…
Дальше стояли несколько старичков, – наклонившись к садовой скамейке, они что-то делали; проходя, Даша увидела на скамье двух, плечо к плечу, крепко спавших красногвардейцев с открытыми ртами, с винтовками между колен; старички шепотом ругали их нехорошими словами.
За деревьями сухой ветер гнал пыль. Прозвонил редкий трамвай, громыхая по булыжнику, сломанной подножкой. Серые грозди солдат висели на поручнях и сзади на тормозе. У бронзового Пушкина на голове попрыгивали воробьи, равнодушные к революциям.
Даша свернула на Тверскую: со спины на нее налетело пыльное облако, закутало бумажками, донесло до кафе «Бом» – последнего оплота старой, беспечной жизни.
Здесь собирались поэты всех школ, бывшие журналисты, литературные спекулянты, бойкие юноши, легко и ловко Приспособляющиеся к смутному времени, девицы, отравленные скукой и кокаином, мелкие анархисты – в поисках острых развлечений, обыватели, прельстившиеся пирожными.
Едва Даша заняла в глубине кафе место под бюстом знаменитого писателя, как кто-то взмахнул руками, кинулся сквозь табачные туманности и шлепнулся рядом с Дашей, хихикая влажной, гнилозубой улыбкой. Это был давнишний знакомый, поэт Александр Жиров.
– Я за вами гнался по Лубянке… Уверен был, что это вы, Дарья Дмитриевна. Какими судьбами, откуда? Вы одна? С мужем? Вы помните меня? Был когда-то влюблен – вы знали это, правда?
Глаза его маслились. Ни на один вопрос, он, очевидно, не ждал ответа. Он был все тот же – с ознобцем возбуждения, лишь одряблела нездоровая кожа; на тощем, длинном лице значительным казался кривоватый, широкий внизу нос.
– А я столько пережил за эти годы… Фантастика… В Москве недавно… Я в группе имажинистов: Сережка Есенин, Бурлюк, Крученых. Ломаем… Вы проходили мимо Страстного? Видели на стене аршинные буквы? Это мировая дерзость… Даже большевики растерялись… Мы с Есениным всю ночь работали… Богородицу и Иисуса Христа разделали под орех… Такая, знаете, космическая похабщина, – на рассвете две старушонки прочли – и из обеих сразу дух вон… Дарья Дмитриевна, я, кроме того, в анархической группе «Черный коршун»… Мы вас привлечем… Нет, нет, и разговору не может быть… У нас шефом – знаете кто? Знаменитый Мамонт Дальский… Гений… Кин… Великий дерзатель… Еще какие-то две недели – и вся Москва в наших руках… Вот начнется эпоха! Москва под черным знаменем. Победу мы задумали отпраздновать – знаете как? Объявим всеобщий карнавал… Винные склады – на улицу, на площадях – военные оркестры… Полтора миллиона ряженых. Никакого сомнения, – половина явятся голые… И вместо фейерверка – взорвем на Лосином острове артиллерийские склады. В мировой истории не было ничего подобного…
За эти дни это была уже третья политическая система, с которой знакомилась Даша. Сейчас она просто испугалась. Даже забыла про голод. Довольный произведенным впечатлением. Жиров пустился в подробности.
– Разве вас не рвет кровью при виде пошлости современного города. Мой друг, Валет, гениальный художник, – да вы помните его, – составил план полного изменения лица города… Сломать и заново построить – мы не успеем к карнавалу… Кое-что решено взорвать, – конечно. Исторический музей. Кремль, Сухареву башню, дом Перцова… Вдоль улицы ставим, во всю вышину домов, дощатые щиты и расписываем их архитектурными сюжетами новейшего, небывалого стиля… Деревья, – натуральная листва недопустима, – деревья мы окрашиваем при помощи пульверизаторов в различные цвета… Представляете – черные липы Пречистенского бульвара, жутко лиловый Тверской бульвар… Жуть!.. Решено также всенародное кощунство над Пушкиным… Дарья Дмитриевна, а вспоминаете «великолепные кощунства» и «борьбу с бытом» на квартире Телегина? Ведь над нами тогда издевались.
Мелко, будто зябко, посмеиваясь, он вспомнил прошлое, ближе подсунулся к Даше и уже несколько раз, жестикулируя, задел ее едва выпуклую грудь…
– А вы помните Елизавету Киевну – с бараньими глазами? Еще до одури была влюблена в вашего жениха и сошлась с Бессоновым. Ее муж – виднейший анархист-боевик, Жадов… Он да Мамонт Дальский – главные наши козыри. Слушайте, и Антошка Арнольдов здесь! При Временном правительстве ворочал всей прессой, два собственных автомобиля… Жил с аристократками… Одна у него была, – венгерка из «Вилла Родэ», – такой чудовищной красоты, – он даже спал с револьвером около нее. Ездил в Париж в прошлом июле, – чуть-чуть его не назначили послом… Осел!.. Не успел перевести валюту за границу, теперь голодает, как сукин сын. Да, Дарья Дмитриевна, нужно идти в ногу с новой эпохой… Антошка Арнольдов погиб потому, что завел шикарную квартиру на Кирочной, золоченую мебель, кофейники, сто пар ботинок. Жечь, ломать, рвать в клочки все предрассудки… Абсолютная, звериная, девственная свобода – вот! Другого такого времени не случится… И мы осуществим великий опыт. Все, кто тянется к мещанскому благополучию, – погибнут… Мы их раздавим… Человек – это ничем не ограниченное желание… (Он понизил голос, придвинувшись к Дашиному уху.) Большевики – дерьмо… Они только неделю были хороши, в Октябре… И сразу потянули на государственность. Россия всегда была анархической страной, русский мужик – природный анархист… Большевики хотят превратить Россию в фабрику – чушь. Не удастся. У нас – Махно… Перед ним Петр Великий – щенок… Махно на юге. Мамонт Дальский и Жадов в Москве… С двух концов зажжем. Сегодня ночью я вас сведу кое-куда, сами увидите – какой размах… Согласны? Идем?
Вот уже несколько минут, как за соседний столик сел бледный молодой человек с острой бородкой. Через пенсне пристально, из-за газеты, он глядел на Дашу. Оглушенная фантазией Жирова, она не пыталась протестовать: в табачных облаках, казалось ей, рождались, как молния, эти сверхъестественные замыслы, плавали странные лица с закушенными папиросками и расширенными зрачками… Что она могла возразить? Пропищала бы жалобно о том, что ее сердчишко трепещет перед этими опытами, – и, конечно, в грохоте дьявольского хохота, улюлюканья, гоготанья потонул бы ее писк.
Глаза человека с острой бородкой все настойчивее ощупывали ее. Она увидела в его пунцовом галстуке маленький металлический череп – булавку, – догадалась, что это тот, с кем ей нужно встретиться, приподнялась было, но он коротко мотнул головой, приказывая сидеть на месте. Даша наморщилась, соображая. Он показал глазами на Жирова. Она поняла и попросила Жирова принести ей поесть. Тогда человек с бородкой подошел к ее столу и сказал, не разжимая губ:
– С богом, в добрый путь.
Даша раскрыла сумочку и показала половину треугольника. Он приложил ее к другой половине, разорвал их в мелкие клочки.
– Откуда вы знаете Жирова? – спросил он быстро.
– Давно, по Петербургу.
– Это нас устраивает. Нужно, чтобы вас считали из их компании. Соглашайтесь на все, что он предложит. А завтра, – запомните, – в это самое время вы придете к памятнику Гоголя на Пречистенский бульвар. Где вы ночуете?
– Не знаю.
– Эту ночь проводите где угодно… Ступайте с Жировым…
– Я ужасно устала. – У Даши глаза наполнились слезами, задрожали руки, но, взглянув ему в недоброе лицо, на булавочку с черепом, она покорно потупилась.
– Помните – абсолютная конспирация. Если проговоритесь, хотя бы нечаянно, – время боевое – вас придется убрать…
Он подчеркнул это слово. У Даши поджались пальцы на ногах. К столу проталкивался Жиров с двумя тарелками. Человек с булавочкой подошел к нему, кривя улыбкой тонкий рот, и Даша услышала, как он сказал:
– Хорошенькая девочка. Кто такая?
– Ну, это ты, впрочем, оставь, Юрка, не для тебя приготовлена. – Улыбаясь, не то грозясь, Жиров показал ему вдогонку осколки зубов и поставил перед Дашей черный хлеб, сосиски и стакан с коричневой бурдой. – Так как же, сегодня вечером вы свободны?
– Все равно, – ответила Даша, с мучительным наслаждением откусывая сосиску.
Жиров предложил пойти к нему, в номер гостиницы «Люкс», наискосок через улицу.
– Поспите, помоетесь, а часов в десять я за вами приду.
Он суетился и хлопотал, все еще по старым воспоминаниям несколько робея Даши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47