Леванту и Налымову пришлось тащить в руках увесистые, из свиной кожи, чемоданы (приобретенные для представительства).
На вокзале тоже не оказалось носильщиков. Бормоча левантинские проклятья, Левант ввалился, наконец, в купе.
– Видели что-нибудь подобное? Это – Англия! С ума они сошли!
Затем вагон начало толкать взад и вперед. По перрону взволнованно прошел начальник станции, – у него дрожали губы. Левант с бешенством высунулся в окошко:
– Слушайте, алло! Что случилось? Почему нас толкают? Я буду жаловаться, черт возьми! (Начальник что-то извинительно пробормотал.) Потрудитесь сделать, чтобы я сидел спокойно…
– Да сядьте вы, левантинец, – с досадой сказал Налымов.
Наконец тронулись. За вагонным окном понеслись ряды однообразных кирпичных домов, напоминающих гигантские, закопченные углем соты, огороженные зеленые поля, со столетними одинокими дубами, парки, островерхие кровли церквей, снова – огороженные поля, ручьи, ряды прокопченных рабочих домишек.
Левант с юмором стал поглядывать на хмурого, подтянутого Налымова.
– Знаете, я вас даже начинаю побаиваться. Вас бы посадить губернатором в военное время где-нибудь в Малой Азии, ой-ой, что бы вы натворили! Между нами: вешать вам приходилось? (У Налымова презрительно дрогнула верхняя губа.) Большой артист, честное слово. Я в вас не ошибся. Только послушайте, Налымов, ни капли спиртного, клянитесь мне.
Поезд, как в тоннель, ворвался в линии фонарей и освещенных окон; загрохотали виадуки, сверху, снизу пересекая путь, понеслись поезда, трамваи, и паровозный дым лизнул грязно-стеклянные своды вокзала – Лондон!
На перроне была явная тревога и недоумение, – ни одного носильщика. Несколько пассажиров растерянно стояли у багажного вагона, откуда два каких-то элегантных молодых человека вышвыривали без бережливости чемоданы. Красная от волнения дама, в сбитой набок шляпе и с дрожащей собачонкой на руках, пытаясь приостановить какую-то неловкость, торопливо шла позади безукоризненного джентльмена, – торжественно улыбаясь, он нес ее потрепанный чемодан.
– Прошу, джентльмены, ваш багаж.
Перед Левантом остановился, поправляя монокль, другой, не менее безукоризненный джентльмен. Он был в шелковом цилиндре, в свежих перчатках, воротник черного пальто поднят, прикрывая фрачный галстук, поверх пальто – зеленый фартук носильщика.
– Ваши чемоданы, джентльмены. – С британским упорством, выпятив атласно выбритый подбородок, он поднял багаж и зашагал (с британской решительностью) к выходу на площадь. Там, вынув изящный свисток, пронзительно свистнул. Мощно, бархатно подкатил длинный, из красного дерева, отделанный серебром роллс-ройс. За рулем сидел третий джентльмен, в пушистой кепке, в монокле, – поднятый воротник прикрывал фрачный галстук.
– Джентльмены, ваш адрес?
У Леванта вылезли глаза; при всей наглости он не мог ничего ответить. Джентльмен-носильщик сказал джентльмену-шоферу:
– Артур, джентльмены не понимают по-английски.
Левант прошептал:
– Господи помилуй, на руле никак – лорд, честное слово!.. Сэр, – с поклоном спросил он, – не можете ли вы объяснить, что все это значит?
– В Лондоне забастовка, сэр, – учтиво ответил джентльмен-носильщик, – забастовала часть транспорта: носильщики, шоферы и трамвайные служащие. Вы хорошо сделали, что приехали сегодня. По нашим сведениям завтра остановятся поезда. Мы штрейкбрехеры: нас вызвали на борьбу, – мы боремся. Я член «Жокей-клуба», весь «Жокей-клуб» работает носильщиками. Лорд Стенли (кивнул подбородком на шофера) – член клуба «Пасифик». Весь «Пасифик» обслуживает автотранспорт. Кондукторами и вагоновожатыми – члены королевского клуба «Британия». Все ясно, сэр. За перенос багажа один шиллинг и шесть пенсов, сэр.
– Ах, вот как, – сказал Левант и полез в шикарную машину.
– Алло, шофер, в Савой-отель…
Заняли в бельэтаже два соединенных салоном номера с зеркальными стенами. Побрились, переоделись во фраки. Ужинали в огромном, как площадь, колонном зале, торжественно, молча и невкусно. Вернулись к себе в салон, покурили, помолчали, разделись, легли спать.
В восемь утра Левант уже висел на телефоне. В половине девятого в кровать подавался первый завтрак, но вместо этого осторожно постучался управляющий гостиницей и, сохраняя спокойствие, сообщил, что прислуга забастовала, – джентльменам придется спуститься в ресторан и удовольствоваться холодной говядиной и кофе; есть вероятие, что на сегодняшний вечер Лондон очутится в темноте, но вряд ли до этого дойдет, – городские электростанции заняты спортивным клубом «Мяч и парус» и отрядами полиции. Хуже с подвозом съестного, никаких запасов не хватает на семь миллионов ртов… «Да, джентльмены, тяжело сознавать: наш рабочий, чистокровный англичанин, – пусть из низов общества, но англичанин же, бог мой, – на поводу у шайки московских разбойников». Директор посоветовал передвигаться по городу пешком: трамваи, обслуживаемые клубом «Британия», часто направляются не по тем стрелкам, и были случаи нападения бездельников на вагоновожатых, – приходилось отстреливаться, страдали вагонные стекла и пассажиры. Передвижение на автомобилях также сопряжено с риском получить камень в голову… «А в общем, джентльмены поступят так, как им заблагорассудится, и простят мое вторжение в их частную жизнь».
После завтрака пошли пешком. Валили потоки пешеходов. Полицейские, в синих суконных шлемах, как идеи высшей закономерности, с отеческой строгостью возвышались на перекрестках.
В управлении «Ройяль Дэтч Шелл» сообщили: Детердинг никогда здесь не бывает, и если джентльменам нужно видеть первого секретаря мистера Детердинга, то мистер Ховард может принять их у себя дома. Левант сделался меньше ростом, когда на полшага позади Налымова отпечатывал третью милю по указанному адресу. Дом мистера Ховарда (узкий, в три этажа, кирпичный, в стиле императрицы Виктории) был, по-видимому, более важным местом, чем управление, – на потемневшей дубовой двери, под старинным молотком – серебряная дощечка: «Ройяль Дэтч Шелл». Левант по-собачьи взглянул на Василия Алексеевича, надул щеки, выпустил воздух, стукнул молотком, и дверь тотчас открылась, будто за ней все время дожидался седоватый человек в ливрее. Левант совсем оробел. В вестибюле – драгоценные ковры, коллекция индусских богов, раскрашенные идолы с Соломоновых островов, изъеденная червями итальянская резная мебель. Когда лакей ушел с визитной карточкой, Налымов проговорил сквозь зубы:
– Здесь нужно вам заткнуть рот прочно. Как я и угадал, вы и близко не бывали около Детердинга. Предлагаю вам молчать, глазами не шарить, лучше всего глядите на свои ботинки, не курите без приглашения и обращайтесь ко мне: «Господин полковник».
– Так, так, так, будьте покойны, – прошептал Левант.
Неслышно вернулся лакей: «Мистер Ховард просит». Вошли в полутемный кабинет, где горел камин. Мистер Ховард, небольшого роста, очень худой, с седыми висками, предложил кресло у огня. Визитная карточка Налымова лежала на сигарном столике.
– Если не ошибаюсь, я имел удовольствие видеть вас в ставке главнокомандующего под Ипром, – сказал Налымов. – Это было в сочельник, за ужином…
– Как же, как же, – с улыбкой ответил мистер Ховард. Но так как перед ним сидел русский (то есть человек, у которого в доме тяжелое горе), дружескую улыбку он сменил на печальную и даже сопроводил ее легким вздохом.
Василий Алексеевич сухо, по-военному, начал излагать положение дел под Петроградом: наступление северной армии отложено до сентября из-за недостатка продовольствия и вооружения, – но, что еще важнее, – из-за отсутствия высокой моральной атмосферы. Нужно широко развить белую идею. Леванта он представил как одного из редакторов «Эха России». Он говорил точно по плану Хаджет Лаше. Мистер Ховард слушал с удовлетворением. Серьезно поглядев на свои ногти, сказал:
– Мне кажется, мистер Детердинг должен заинтересоваться вашей беседой. К сожалению, нелепые события этих дней нарушили его душевное равновесие, и я, право, не знаю… В Англию мы запрещаем ввозить собак, дабы не портить породы, тем более досадно, что правительство слишком добросердечно смотрит на ввоз московских идей, и не поручусь, что не только идей, но и их живых носителей.
Он обернулся, приподнял брови, прислушался к шагам.
Толкнув дверь, вошел коренастый человек в просторном серебристом автомобильном пальто, порванном и запачканном. Казалось, что он только что кого-то держал за глотку бульдожьими скулами, бритый жирный низ лица его, с прямым ртом, выпятился, когда, сдергивая перчатку, он вопросительно и свирепо взглянул на посторонних. Снизу вверх дернул, вместо поклона, плотно посаженной головой.
Секретарь, мягко поднявшись, сказал ему:
– Мы только что беседовали по вопросу, близкому стокгольмскому предложению.
Медленно сняв перчатки, вошедший человек вдруг уставился на грязное пальто, расстегнул его и швырнул мимо кресла на пол. Стал у камина, – коротконогий, с маленькими ступнями и добродушным животом, никак не связанным с верхней частью тела, будто голова со слежавшимися от пота стальными волосами была приставлена от другого человека.
Секретарь представил:
– Полковник Наулэмов и мистер Лайвэнт.
В ответ человек у камина показал белые мелкие зубы, как улыбающаяся лиса, – но на очень короткое время. Затем сказал, словно откусывая у слов хвосты:
– Они подожгли мой автомобиль. От Трафальгар-сквера я шел пешком. Я бы очень хотел видеть в таком же положении мистера Ллойд-Джорджа.
Затем, утопив затылок в прямых плечах, он коротконого пошел к двери. Обернулся и – Налымову:
– Хорошо. Завтра я вас жду в десять утра.
– Мистер Детердинг ждет вас точно в десять утра, – повторил секретарь Налымову и Леванту.
26
– Я не прошу у вас денег, дорогой полковник, и не посылаю счетов, я работаю ради идеи…
– С удовольствием хочу подтвердить вам, дорогой Хаджет Лаше, что в нас это вызывает чувство глубочайшего удовлетворения.
– Прекрасно… Но вы представляете, сколько стоит организация дела?
– О, разумеется.
– Небольшая сумма, переданная мне генералом Жаненом перед его отъездом в Сибирь, полностью ушла по назначению. Люди, идущие рисковать жизнью, часто весьма требовательны, – посылая агента в Москву, я не торгуюсь.
– Ну, о чем же может быть речь…
– Отвлекаясь от чисто идейной работы, я принужден пополнять мою кассу… Так, сегодня два моих агента выехали в Лондон, чтобы предложить Детердингу вполне порядочную комбинацию.
– Я не сомневаюсь…
– Не в том дело… Детердинг – осторожен, – прежде чем решить, он наведет справки в известном вам учреждении, оно запросит вас… Так вот, я бы хотел рассчитывать на положительный отзыв…
– Я полагаю, что вы можете рассчитывать на меня… Какова сумма куртажа?
– Тысяч сто каких-нибудь…
– О, пустяки…
– Мерси… Дорогой полковник, это не все…
– Пожалуйста…
– За сведения, доставленные мной, я бы хотел одного: чувствовать себя совершенно свободным в своих поступках…
– Я вас понимаю, дорогой друг, но бывают поступки…
– О!.. Господин полковник! Мое прошлое! Мои заслуги!
Хаджет Лаше, потрясенный недоверием, слегка отодвинулся от полковника Пети и глядел на хорошенькую девочку с тоненькими, как у новорожденного жеребенка, голыми ножками, – она бежала за обручем по песчаной дорожке. Хаджет Лаше и полковник Пети сидели на скамейке в Люксембургском саду. Мирно падал лист за листом с желтеющих каштанов. Со сдержанной горечью Хаджет Лаше сказал:
– Сотрудничество возможно только при обоюдном доверии. Взгляды стокгольмской полиции могут не сходиться с моими взглядами, но с Парижем у меня не должно быть недоразумений. У нас общая цель, – зачем же привязывать мне моральный жернов на шею? Или вы мне не доверяете? Тогда – разойдемся.
– Дорогой друг, вы приводите меня в отчаяние…
– Нет, дорогой полковник. Я только хочу сказать: борьба есть борьба. В Париже достаточно злой шутки, чтобы убить человека, в джунглях нужна разрывная пуля. Не забывайте, мы имеем дело с большевиками. Это – люди по ту сторону добра, поджигатели цивилизации. Одни законы для цивилизованных, другие для каннибалов.
– Вы тысячу раз правы, – сказал полковник Пети, осторожно касаясь серповидных усов, тронутых сединой. – Но общественное мнение! Оно капризно, как любовница… Из пустяков оно создает сенсацию… Мы не можем с ним не считаться.
– Общественное мнение! Скажите еще: парламентаризм!.. (Хаджет Лаше стукнул себя кулаком по коленке.) Непонятно, как этот пережиток все же переполз через поля войны!.. И вот вам: большевизм уже на тротуарах Парижа… А здесь все еще болтают о терпимости и почтительно снимают шляпу перед общественным мнением… Я бью тревогу, дорогой полковник! Я утверждаю: спасение Франции, спасение Европы в суровой диктатуре, в терроре… Парламентаризм, – простите за парадокс, – парламентаризм преступен, как секта самоубийц…
Полковник Пети рассмеялся, похлопывая стеком по коричневой кожаной гетре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
На вокзале тоже не оказалось носильщиков. Бормоча левантинские проклятья, Левант ввалился, наконец, в купе.
– Видели что-нибудь подобное? Это – Англия! С ума они сошли!
Затем вагон начало толкать взад и вперед. По перрону взволнованно прошел начальник станции, – у него дрожали губы. Левант с бешенством высунулся в окошко:
– Слушайте, алло! Что случилось? Почему нас толкают? Я буду жаловаться, черт возьми! (Начальник что-то извинительно пробормотал.) Потрудитесь сделать, чтобы я сидел спокойно…
– Да сядьте вы, левантинец, – с досадой сказал Налымов.
Наконец тронулись. За вагонным окном понеслись ряды однообразных кирпичных домов, напоминающих гигантские, закопченные углем соты, огороженные зеленые поля, со столетними одинокими дубами, парки, островерхие кровли церквей, снова – огороженные поля, ручьи, ряды прокопченных рабочих домишек.
Левант с юмором стал поглядывать на хмурого, подтянутого Налымова.
– Знаете, я вас даже начинаю побаиваться. Вас бы посадить губернатором в военное время где-нибудь в Малой Азии, ой-ой, что бы вы натворили! Между нами: вешать вам приходилось? (У Налымова презрительно дрогнула верхняя губа.) Большой артист, честное слово. Я в вас не ошибся. Только послушайте, Налымов, ни капли спиртного, клянитесь мне.
Поезд, как в тоннель, ворвался в линии фонарей и освещенных окон; загрохотали виадуки, сверху, снизу пересекая путь, понеслись поезда, трамваи, и паровозный дым лизнул грязно-стеклянные своды вокзала – Лондон!
На перроне была явная тревога и недоумение, – ни одного носильщика. Несколько пассажиров растерянно стояли у багажного вагона, откуда два каких-то элегантных молодых человека вышвыривали без бережливости чемоданы. Красная от волнения дама, в сбитой набок шляпе и с дрожащей собачонкой на руках, пытаясь приостановить какую-то неловкость, торопливо шла позади безукоризненного джентльмена, – торжественно улыбаясь, он нес ее потрепанный чемодан.
– Прошу, джентльмены, ваш багаж.
Перед Левантом остановился, поправляя монокль, другой, не менее безукоризненный джентльмен. Он был в шелковом цилиндре, в свежих перчатках, воротник черного пальто поднят, прикрывая фрачный галстук, поверх пальто – зеленый фартук носильщика.
– Ваши чемоданы, джентльмены. – С британским упорством, выпятив атласно выбритый подбородок, он поднял багаж и зашагал (с британской решительностью) к выходу на площадь. Там, вынув изящный свисток, пронзительно свистнул. Мощно, бархатно подкатил длинный, из красного дерева, отделанный серебром роллс-ройс. За рулем сидел третий джентльмен, в пушистой кепке, в монокле, – поднятый воротник прикрывал фрачный галстук.
– Джентльмены, ваш адрес?
У Леванта вылезли глаза; при всей наглости он не мог ничего ответить. Джентльмен-носильщик сказал джентльмену-шоферу:
– Артур, джентльмены не понимают по-английски.
Левант прошептал:
– Господи помилуй, на руле никак – лорд, честное слово!.. Сэр, – с поклоном спросил он, – не можете ли вы объяснить, что все это значит?
– В Лондоне забастовка, сэр, – учтиво ответил джентльмен-носильщик, – забастовала часть транспорта: носильщики, шоферы и трамвайные служащие. Вы хорошо сделали, что приехали сегодня. По нашим сведениям завтра остановятся поезда. Мы штрейкбрехеры: нас вызвали на борьбу, – мы боремся. Я член «Жокей-клуба», весь «Жокей-клуб» работает носильщиками. Лорд Стенли (кивнул подбородком на шофера) – член клуба «Пасифик». Весь «Пасифик» обслуживает автотранспорт. Кондукторами и вагоновожатыми – члены королевского клуба «Британия». Все ясно, сэр. За перенос багажа один шиллинг и шесть пенсов, сэр.
– Ах, вот как, – сказал Левант и полез в шикарную машину.
– Алло, шофер, в Савой-отель…
Заняли в бельэтаже два соединенных салоном номера с зеркальными стенами. Побрились, переоделись во фраки. Ужинали в огромном, как площадь, колонном зале, торжественно, молча и невкусно. Вернулись к себе в салон, покурили, помолчали, разделись, легли спать.
В восемь утра Левант уже висел на телефоне. В половине девятого в кровать подавался первый завтрак, но вместо этого осторожно постучался управляющий гостиницей и, сохраняя спокойствие, сообщил, что прислуга забастовала, – джентльменам придется спуститься в ресторан и удовольствоваться холодной говядиной и кофе; есть вероятие, что на сегодняшний вечер Лондон очутится в темноте, но вряд ли до этого дойдет, – городские электростанции заняты спортивным клубом «Мяч и парус» и отрядами полиции. Хуже с подвозом съестного, никаких запасов не хватает на семь миллионов ртов… «Да, джентльмены, тяжело сознавать: наш рабочий, чистокровный англичанин, – пусть из низов общества, но англичанин же, бог мой, – на поводу у шайки московских разбойников». Директор посоветовал передвигаться по городу пешком: трамваи, обслуживаемые клубом «Британия», часто направляются не по тем стрелкам, и были случаи нападения бездельников на вагоновожатых, – приходилось отстреливаться, страдали вагонные стекла и пассажиры. Передвижение на автомобилях также сопряжено с риском получить камень в голову… «А в общем, джентльмены поступят так, как им заблагорассудится, и простят мое вторжение в их частную жизнь».
После завтрака пошли пешком. Валили потоки пешеходов. Полицейские, в синих суконных шлемах, как идеи высшей закономерности, с отеческой строгостью возвышались на перекрестках.
В управлении «Ройяль Дэтч Шелл» сообщили: Детердинг никогда здесь не бывает, и если джентльменам нужно видеть первого секретаря мистера Детердинга, то мистер Ховард может принять их у себя дома. Левант сделался меньше ростом, когда на полшага позади Налымова отпечатывал третью милю по указанному адресу. Дом мистера Ховарда (узкий, в три этажа, кирпичный, в стиле императрицы Виктории) был, по-видимому, более важным местом, чем управление, – на потемневшей дубовой двери, под старинным молотком – серебряная дощечка: «Ройяль Дэтч Шелл». Левант по-собачьи взглянул на Василия Алексеевича, надул щеки, выпустил воздух, стукнул молотком, и дверь тотчас открылась, будто за ней все время дожидался седоватый человек в ливрее. Левант совсем оробел. В вестибюле – драгоценные ковры, коллекция индусских богов, раскрашенные идолы с Соломоновых островов, изъеденная червями итальянская резная мебель. Когда лакей ушел с визитной карточкой, Налымов проговорил сквозь зубы:
– Здесь нужно вам заткнуть рот прочно. Как я и угадал, вы и близко не бывали около Детердинга. Предлагаю вам молчать, глазами не шарить, лучше всего глядите на свои ботинки, не курите без приглашения и обращайтесь ко мне: «Господин полковник».
– Так, так, так, будьте покойны, – прошептал Левант.
Неслышно вернулся лакей: «Мистер Ховард просит». Вошли в полутемный кабинет, где горел камин. Мистер Ховард, небольшого роста, очень худой, с седыми висками, предложил кресло у огня. Визитная карточка Налымова лежала на сигарном столике.
– Если не ошибаюсь, я имел удовольствие видеть вас в ставке главнокомандующего под Ипром, – сказал Налымов. – Это было в сочельник, за ужином…
– Как же, как же, – с улыбкой ответил мистер Ховард. Но так как перед ним сидел русский (то есть человек, у которого в доме тяжелое горе), дружескую улыбку он сменил на печальную и даже сопроводил ее легким вздохом.
Василий Алексеевич сухо, по-военному, начал излагать положение дел под Петроградом: наступление северной армии отложено до сентября из-за недостатка продовольствия и вооружения, – но, что еще важнее, – из-за отсутствия высокой моральной атмосферы. Нужно широко развить белую идею. Леванта он представил как одного из редакторов «Эха России». Он говорил точно по плану Хаджет Лаше. Мистер Ховард слушал с удовлетворением. Серьезно поглядев на свои ногти, сказал:
– Мне кажется, мистер Детердинг должен заинтересоваться вашей беседой. К сожалению, нелепые события этих дней нарушили его душевное равновесие, и я, право, не знаю… В Англию мы запрещаем ввозить собак, дабы не портить породы, тем более досадно, что правительство слишком добросердечно смотрит на ввоз московских идей, и не поручусь, что не только идей, но и их живых носителей.
Он обернулся, приподнял брови, прислушался к шагам.
Толкнув дверь, вошел коренастый человек в просторном серебристом автомобильном пальто, порванном и запачканном. Казалось, что он только что кого-то держал за глотку бульдожьими скулами, бритый жирный низ лица его, с прямым ртом, выпятился, когда, сдергивая перчатку, он вопросительно и свирепо взглянул на посторонних. Снизу вверх дернул, вместо поклона, плотно посаженной головой.
Секретарь, мягко поднявшись, сказал ему:
– Мы только что беседовали по вопросу, близкому стокгольмскому предложению.
Медленно сняв перчатки, вошедший человек вдруг уставился на грязное пальто, расстегнул его и швырнул мимо кресла на пол. Стал у камина, – коротконогий, с маленькими ступнями и добродушным животом, никак не связанным с верхней частью тела, будто голова со слежавшимися от пота стальными волосами была приставлена от другого человека.
Секретарь представил:
– Полковник Наулэмов и мистер Лайвэнт.
В ответ человек у камина показал белые мелкие зубы, как улыбающаяся лиса, – но на очень короткое время. Затем сказал, словно откусывая у слов хвосты:
– Они подожгли мой автомобиль. От Трафальгар-сквера я шел пешком. Я бы очень хотел видеть в таком же положении мистера Ллойд-Джорджа.
Затем, утопив затылок в прямых плечах, он коротконого пошел к двери. Обернулся и – Налымову:
– Хорошо. Завтра я вас жду в десять утра.
– Мистер Детердинг ждет вас точно в десять утра, – повторил секретарь Налымову и Леванту.
26
– Я не прошу у вас денег, дорогой полковник, и не посылаю счетов, я работаю ради идеи…
– С удовольствием хочу подтвердить вам, дорогой Хаджет Лаше, что в нас это вызывает чувство глубочайшего удовлетворения.
– Прекрасно… Но вы представляете, сколько стоит организация дела?
– О, разумеется.
– Небольшая сумма, переданная мне генералом Жаненом перед его отъездом в Сибирь, полностью ушла по назначению. Люди, идущие рисковать жизнью, часто весьма требовательны, – посылая агента в Москву, я не торгуюсь.
– Ну, о чем же может быть речь…
– Отвлекаясь от чисто идейной работы, я принужден пополнять мою кассу… Так, сегодня два моих агента выехали в Лондон, чтобы предложить Детердингу вполне порядочную комбинацию.
– Я не сомневаюсь…
– Не в том дело… Детердинг – осторожен, – прежде чем решить, он наведет справки в известном вам учреждении, оно запросит вас… Так вот, я бы хотел рассчитывать на положительный отзыв…
– Я полагаю, что вы можете рассчитывать на меня… Какова сумма куртажа?
– Тысяч сто каких-нибудь…
– О, пустяки…
– Мерси… Дорогой полковник, это не все…
– Пожалуйста…
– За сведения, доставленные мной, я бы хотел одного: чувствовать себя совершенно свободным в своих поступках…
– Я вас понимаю, дорогой друг, но бывают поступки…
– О!.. Господин полковник! Мое прошлое! Мои заслуги!
Хаджет Лаше, потрясенный недоверием, слегка отодвинулся от полковника Пети и глядел на хорошенькую девочку с тоненькими, как у новорожденного жеребенка, голыми ножками, – она бежала за обручем по песчаной дорожке. Хаджет Лаше и полковник Пети сидели на скамейке в Люксембургском саду. Мирно падал лист за листом с желтеющих каштанов. Со сдержанной горечью Хаджет Лаше сказал:
– Сотрудничество возможно только при обоюдном доверии. Взгляды стокгольмской полиции могут не сходиться с моими взглядами, но с Парижем у меня не должно быть недоразумений. У нас общая цель, – зачем же привязывать мне моральный жернов на шею? Или вы мне не доверяете? Тогда – разойдемся.
– Дорогой друг, вы приводите меня в отчаяние…
– Нет, дорогой полковник. Я только хочу сказать: борьба есть борьба. В Париже достаточно злой шутки, чтобы убить человека, в джунглях нужна разрывная пуля. Не забывайте, мы имеем дело с большевиками. Это – люди по ту сторону добра, поджигатели цивилизации. Одни законы для цивилизованных, другие для каннибалов.
– Вы тысячу раз правы, – сказал полковник Пети, осторожно касаясь серповидных усов, тронутых сединой. – Но общественное мнение! Оно капризно, как любовница… Из пустяков оно создает сенсацию… Мы не можем с ним не считаться.
– Общественное мнение! Скажите еще: парламентаризм!.. (Хаджет Лаше стукнул себя кулаком по коленке.) Непонятно, как этот пережиток все же переполз через поля войны!.. И вот вам: большевизм уже на тротуарах Парижа… А здесь все еще болтают о терпимости и почтительно снимают шляпу перед общественным мнением… Я бью тревогу, дорогой полковник! Я утверждаю: спасение Франции, спасение Европы в суровой диктатуре, в терроре… Парламентаризм, – простите за парадокс, – парламентаризм преступен, как секта самоубийц…
Полковник Пети рассмеялся, похлопывая стеком по коричневой кожаной гетре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42