- Послушай, папа!
- Что?
- Послушай, папа, почему богачи не любят комнат в доме?
- Милая, здесь ценят объем и движение воздуха, - объяснил Старлиц. - На Гавайях не знают, что такое холод или жара. Вот они и позволяют себе всяческие безумства.
Навстречу гостям вышла зевающая служанка. Макото набирал персонал для дома из бывших лифтеров компьютерно-обувного супермаркета «Йеллоу Мэджик Оркестра». На служанке была непромокаемая розовая форма из полиэфира. Старлиц предположил, что форму разработал Жан-Поль Готье: только у Готье полиэфир мог получиться таким пушистым.
Лениво покачиваясь в сугубо гавайской манере, служанка провела их наклонными коридорами, стены которых были беспорядочно увешаны золотыми альбомами и бурными излияниями за подписями знаменитостей. «Хотелось бы, чтобы больше американских ребят увидели, как мы постигаем твою задушевную музыку. Типпер и Ал», «Можешь считать меня мечтательницей, но ты и сам такой. Йоко и Шон», «От Теда и Джейн - Макото и Барбаре! Спасибо за помощь на яхте. Будете в Атланте, заходите!»
Сам Макото завтракал в одной из кухонь, стоя и босой. Судя по виду и запаху, трапеза Макото не менялась уже много лет: мясные консервы с гречневой лапшой.
- Регги! - крикнул он, заключая Легги в объятия. Макото поседел, пополнел, стал пользоваться бифокальными очками. - Ешь «Спам» . - Макото великодушно протянул свой котелок. - С континента. Для тебя полезно.
- Мы поели в отеле, - сказал Старлиц.
- Отель! - возмутился Макото. - Ты что, Регги? Тут для тебя есть комнаты для гостей. Можешь занять комнату Марико Мори. Марико Мори знаешь?
- А, да, нет, может быть. Марико Мори - дочь строителя величайших в мире небоскребов. Она фотографируется в токийском метро в космических скафандрах из «майлара».
Макото энергично закивал.
- Какая славная девочка, а? Суперталантливая! Как хороша!
- Интересно, Марико Мори понимает, что в последнее время слишком далеко зашла?
- Конечно! Марико большая художница. Большие продажи нью-йоркского «Сотбиз». - Макото глянул на Зету и деланно осклабился. - Кто эта фанатка? У нее такие шикарные башмаки!
- Это моя дочь, Зенобия. Зенобия Боадиция Гипатия Макмиллен.
Зета и Макото обменялись долгими, осторожными, трансконтинентальными взглядами.
- Тебе нравится «Шар дракона»? - спросил наконец Макото.
- Да, - тихо ответила Зета. - «Шар дракона» - это здорово.
- А «Сейлор Мун»?
Она вскинула голову.
- Конечно!
- «Покемон»? «Привет, Китти»?
- Это всем нравится! Только дураки от этого не тащатся!
- Девчонка что надо! - одобрил Макото. - Ты голодная, Зен Оби? Ты нравиться лапша удон?
- А это белая лапша удон?
- Очень, очень белая.
- Классно. Сделай мне немного. Сделай мне немного прямо сейчас! Умираю от голода!
Макото плеснул в плохо отмытую кастрюльку безумно дорогой импортной ключевой воды из канистры.
- Американки растут большие, если едят лапшу удон, - предположил Макото, прохаживаясь перед кухонными тумбами из тропической древесины и наугад дергая ручки ящиков. Из одного испуганно выскочили два здоровенных таракана-островитянина с палец величиной. Макото проводил их шумный полет снисходительным взглядом гавайца. Наконец он наткнулся на залежи японской лапши в целлофане.
- Я ее варю, - сообщил он, включая электроплиту. - Микроволновка не тот вкус. Мы готовим лапшу старинно, любовью, естественно, совершенно.
Кастрюлька закипала в умиротворенной тишине. Макото устремил на Зету задумчивый взгляд.
- Что тебе больше нравится, «Нинтендо» или «Сега»?
- «Сега» сыграла в ящик. Ну, почти.
- Да. Ты права. Я им твержу: возьмите ди-джея из Токио, но нет, нет, «Пропеллерхэдз», «Продиджи», прочая мура! У ребят из британского «техно» пунктик на музыке для видеоигр.
Не в привычках Макото было заговаривать о деле, не посвятив сперва, согласно японским правилам гостеприимства, несколько часов болтовне ни о чем. Видимо, его не покидали мысли о видеоиграх. Невозможность покорить Америку заставляла его еще более серьезно относиться к британской поп-сцене. На ней он по пояс увяз в конкурентной борьбе. Британия была европейской Японией.
- Какие новости про Ино? - осторожно поинтересовался Старлиц.
- Я знаю его. Вернулся в «Рокси Мьюзик», - машинально ответил Макото. - Я узнаю Брайана Ино даже в гриме и перьях.
- Ты читал его новую книгу? Ту, про один год в девяностых?
- Профессор Ино очень хороший писатель, - кисло проговорил Макото. Повозив языком во рту, он выдал цитату: - «Никогда не делать того, чего никто никогда не думал не делать».
Старлиц обдумал сентенцию. Не много европейцев осмелились бы такое написать.
- Да, Ино - тяжеловес.
- Я веду дневник 1999 года. Называется «Окольная стратегия». - Макото поднял глаза, продолжая вяло помешивать свое варево. - Ты ведешь дневник, Регги?
- У меня принцип: не оставлять письменных следов.
- Ты вечно в бегах. Тебе пускать корни, так лучше для тебя. У тебя маленькая девочка, ей будет лучше с большим домом.
- Кому ты это говоришь? Помнишь, я сам говорил это тебе. Я - тебе.
Макото изобразил улыбку сфинкса.
- Значит, у нас равновесие.
В кухню вошли две служанки Макото - в форме, чистенькие и радостные.
- Мы снова нашли на диване многоножку, босс, - доложила одна по-японски.
- Здоровенную коричневую лентяйку или шуструю голубенькую, из ядовитых?
- Большую коричневую, босс.
- Тогда не бойтесь, ее сожрут гекконы.
- У тебя тут многочисленные жуки? - спросил Старлиц на своем неудобоваримом японском.
Макото грустно кивнул.
- Ты не поверишь, братец! Это сырость. Мы каждую неделю или примерно собираем плесень от пластиковых стен, но жуки живут под домом, на сваях, и размножаются в мертвых пнях от макадамий. - Макото в задумчивости почесал круглую пышноволосую голову. - Самое худшее здесь - постоянный соленый бриз. Сожрал все мое студийное оборудование. Машины, компьютеры, магнитофоны, ну как это назвать: все портится.
Служанки тем временем подплыли к рыжему от ржавчины холодильнику и стали вынимать из него фрукты. Они двигались бесшумно, с непередаваемой истомой, словно под гипнозом. Одна нарезала большой сочный плод манго керамическим японским ножиком цвета крабового мяса, другая включила дряхлый кухонный комбайн «Браун». Кто-то в глубине дома включил бухающую запись балийского гамелана.
- Да, ржавчина - это целая проблема, - посочувствовал Старлиц.
- Домашние растения, однако, - проворковал Макото. - На этом острове лучшая в мире вулканическая почва. У меня бонсай на заднем крыльце под три метра!
- Бонсай, такой большой?
- Шутка.
- Извини, мой японский тоже заржавел от редкого применения.
- Если честно, Регги, та безграмотная чушь, которую ты нес тогда в баре в Роппонги, была не японским языком, а твоим собственным уникальным личным диалектом. Реггийским.
Макото слил из кастрюльки воду и вывалил лапшу в конический глиняный сосуд.
- Ты ешь лапшу! - приказал он Зете по-английски. - Наслаждайся!
- Мне нужны палочки! - заявила обрадованная Зета. Вооружившись палочками, она стала со скоростью пылесоса втягивать в себя лапшу, довольно хлюпая.
Макото устроился на подушке хромированного табурета.
- Сначала мне показалось, что она на тебя не похожа, но теперь я могу чувствовать сильное семейное сходство.
- Хай . - Старлиц поблагодарил хозяина дома вежливым японским кивком.
- Очень приятно познакомиться с этой юной леди. Однажды ты уже упоминал про свою дочь, но тогда я решил, что все увязнет в этих невозможных американских джунглях развода и опеки. Ничего не собираюсь выпытывать.
Старлиц отвесил встревоженный полупоклон.
- Прости, что я оставил группу. Это моя вина. Gomen nasai .
- Регги, брат мой, верь мне, я все понимаю. Это проблема giri и ninjo . Либо одно, либо другое. Такова человеческая жизнь. Человек должен следовать своей карме, понимаешь? Меня устраивают оба пути.
Зета недовольно отвлеклась от заметно уменьшившейся горки лапши.
- Хватит болтать по-японски! Тем более хватит болтать по-японски про меня!
- Хочешь в магазин? - простодушно спросил ее Макото.
- Потратить денежки? Конечно!
- Твой отец и я, мы пока поговорить немного о деле. Кэтс отвезет тебя в хороший магазин на набережной в Лихуэ. Ты покупать все отлично. - Он повернулся к беспечной служанке: - Кэтсу, отвези этого неместного ребенка в город. Покажи ей все лавки с безделушками. Расплачивайся карточкой MasterCard, на ней деньги на развлечения.
- «Лексус» на ходу, босс?
- Вроде бы.
- Хорошо.
- В Лихуэ нас знают, - сообщил Макото, доедая свой «Спам». - На таком маленьком острове все друг друга знают. Привозишь ораву в двадцать ртов из Токио и за большой стол в «Таишо» на южном берегу - единственный на Кауаи суси-бар, где кормят свежими кальмарами. О каждом твоем шаге все известно всем. Здесь все друг за другом смотрят. Даже у англо-американцев есть азиатские ценности. Так что твоя дочь будет в порядке.
Доев лапшу, Зета объявила:
- Мне надо в туалет, папа.
Макото молча указал на крапчатую «плайбуковую» дверь. Отец и дочь направились туда. Доверчиво глядя на Старлица, Зета спросила:
- Папа, Макото хороший?
- Он очень богат.
- Но ведь он хороший? Он не злится на тебя из-за «Большой Семерки». И лапша у него что надо.
- В общем, если копнуть на десять - двенадцать слоев вглубь, заглянуть под все контракты, махнуть рукой на все записи, гастроли, все случаи, когда его обманывали, все усилия, которые он прилагает, чтобы остаться самым модным сукиным сыном в мире, то можно сказать, что Макото хороший.
Заблудившись в лабиринтах дома, они забрели в спальню Макото, где среди леса из сандаловых ширм стояли две кровати под цветастыми покрывалами. Оттуда их сразу прогнал сырой эротический дух пачули, мускуса и злаковых проростков. Но Старлиц успел заметить у изголовья Макото потрепанный томик «Норвежского леса» Харуки Мураками.
Макото был одержим этим писателем. С преданностью фанатика он прочел все его романы: «Охоту на овец», «Дэнс, дэнс, дэнс», «Страну чудес без тормозов», даже неподъемные «Хроники заводной птицы» - полцентнера вареной редиски для неяпонца, зато оскорбительный и одновременно преображающий культурный опыт для японца.
Первый роман Мураками «Норвежский лес» стал повествовательной основой всего его творчества. Герой, неисправимо избалованный, до крайности чуткий, с потрясающе хорошим вкусом в одежде и музыке японец, совсем уже собрался наложить на себя руки, но первой с собой кончает его подружка. Только толстокожие неяпонцы способны счесть этот сюжет смешным, для японцев же эта история наполнена сексуальной, политической и экзистенциальной правдой.
Как-то раз в квартале Горуден Гай под виски «Сантори» и сакэ «Геккейкан», под пьяный рев плотной и потной толпы в сверхмодном баре размером с телефонную будку Макото втолковывал Старлицу глубинную сущность этой коллизии. Старлиц слушал с неослабным вниманием. С Макото всегда стоило потолковать. Он был неповторимым слушателем, к тому же у него были восхитительные уши - самое красивое в его облике. Макото улавливал ими звуки, не достигающие слуха прочих смертных.
Старлиц молвил тогда: «Я понимаю, зачем умерла девушка. В этом весь драматизм и трогательность сюжета. Повесившись, она повысила ценность невысказанной тревоги героя. Но давай предположим - только для продления спора, - что герой осознает свое существование на более высоком уровне. Он знает, что является утонченным интеллектуалом, переживающим смертельный кризис своей идентичности в высоко конфликтном, сверхкоммерческом обществе. И вот он в приступе сознательной извращенности делает так, чтобы его девушка не кончала с собой. Он ее хорошо кормит, заставляет заниматься физкультурой, ухаживает за ней, окружает уважением, сдувает с нее пылинки...»
«Регги, это был бы плохой роман».
«Конечно, плохой. Но ты слушай. В “Норвежском лесе” всего сорок пять тысяч слов. Эта книга ужасно короткая, Макото. Заглотав этот крючок, ты и твоя девушка захлебнетесь собственной рвотой, как Хендрикс и Джоплин. Но если ты каким-то образом нарушишь главный ход повествования, то будешь купаться в гонорарах, а все остальные свихнутые артисты, голоса своего треклятого японского поколения, окажутся в чертовых кремационных урнах».
Спор получался сложным, но японский Старлица всегда резко улучшался, когда вокруг него толпились пьяные. Макото слушал его, и в нем происходила какая-то важная перемена. Потом он протолкался наружу, в токийский закоулок, и исторг вместе с рвотой все, что понял.
После того случая Макото перестал писать собственные уникальные песни, которые все равно никто не понимал, и занялся изготовлением блестящих компиляций глобал-поп, регулярно приносивших круглые суммы.
- Это ванная, папа?
- Да. Наверное, это ванная Барбары.
- Зайди со мной, одна я боюсь.
Ванная и впрямь была жутковатая: огромные зеркала, как в гримерной, густые ковры, пахучие свечи, благовония, фазаньи перья, ароматические масла, отдельный гримерный будуар, махровые купальные халаты восьми мягких тропических оттенков, формователи для ресниц, похожие на оборудование для расщепления кварков из женевского ЦЕРНа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38