В ожидании этого он злился, злился на всех. Животная ненависть ко всем окружающим подкатывала к горлу.
Он перепробовал всевозможные очки. Пробовал читать газеты с лупой, потому что сам, половиной сознания, пытался скрыть от себя свою беду. Злоба теперь вспыхивала и прорывалась у него совершенно неожиданно, но самым ужасным для него было то, что иногда он непроизвольно начинал плакать и не мог остановиться. Недавно он проснулся утром с мыслью: «Почему я должен ждать этого?»
Отец его умер от того же самого, но перед смертью одиннадцать месяцев пролежал в постели, как серый беспомощный червь, и все деньги, которые он копил на старость, ушли на врачей. Ван Брант понимал, что, если такое случится с ним, восьми тысяч долларов, лежавших у него в банке, не будет, и старуха жена, похоронив его, останется без гроша.
В тот день, как только открылись аптеки, он пошел в аптеку Бостон — к своему приятелю Милтону Бостону.
— Мне надо потравить `белок, Милтон, — сказал он. — Дашь мне немного цианида, ладно?
— Это дьявольски опасная штука, — сказал Милтон. — Терпеть не могу его продавать. Может, я дам тебе стрихнина? Это будет ничем не хуже.
— Нет, — сказал Ван Брант, — я получил правительственный бюллетень с новой прописью, там цианид.
Милтон сказал:
— Ну ладно. Тебе, конечно, надо будет расписаться в книге ядов. Но осторожнее с этой дрянью, Ван. Осторожней. Не оставляй ее где попало.
Они дружили много лет. Вместе вступили в Синюю Ложу, были учениками, подмастерьями и по прошествии лет стали мастерами ложи Сан-Исидро; потом Милтон вошел в Капитул Королевской Арки и в Шотландский Обряд, а Ван Брант так и не поднялся выше третьей ступени. Но они остались приятелями.
— Сколько тебе надо?
— С унцию, наверно.
— Это страшно много, Ван.
— Я принесу что останется.
Милтон не успокоился.
— Только не прикасайся руками, хорошо?
— Я умею с ним обращаться, — сказал Ван Брант.
Потом он пошел к себе в кабинет, в цокольном этаже своего дома, и острым перочинным ножом проколол тыльную сторону ладони. Когда выступила кровь, он открыл пробирку с кристаллами. И остановился. Не мог. Просто не мог высыпать кристаллы на ранку.
Через час он отнес пробирку в банк и спрятал в свой абонированный сейф, где лежало его завещание и страховки. Ему пришло в голову купить маленькую ампулу и носить на шее. Тогда, если случится сильный приступ, ему, может быть, удастся донести ее до рта, как делали эти люди в Европе. Но сейчас высыпать — он не мог. Может быть, это и не случится.
Он носил в душе тяжесть разочарования и носил в душе злость. Злили его все люди вокруг, не собиравшиеся умирать. И еще одно его угнетало. Удар спустил с цепи некоторые его инстинкты. В нем вновь проснулись могучие вожделения. Его до удушья тянуло к молодым женщинам, даже девочкам. Он не мог оторвать от них глаз и мыслей и в самом разгаре болезненных своих фантазий вдруг разражался слезами. Он боялся, как ребенок боится в чужом доме.
Он был слишком стар, чтобы приспособиться к изменению личности и к тому новому в естестве, что было порождено ударом. Он прежде не был охотником до чтения, но теперь, потеряв способность читать, изголодался по печатному слову. И характер у него делался все более вздорным и вспыльчивым, так что даже старые знакомые начинали его избегать.
Он слушал, как точится в жилах время, и хотел, чтобы пришла смерть, и боялся ее. Сквозь прикрытые веки он видел, как золотой свет заката заливает автобус. Его губы слегка зашевелились, и он сказал: «Вечер, вечер, вечер». Слово было очень красивое, и он слышал, как посвистывает у него в сердце. Сильное чувство овладело им, расперло грудь, расперло горло, застучало в голове. Он подумал, что опять расплачется. Он попробовал сжать правую руку, но она онемела и не сжималась.
А потом он окаменел от напряжения. Тело, казалось, раздувается, как резиновая перчатка. Ворвался вечерний свет. В мозгу выросла страшная мигающая вспышка. Он почувствовал, как валится, валится в потемки, в черноту, в черноту…
Солнце село на западный холм, сплющилось, и свет его был желтим и чистым. Напоенная долина блестела под косым светом. Прозрачный промытый воздух был свеж. На полях поникшая пшеница и толстые оцепеневшие стебли овсюга подтянулись, а свернувшиеся лепестки золотых маков чуть раздались. Желтая речная вода бурлила и вертелась в бучилах и остервенело грызла берега. На заднем сиденье автобуса захлебывался храпом Ван Брант. Лоб у него был мокрый. Рот был открыт, глаза — тоже.
ГЛАВА 20
Прыщ пересел к Норме, она грациозно подобрала юбку и отодвинулась к окну.
— Как по-твоему, чего этот старикан хочет от девушки? — подозрительно спросил он.
— Не знаю, — сказала Норма. — Одно тебе скажу. Она себя в обиду не даст. Она замечательная девушка.
Прыщ сказал:
— Ну, не знаю. Есть и кроме нее замечательные девушки.
Норма вспыхнула.
— Кто же, например? — спросила она иронически.
— Ты, например, — сказал Прыщ.
— Вот как! — Она этого не ожидала. Она опустила голову и стала смотреть на свои сморщенные пальцы, стараясь овладеть собой.
— С чего ты вдруг взяла и уволилась? — спросил Прыщ.
— Миссис Чикой плохо ко мне относилась.
— Я знаю. Она ко всем плохо относится. Жалко, что ты ушла. Мы бы с тобой могли подружиться.
Норма не ответила. Прыщ предложил:
— Если скажешь, я притащу пирог с изюмом. Они довольно вкусные.
— Нет. Нет, спасибо. Подумать о еде не могу.
— Тошнит?
— Нет.
— Вообще, если бы ты вернулась туда на работу, мы могли бы ездить на субботний вечер в Сан-Исидро — на танцы или еще куда.
— Раньше ты об этом не подумал, — сказала она.
— А я не думал, что нравлюсь тебе.
В ней появилось лукавство. Это была восхитительная игра.
— А почему ты думаешь, что теперь нравишься? — сказала она.
— Ну, ты теперь другая. Вроде изменилась. Мне нравится твоя прическа.
— А-а, это, — сказала она. — Да там, в закусочной, вроде как незачем прихорашиваться. Кто меня увидит?
— Я, — галантно сказал Прыщ. — Давай назад. Тебя возьмут обратно. Гарантирую.
Она покачала головой.
— Нет, когда я ухожу — я ухожу. Обратно не приползу. А кроме того, пора подумать о будущем. У нас есть планы.
— Какие планы?
Норма заколебалась, стоит ли рассказывать. С одной стороны, можно сглазить — но удержаться она не могла.
— У нас будет квартирка с красным диваном и радио. Будет плита, холодильник, и я буду учиться на сестру. — Ее глаза сияли.
— Кто это «мы»?
— Мы с мисс Камиллой Дубе, вот кто. Когда я стану сестрой, у меня будет на что одеваться, мы будем ходить в театр и, может быть, принимать друзей.
— Ерунда, — сказал он. — Не будет этого.
— Почему ты так говоришь?
— Не будет, и все. Слушай, чего ты не вернешься к Чикоям? Я изучаю радар, а там уйдем вместе и, кто его знает, может, и сойдемся. Ведь девушке — ей же хочется замуж. Я парень молодой. Ну а… это… парню хорошо иметь жену. Это делает его вроде… целеустремленным.
Норма посмотрела ему в глаза серьезным вопросительным взглядом, — не смеется ли он над ней. И была в ее взгляде такая прямота, что Прыщ неверно истолковал его и смущенно отвернулся.
— Понятно, — сказал он с горечью. — По-твоему, нельзя встречаться с парнем, у которого такая штука. Я все делал. Больше сотни истратил на врачей и разную аптечную дрянь. Все без толку. Один врач говорит, они пройдут. Говорит, годика через два исчезнут. Только не знаю, правда ли. Ну и давай, — сказал он со злостью. — Устраивай себе квартирку. Я, может, такие развлечения знаю, какие тебе не снились. Нечего строить из себя. — Голос у него был совершенно подавленный, и он глядел себе на колени.
Норма посмотрела на него с удивлением. Ни в ком, кроме себя, не предполагала она такой жалкой боли. Никто еще не искал у Нормы сочувствия и поддержки. Пузырек тепла наклюнулся у нее внутри — и какая-то благодарность. Она сказала:
— Ты так не думай. Нельзя так думать — если ты девушке не безразличен, она так думать не будет. Врач знал, что говорит. Я знала трех молодых ребят, у них это потом прошло.
Прыщ не поднимал головы. Он все еще был подавлен, но бесенок уже зашевелился. Он чувствовал, что преимущество переходит к нему, и начал им пользоваться — и это было внове для него, это было открытие. Он всегда хвастался перед девушками, петушился, а тут, оказывается, так просто. Хитрый бесенок начал действовать.
— Это так доводит, что прямо не можешь, — сказал он. — Иногда думаю покончить с собой. — Он вынудил у себя всхлип.
— Нет, ты так не говори, — сказала Норма. Для нее это было тоже новой ролью, но такой, наверно, для которой она годилась лучше всего.
— Никто меня не любит, — сказал Прыщ. — Никто меня знать не хочет.
— Не говори так, — повторила Норма. — Это неправда. Ты мне всегда нравился.
— Никогда я тебе не нравился.
— Нет, нравился. — Утешая его, она положила руку ему на локоть.
Он не глядя накрыл ее ладонью и прижал к себе. А потом его рука схватила руку Нормы и сжала пальцы, и Норма машинально ответила пожатием. Он повернулся, сгреб ее и сунулся к ней лицом.
— Не надо! — крикнула она. — Перестань.
Он обхватил ее еще крепче.
— Перестань, — сказала она. — Перестань же. Старик сзади.
Прыщ прошептал:
— Слышишь, храпит старый хрыч. Хоть из пушки стреляй. Не бойся, не бойся.
Она уперлась локтями ему в грудь. Руки Прыща цеплялись за ее юбку.
— Перестань, — шепнула она. — Перестань, слышишь? — Теперь она поняла, что ее провели. — Перестань! Пусти меня!
— Ну давай, — ошалело говорил он. — Давай, ну пожалуйста. — Глаза у Прыща помутнели, и он возился с ее юбкой.
— Перестань, перестань, пожалуйста. А если… если войдет Камилла? Если увидит, что ты де…
Взгляд у Прыща на секунду прояснился. Он недобро уставился на Норму.
— Ну и войдет. Ну и увидит, проститутка несчастная, а тебе не один черт?
Рот у Нормы раскрылся, руки ослабли. Она смотрела на него, не веря своим глазам. Смотрела так, как будто не расслышала. А затем — ярость ее была холодной и убийственной. Ее закаленные работой мускулы напряглись. Она вырвала руку и ударила его в зубы. Она вскочила на ноги и заработала обоими кулаками, а он был так ошарашен, что только закрывал лицо.
Она фырчала на него, как кошка.
— Сопляк! — сказала она. — У-у, сопляк паршивый.
Она пинала и толкала его, выпихнула в проход, пробежала по проходу и выскочила вон. Он запутался ногами в ножках сидений и пытался перевернуться.
Норма чувствовала слабость и дурноту. Губы у нее дрожали, из глаз текло.
— Сопляк паршивый, — плакала она. — Сопляк паршивый, грязный. — Она перешагнула кювет, кинулась в траву и уткнулась лицом в руки. Прыщ наконец встал и воровато выглянул в окно. Он совсем не знал, что теперь делать.
Камилла медленно возвращалась по дороге и увидела Норму, лежащую ничком. Она перешагнула канаву и наклонилась к ней.
— Что с тобой? Упала? Что случилось?
Норма подняла заплаканное лицо.
— Ничего, — сказала она.
— Встань, — коротко приказала Камилла. — Встань ты с мокрой травы. — Она рывком подняла Норму, подвела к обрыву и усадила на газеты. — Да что с тобой стряслось-то?
Норма утерла мокрое лицо рукавом и смазала остатки губной помады.
— Не хочу про это говорить.
— Ну, дело хозяйское, — сказала Камилла.
— Все Прыщ. Хватать меня начал.
— Ты что, постоять за себя не можешь? Сразу сырость разводить?
— Не из-за этого.
— А из-за чего же? — Камилле было, в общем, неинтересно. У нее хватало своих забот.
Норма терла пальцами красные глаза.
— Я его ударила, — сказала она. — Ударила потому, что он назвал вас проституткой.
Камилла отвернулась. Она смотрела на ту сторону долины, где за горами пряталось солнце, и терла щеку. Глаза у нее были потухшие. Потом она заставила их ожить, заставила их улыбнуться и с улыбкой обернулась к Норме.
— Слушай, детка, — сказала она. — Придется тебе принять это на веру, пока сама не убедишься, — каждой случается в жизни быть проституткой. Каждой. И худшие проститутки — те, кто называет это иначе.
— Но вы же нет, — сказала Норма.
— Оставим это. Оставим. Давай-ка лучше займемся твоим личиком. Помада, конечно, ванны не заменит, но все же лучше, чем ничего.
Камилла раскрыла сумочку, порылась в ней и достала расческу.
ГЛАВА 21
Хуан ускорил шаги, и Милдред с трудом держалась рядом.
— Нам обязательно бежать? — спросила она.
— Гораздо легче будет откопать автобус, пока светло, чем ковыряться в потемках.
Она поспевала за ним рысцой.
— Вы надеетесь его вытащить?
— Да.
— Почему же вы сразу не попробовали, а ушли?
Хуан замедлил шаги.
— Я же сказал вам. Два раза сказал.
— А-а, ну да. Значит, это было всерьез?
— Я всегда говорю всерьез, — ответил Хуан.
Они пришли к автобусу, когда солнце уже скользнуло за хребет. Верхние облака все еще были розовыми и розоватой прозрачностью обливали землю и холмы.
Прыщ шмыгнул из-за автобуса навстречу Хуану. В его повадке было какое-то враждебное подобострастие.
— Когда они выезжают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Он перепробовал всевозможные очки. Пробовал читать газеты с лупой, потому что сам, половиной сознания, пытался скрыть от себя свою беду. Злоба теперь вспыхивала и прорывалась у него совершенно неожиданно, но самым ужасным для него было то, что иногда он непроизвольно начинал плакать и не мог остановиться. Недавно он проснулся утром с мыслью: «Почему я должен ждать этого?»
Отец его умер от того же самого, но перед смертью одиннадцать месяцев пролежал в постели, как серый беспомощный червь, и все деньги, которые он копил на старость, ушли на врачей. Ван Брант понимал, что, если такое случится с ним, восьми тысяч долларов, лежавших у него в банке, не будет, и старуха жена, похоронив его, останется без гроша.
В тот день, как только открылись аптеки, он пошел в аптеку Бостон — к своему приятелю Милтону Бостону.
— Мне надо потравить `белок, Милтон, — сказал он. — Дашь мне немного цианида, ладно?
— Это дьявольски опасная штука, — сказал Милтон. — Терпеть не могу его продавать. Может, я дам тебе стрихнина? Это будет ничем не хуже.
— Нет, — сказал Ван Брант, — я получил правительственный бюллетень с новой прописью, там цианид.
Милтон сказал:
— Ну ладно. Тебе, конечно, надо будет расписаться в книге ядов. Но осторожнее с этой дрянью, Ван. Осторожней. Не оставляй ее где попало.
Они дружили много лет. Вместе вступили в Синюю Ложу, были учениками, подмастерьями и по прошествии лет стали мастерами ложи Сан-Исидро; потом Милтон вошел в Капитул Королевской Арки и в Шотландский Обряд, а Ван Брант так и не поднялся выше третьей ступени. Но они остались приятелями.
— Сколько тебе надо?
— С унцию, наверно.
— Это страшно много, Ван.
— Я принесу что останется.
Милтон не успокоился.
— Только не прикасайся руками, хорошо?
— Я умею с ним обращаться, — сказал Ван Брант.
Потом он пошел к себе в кабинет, в цокольном этаже своего дома, и острым перочинным ножом проколол тыльную сторону ладони. Когда выступила кровь, он открыл пробирку с кристаллами. И остановился. Не мог. Просто не мог высыпать кристаллы на ранку.
Через час он отнес пробирку в банк и спрятал в свой абонированный сейф, где лежало его завещание и страховки. Ему пришло в голову купить маленькую ампулу и носить на шее. Тогда, если случится сильный приступ, ему, может быть, удастся донести ее до рта, как делали эти люди в Европе. Но сейчас высыпать — он не мог. Может быть, это и не случится.
Он носил в душе тяжесть разочарования и носил в душе злость. Злили его все люди вокруг, не собиравшиеся умирать. И еще одно его угнетало. Удар спустил с цепи некоторые его инстинкты. В нем вновь проснулись могучие вожделения. Его до удушья тянуло к молодым женщинам, даже девочкам. Он не мог оторвать от них глаз и мыслей и в самом разгаре болезненных своих фантазий вдруг разражался слезами. Он боялся, как ребенок боится в чужом доме.
Он был слишком стар, чтобы приспособиться к изменению личности и к тому новому в естестве, что было порождено ударом. Он прежде не был охотником до чтения, но теперь, потеряв способность читать, изголодался по печатному слову. И характер у него делался все более вздорным и вспыльчивым, так что даже старые знакомые начинали его избегать.
Он слушал, как точится в жилах время, и хотел, чтобы пришла смерть, и боялся ее. Сквозь прикрытые веки он видел, как золотой свет заката заливает автобус. Его губы слегка зашевелились, и он сказал: «Вечер, вечер, вечер». Слово было очень красивое, и он слышал, как посвистывает у него в сердце. Сильное чувство овладело им, расперло грудь, расперло горло, застучало в голове. Он подумал, что опять расплачется. Он попробовал сжать правую руку, но она онемела и не сжималась.
А потом он окаменел от напряжения. Тело, казалось, раздувается, как резиновая перчатка. Ворвался вечерний свет. В мозгу выросла страшная мигающая вспышка. Он почувствовал, как валится, валится в потемки, в черноту, в черноту…
Солнце село на западный холм, сплющилось, и свет его был желтим и чистым. Напоенная долина блестела под косым светом. Прозрачный промытый воздух был свеж. На полях поникшая пшеница и толстые оцепеневшие стебли овсюга подтянулись, а свернувшиеся лепестки золотых маков чуть раздались. Желтая речная вода бурлила и вертелась в бучилах и остервенело грызла берега. На заднем сиденье автобуса захлебывался храпом Ван Брант. Лоб у него был мокрый. Рот был открыт, глаза — тоже.
ГЛАВА 20
Прыщ пересел к Норме, она грациозно подобрала юбку и отодвинулась к окну.
— Как по-твоему, чего этот старикан хочет от девушки? — подозрительно спросил он.
— Не знаю, — сказала Норма. — Одно тебе скажу. Она себя в обиду не даст. Она замечательная девушка.
Прыщ сказал:
— Ну, не знаю. Есть и кроме нее замечательные девушки.
Норма вспыхнула.
— Кто же, например? — спросила она иронически.
— Ты, например, — сказал Прыщ.
— Вот как! — Она этого не ожидала. Она опустила голову и стала смотреть на свои сморщенные пальцы, стараясь овладеть собой.
— С чего ты вдруг взяла и уволилась? — спросил Прыщ.
— Миссис Чикой плохо ко мне относилась.
— Я знаю. Она ко всем плохо относится. Жалко, что ты ушла. Мы бы с тобой могли подружиться.
Норма не ответила. Прыщ предложил:
— Если скажешь, я притащу пирог с изюмом. Они довольно вкусные.
— Нет. Нет, спасибо. Подумать о еде не могу.
— Тошнит?
— Нет.
— Вообще, если бы ты вернулась туда на работу, мы могли бы ездить на субботний вечер в Сан-Исидро — на танцы или еще куда.
— Раньше ты об этом не подумал, — сказала она.
— А я не думал, что нравлюсь тебе.
В ней появилось лукавство. Это была восхитительная игра.
— А почему ты думаешь, что теперь нравишься? — сказала она.
— Ну, ты теперь другая. Вроде изменилась. Мне нравится твоя прическа.
— А-а, это, — сказала она. — Да там, в закусочной, вроде как незачем прихорашиваться. Кто меня увидит?
— Я, — галантно сказал Прыщ. — Давай назад. Тебя возьмут обратно. Гарантирую.
Она покачала головой.
— Нет, когда я ухожу — я ухожу. Обратно не приползу. А кроме того, пора подумать о будущем. У нас есть планы.
— Какие планы?
Норма заколебалась, стоит ли рассказывать. С одной стороны, можно сглазить — но удержаться она не могла.
— У нас будет квартирка с красным диваном и радио. Будет плита, холодильник, и я буду учиться на сестру. — Ее глаза сияли.
— Кто это «мы»?
— Мы с мисс Камиллой Дубе, вот кто. Когда я стану сестрой, у меня будет на что одеваться, мы будем ходить в театр и, может быть, принимать друзей.
— Ерунда, — сказал он. — Не будет этого.
— Почему ты так говоришь?
— Не будет, и все. Слушай, чего ты не вернешься к Чикоям? Я изучаю радар, а там уйдем вместе и, кто его знает, может, и сойдемся. Ведь девушке — ей же хочется замуж. Я парень молодой. Ну а… это… парню хорошо иметь жену. Это делает его вроде… целеустремленным.
Норма посмотрела ему в глаза серьезным вопросительным взглядом, — не смеется ли он над ней. И была в ее взгляде такая прямота, что Прыщ неверно истолковал его и смущенно отвернулся.
— Понятно, — сказал он с горечью. — По-твоему, нельзя встречаться с парнем, у которого такая штука. Я все делал. Больше сотни истратил на врачей и разную аптечную дрянь. Все без толку. Один врач говорит, они пройдут. Говорит, годика через два исчезнут. Только не знаю, правда ли. Ну и давай, — сказал он со злостью. — Устраивай себе квартирку. Я, может, такие развлечения знаю, какие тебе не снились. Нечего строить из себя. — Голос у него был совершенно подавленный, и он глядел себе на колени.
Норма посмотрела на него с удивлением. Ни в ком, кроме себя, не предполагала она такой жалкой боли. Никто еще не искал у Нормы сочувствия и поддержки. Пузырек тепла наклюнулся у нее внутри — и какая-то благодарность. Она сказала:
— Ты так не думай. Нельзя так думать — если ты девушке не безразличен, она так думать не будет. Врач знал, что говорит. Я знала трех молодых ребят, у них это потом прошло.
Прыщ не поднимал головы. Он все еще был подавлен, но бесенок уже зашевелился. Он чувствовал, что преимущество переходит к нему, и начал им пользоваться — и это было внове для него, это было открытие. Он всегда хвастался перед девушками, петушился, а тут, оказывается, так просто. Хитрый бесенок начал действовать.
— Это так доводит, что прямо не можешь, — сказал он. — Иногда думаю покончить с собой. — Он вынудил у себя всхлип.
— Нет, ты так не говори, — сказала Норма. Для нее это было тоже новой ролью, но такой, наверно, для которой она годилась лучше всего.
— Никто меня не любит, — сказал Прыщ. — Никто меня знать не хочет.
— Не говори так, — повторила Норма. — Это неправда. Ты мне всегда нравился.
— Никогда я тебе не нравился.
— Нет, нравился. — Утешая его, она положила руку ему на локоть.
Он не глядя накрыл ее ладонью и прижал к себе. А потом его рука схватила руку Нормы и сжала пальцы, и Норма машинально ответила пожатием. Он повернулся, сгреб ее и сунулся к ней лицом.
— Не надо! — крикнула она. — Перестань.
Он обхватил ее еще крепче.
— Перестань, — сказала она. — Перестань же. Старик сзади.
Прыщ прошептал:
— Слышишь, храпит старый хрыч. Хоть из пушки стреляй. Не бойся, не бойся.
Она уперлась локтями ему в грудь. Руки Прыща цеплялись за ее юбку.
— Перестань, — шепнула она. — Перестань, слышишь? — Теперь она поняла, что ее провели. — Перестань! Пусти меня!
— Ну давай, — ошалело говорил он. — Давай, ну пожалуйста. — Глаза у Прыща помутнели, и он возился с ее юбкой.
— Перестань, перестань, пожалуйста. А если… если войдет Камилла? Если увидит, что ты де…
Взгляд у Прыща на секунду прояснился. Он недобро уставился на Норму.
— Ну и войдет. Ну и увидит, проститутка несчастная, а тебе не один черт?
Рот у Нормы раскрылся, руки ослабли. Она смотрела на него, не веря своим глазам. Смотрела так, как будто не расслышала. А затем — ярость ее была холодной и убийственной. Ее закаленные работой мускулы напряглись. Она вырвала руку и ударила его в зубы. Она вскочила на ноги и заработала обоими кулаками, а он был так ошарашен, что только закрывал лицо.
Она фырчала на него, как кошка.
— Сопляк! — сказала она. — У-у, сопляк паршивый.
Она пинала и толкала его, выпихнула в проход, пробежала по проходу и выскочила вон. Он запутался ногами в ножках сидений и пытался перевернуться.
Норма чувствовала слабость и дурноту. Губы у нее дрожали, из глаз текло.
— Сопляк паршивый, — плакала она. — Сопляк паршивый, грязный. — Она перешагнула кювет, кинулась в траву и уткнулась лицом в руки. Прыщ наконец встал и воровато выглянул в окно. Он совсем не знал, что теперь делать.
Камилла медленно возвращалась по дороге и увидела Норму, лежащую ничком. Она перешагнула канаву и наклонилась к ней.
— Что с тобой? Упала? Что случилось?
Норма подняла заплаканное лицо.
— Ничего, — сказала она.
— Встань, — коротко приказала Камилла. — Встань ты с мокрой травы. — Она рывком подняла Норму, подвела к обрыву и усадила на газеты. — Да что с тобой стряслось-то?
Норма утерла мокрое лицо рукавом и смазала остатки губной помады.
— Не хочу про это говорить.
— Ну, дело хозяйское, — сказала Камилла.
— Все Прыщ. Хватать меня начал.
— Ты что, постоять за себя не можешь? Сразу сырость разводить?
— Не из-за этого.
— А из-за чего же? — Камилле было, в общем, неинтересно. У нее хватало своих забот.
Норма терла пальцами красные глаза.
— Я его ударила, — сказала она. — Ударила потому, что он назвал вас проституткой.
Камилла отвернулась. Она смотрела на ту сторону долины, где за горами пряталось солнце, и терла щеку. Глаза у нее были потухшие. Потом она заставила их ожить, заставила их улыбнуться и с улыбкой обернулась к Норме.
— Слушай, детка, — сказала она. — Придется тебе принять это на веру, пока сама не убедишься, — каждой случается в жизни быть проституткой. Каждой. И худшие проститутки — те, кто называет это иначе.
— Но вы же нет, — сказала Норма.
— Оставим это. Оставим. Давай-ка лучше займемся твоим личиком. Помада, конечно, ванны не заменит, но все же лучше, чем ничего.
Камилла раскрыла сумочку, порылась в ней и достала расческу.
ГЛАВА 21
Хуан ускорил шаги, и Милдред с трудом держалась рядом.
— Нам обязательно бежать? — спросила она.
— Гораздо легче будет откопать автобус, пока светло, чем ковыряться в потемках.
Она поспевала за ним рысцой.
— Вы надеетесь его вытащить?
— Да.
— Почему же вы сразу не попробовали, а ушли?
Хуан замедлил шаги.
— Я же сказал вам. Два раза сказал.
— А-а, ну да. Значит, это было всерьез?
— Я всегда говорю всерьез, — ответил Хуан.
Они пришли к автобусу, когда солнце уже скользнуло за хребет. Верхние облака все еще были розовыми и розоватой прозрачностью обливали землю и холмы.
Прыщ шмыгнул из-за автобуса навстречу Хуану. В его повадке было какое-то враждебное подобострастие.
— Когда они выезжают?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33