Одет он был в засаленные лохмотья, в которых с трудом угадывались некогда дорогие одежды. Мужчина отворачивался от света, обнажая длинные желтые зубы. Вместе с ним от света пятилось с полдюжины жирнющих крыс. Они скалились, показывая громадные резцы. Парочка крыс спряталась к хозяину под одежду.
У меня пересохло во рту. Я сглотнул слюну, прокашлялся и сказал:
— Странная у вас компашка, вам не кажется?
— А кого тут еще сыщешь? — огрызнулся лысый. — И к тому же они поприятнее многих моих знакомых.
Ага! Это надо воспринять как сигнал. Я взял себя в руки и поинтересовался:
— Люди вас обидели?
— Я тут один, обиженный. Говори мне «ты». Да, обидели, все до одного! Другое дело, что имели право — это да, потому что я людям много зла сделал. Так что все правильно, а?
— Нет, — прохрипел Жильбер.
— Да, — возразил Фриссон. — Все так и есть, но так быть не должно.
— Должно не должно, — проворчал жирный мужчина. — Плевать я хотел на эти ваши «должно»! Мне подавай то, что есть, а не то, что «должно быть»!
— Вы так всегда думали? — негромко спросил я.
— Да! В этом есть хоть какая-то честность! А эти ваши «должно быть» — это все лицемерие!
— Нет, не лицемерие, если мечтать о лучшей жизни, — мягко урезонил незнакомца Фриссон.
— Да если бы все вели себя так, как «должны», пойми, мир очень скоро стал бы лучше, — добавил Жильбер.
— Вот только эти твои «все» ни за какие коврижки этого не сделают. Нет, я буду держаться за то, что есть, и все тут!
— Еще бы! — с деланным спокойствием проговорил я. — Вам и так хорошо.
Незнакомец одарил меня взглядом, полным ненависти.
— Бывало мне хорошо, молодой человек. Тридцать лет я пожил в свое удовольствие! Тридцать лет я взбирался вверх по служебной лестнице и дослужился до того, что стал королевским канцлером. В моем ведении было десять письменных столов, а за каждым сидело по двадцать писцов! Мой кабинет располагался прямо под личными покоями королевского казначея. Да я и сам стал бы казначеем, если бы не помешало несчастье!
— Королевский казначей... — пробормотал Фриссон. — Я бы не сказал, что это такой уж приятный пост...
Лысый толстяк снова прищурился.
— Ну и насмехайтесь, если угодно! Только главные вельможи королевы действительно имеют власть! Они допущены в совет!
— Стало быть, вы были самым большим начальником на втором уровне бюрократии, — перевел я сказанное толстяком на понятный мне язык.
Толстяк нахмурился и пристально уставился на меня.
— «Бю-ро-кра-ти-я» — это что такое?
— В буквальном смысле переводится как «власть письменных столов», — ответил я. — А фактически это такой порядок вещей, при котором страной управляют чиновники.
Толстяк некоторое время не отрывал от меня глаз, потом медленно кивнул:
— Ясное дело. Звучит не очень понятно, но Сюэтэ так и правит.
— А вы... ты, — позволил я себе сделать предположение, — в чем-то ошибся, карабкаясь наверх?
— Да, вышла маленькая промашка, — скрипнул зубами толстяк. — А ведь можно было все предвидеть! Но я только и думал, как бы дать королеве побольше власти. Я был уверен: тогда ей понадобится новая канцелярия. А значит, и у меня прибавится власти. Я наконец стану казначеем. Но королева решила, что при таком могуществе я буду опасен, вот и засунула меня сюда.
Я кивнул.
— Ты просто переусердствовал. А она верно оценила твои способности и поторопилась убрать тебя, откуда бы ты не мог ей навредить.
— Лучше бы она меня убила! — прошептал толстяк.
— Да, это было бы милосерднее. — Я не стал спорить. — Только вот беда, тогда из тебя нельзя было сделать жупел для амбициозных юнцов, которые проявляют лишнее рвение и делают больше, чем им велят. Сколько раз королева вытаскивала тебя отсюда и заставляла показываться мелким чиновникам?
Толстяк нахмурил брови.
— Два раза за все годы. И все точно, как ты сказал — перед ассамблеями. Правда, оба раза у меня выспрашивали про всякие канцелярские закорючки, про какие-то дела, забытые моим преемником.
Я снова кивнул.
— Вот как удобно — всякий раз, когда новый канцлер заступал в должность, ему показывали тебя в назидание.
Толстяк изумленно вытаращился. Его глаза полыхали огнем.
— Все так! И как же я, тупица, этого не понял!
— Да все тут шито белыми нитками. — Я пожал плечами. — Ты пал жертвой самой большой слабости любого бюрократа — стал больше думать о самой работе и позабыл о том, что она — всего лишь средство карьеры.
Глаза толстяка еще несколько мгновений пылали, а потом он опустил голову.
— Верно. Вот дурак... Думал, буду трудиться не покладая рук, вот и заработаю похвалу...
— В гонках не всегда выигрывает тот, кто быстрее всех бегает, — процитировал я поговорку. — И карьеру не всегда успешнее делают те, кто более талантлив. Это удается лучше тем, кто умеет выносить бремя похвал и послушания.
Жильбер поежился.
— Горе Аллюстрии! — воскликнул он. — Горе, если ею правят зарвавшиеся незнайки!
— Да нет, скорее «знайки». Дело свое они знают, но не более того. А ты, — обернулся я к толстяку, — дал королеве понять, что действительно способен преуспеть.
Толстяк обнажил зубы в безрадостной усмешке.
— Да, я глупец.
— Ясно. Самый настоящий «кризис середины жизни». — Я приподнял бровь. — Верно ли я понимаю, что деятельность твоей канцелярии имела какое-то отношение к упадку в Аллюстрии?
Лысый незнакомец улыбнулся.
— Можно сказать и так. Одно точно: королева Графтус — та самая, которую свергла с престола бабка Сюэтэ, — зажадничала и вздула налоги. Потом по рекомендации своего главного советника стала усерднее прежнего следить, чтобы эти налоги поступали в казну. Начала она с того, что обзавелась перечнем накоплений своих подданных. Потом определила, сколько должен ей каждый подданный. Когда же налоги были уплачены, королева лично сверила собранную сумму с той, что полагалась по ее расчетам. Во всем этом, конечно, самое активное участие принимал ее главный советник. Стоило где-то образоваться недоимке, королева посылала туда отряд королевских рыцарей и чиновника, чтобы собрать подати. Когда более смелые герцоги решили сопротивляться, советник порекомендовал королеве прибегнуть к колдовству. Королева самолично вышла на бой, возглавив небольшую армию, чтобы одолеть мятежных герцогов волшебством.
— Дай-ка я угадаю... — встрял я. — А этим советником не Сюэтэ ли была?
Толстяк нахмурился.
— Нет, не она. Ее бабка, канцлерша Рейзив. Мы, молодой человек, говорим о событиях двухсотлетней давности. А ты как думаешь, сколько лет королеве?
Я быстро глянул на Фриссона и сказал:
— Прошу прощения. Просто, знаете ли, королева произвела на меня такое впечатление... Верно ли я понимаю, что при такой канцлерше-колдунье королева Графтус была очень счастлива?
— Да. Политика канцлерши была столь успешной, что королева позволила той нанять младших колдунов. Ни один барон с тех пор не осмелился сказать хоть слово против королевы. Королева Графтус стала очень богатой и властной.
— Не сомневаюсь, — сказал я. — И сколько же ей понадобилось времени для того, чтобы понять, что на самом деле бразды правления держит ее главная советница Рейзив?
— Нисколько. Однажды королева проснулась посреди ночи из-за того, что в горло ей воткнули кинжал. И потом до самых врат Ада королева слышала душераздирающий хохот своей советницы. А колдунья стала королевой, и все люди покорились власти колдовства.
— Это понятно. В общем, как я понимаю, ты и сам рос, мечтая стать колдуном?
— Верно. — Толстяк кивнул, и по лицу его пробежала тень. — Однако у меня не оказалось к этому способностей. Поэтому я устремил все свои старания к тому, чтобы стать чиновником.
— Тут у вас по престижности это, видимо, профессия номер два. Но что же за удивительные новшества ты привнес в эту систему?
Во взгляде лысого появилось самодовольство.
— О, я придумал замечательную систему, и такую простую! Всего-навсего назначил младшего чиновника в каждый город, чтобы он надзирал за делопроизводством и судопроизводством и предпринимал такие меры, какие понравились бы королеве.
— Ну а к чиновнику, само собой, приставлялся младший колдун, — попробовал угадать я.
— Точно... Чиновник был воспитан по укладу, принятому при дворе, и не стал бы питать снисходительности к горожанам, а также к мэру и шерифу. Отвечать он должен был только перед королевой.
— То есть на самом деле перед своим боссом, а боссом был ты, — резюмировал я.
— Вот именно, — сказал толстяк и сплюнул. — Ну и глупец же я был — не понимал, какую власть имею!
— Зато королева поняла.
— О, да! Поняла! Чиновников утвердила, как я и предполагал, но к отчету их призывала самолично.
— А тебя бросила в темницу.
Толстяк кивнул, и виду него был самый разнесчастный.
— Вот награда за все старания, — посочувствовал я ему. — Награда человеку, который больше думал о работе, чем о том, чего можно с ее помощью добиться.
— Я был идиотом! — запричитал толстяк. — Может быть, талантливым идиотом, но все равно идиотом!
— Очень талантливым, — согласился я. — Вот только не в колдовстве.
— О, да, — вздохнул толстяк и тут же злорадно осклабился. — Но здесь, на закате моих дней, я осознал, что мне открывается истина и что я обладаю уникальным талантом — вот только что от него толку здесь?
— О? — удивился я. — И что же это за талант?
— Я приручил крыс, — поведал мне толстяк шепотом. — Да так приручил, что они приходят на мой зов. О, я теперь мог бы созвать сотню крыс и повелеть им напасть на вас!
Жильбер сердито заворчал, а Фриссон спросил:
— И они сделают то, что ты им прикажешь?
— Сделают, — кивнул толстяк и обнажил в ухмылке желтые зубы. — Они сделают все, что я им ни прикажу, — даже если я велю им добегаться до смерти.
— Повелитель крысиной стаи... — задумчиво проговорил я. — Фриссон, ты... м-м-м... помнишь тот стишок про крыс, а?
— Нет, но постараюсь вспомнить.
— А я знаю отличные стихи про терьеров, — сообщил я, выразительно глядя на Крысолова. — Да это же могучее войско. Если твои крысы так тебе повинуются, чего же ты тут сидишь?
— Да что от них толку? — визгливо огрызнулся Крысолов. — Если даже ты можешь вызвать каких-то существ и они справятся с моими крысками, то что же тогда говорить о Сюэтэ? Представляю, что она с ними сделает!
— Ясное дело, она их уничтожит, — вздохнул я. — Призовет парочку демонов, и дело в шляпе.
— И меня вместе с ними, — добавил толстяк со знанием дела. — Нет, помирать не желаю и не желаю видеть, как поджаривают моих зверюшек. Пожелай я сам, и они бы меня давно на тот свет отправили.
— А, так ты об этом подумывал?
— А кто бы не подумывал? — прошипел Крысолов. — Только подумал, да передумал. Сам не знаю почему, да только передумал.
— Зато я знаю. Просто-напросто ты ждал, что придем мы и вызволим тебя отсюда, — дерзко заявил я и обернулся к Жильберу. — Как думаешь, замки тут крепкие?
Краешком глаза я заметил, что Крысолов вдруг как-то весь подтянулся, выпрямился, но тут же снова обмяк, и глаза его потускнели. «Понятно, — подумал я. — Кому лучше бюрократа знать, что такое ложные обещания».
— Я смотрел, — ответил Жильбер. — Замки и запоры — под заклятием. Их не выломать, решетку не сломать. Даже дерево двери твердое, как броня. Только ты можешь вывести нас отсюда, чародей, а не то мы сгнием тут вместе с крысами и их дружком! О, призови на помощь свой талант и как можно скорее вызволи нас! Ведь с каждым мгновением приближаются страдания юной дамы!
Крысолов рассмеялся — визгливо, хрипло.
— Глупцы! Неужели вы думаете, что сумеете пересилить злобную, изощренную власть королевы?
— Попробуем, — спокойно ответил я. — Похоже, как раз сейчас у меня вдохновение. (За это надо благодарить моего ангела-хранителя, и я это отлично понимал). — Начнем с того, что попробуем выбраться из этой конуры. — А ведь это нелегко сделать парню, который заявлял, что не верит в чудеса... — Фриссон, я тебе пропою пару песенок, а ты попробуй переделать их в заклинание. Нам необходимо вернуться в камеру пыток.
— Зачем же ты хочешь вернуться туда? — обескураженно выдохнул Крысолов.
— Затем, что королева собралась уготовить нашей подруге судьбу, которая похуже смерти. Ну, как, Фриссон?
— Если ты так желаешь, господин чародей... — проговорил поэт.
Никто рта не успел открыть, а я уже стал напевать:
Когда погасили все огни,
Когда упали с плеч обузы,
Перо в чернила обмакни
И смирно жди явленья музы.
Придет и будет говорить,
Но не коси на музу глазом.
Мужчиной с ней не надо быть —
Ты записать стишки обязан.
Да, слышал бы меня сейчас автор! Единственное, что меня утешало, — от оригинала мало что сохранилось. И он вряд ли бы признал свое творение.
В воздухе повисли чернильница, перо и кусок пергамента. Я поймал все это и подал Фриссону.
— Запиши. Помнишь, я тебя учил, как это делать? Запишешь — я посмотрю и только потом произнесу вслух.
Фриссон не слишком охотно взял у меня перо. С чего бы это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
У меня пересохло во рту. Я сглотнул слюну, прокашлялся и сказал:
— Странная у вас компашка, вам не кажется?
— А кого тут еще сыщешь? — огрызнулся лысый. — И к тому же они поприятнее многих моих знакомых.
Ага! Это надо воспринять как сигнал. Я взял себя в руки и поинтересовался:
— Люди вас обидели?
— Я тут один, обиженный. Говори мне «ты». Да, обидели, все до одного! Другое дело, что имели право — это да, потому что я людям много зла сделал. Так что все правильно, а?
— Нет, — прохрипел Жильбер.
— Да, — возразил Фриссон. — Все так и есть, но так быть не должно.
— Должно не должно, — проворчал жирный мужчина. — Плевать я хотел на эти ваши «должно»! Мне подавай то, что есть, а не то, что «должно быть»!
— Вы так всегда думали? — негромко спросил я.
— Да! В этом есть хоть какая-то честность! А эти ваши «должно быть» — это все лицемерие!
— Нет, не лицемерие, если мечтать о лучшей жизни, — мягко урезонил незнакомца Фриссон.
— Да если бы все вели себя так, как «должны», пойми, мир очень скоро стал бы лучше, — добавил Жильбер.
— Вот только эти твои «все» ни за какие коврижки этого не сделают. Нет, я буду держаться за то, что есть, и все тут!
— Еще бы! — с деланным спокойствием проговорил я. — Вам и так хорошо.
Незнакомец одарил меня взглядом, полным ненависти.
— Бывало мне хорошо, молодой человек. Тридцать лет я пожил в свое удовольствие! Тридцать лет я взбирался вверх по служебной лестнице и дослужился до того, что стал королевским канцлером. В моем ведении было десять письменных столов, а за каждым сидело по двадцать писцов! Мой кабинет располагался прямо под личными покоями королевского казначея. Да я и сам стал бы казначеем, если бы не помешало несчастье!
— Королевский казначей... — пробормотал Фриссон. — Я бы не сказал, что это такой уж приятный пост...
Лысый толстяк снова прищурился.
— Ну и насмехайтесь, если угодно! Только главные вельможи королевы действительно имеют власть! Они допущены в совет!
— Стало быть, вы были самым большим начальником на втором уровне бюрократии, — перевел я сказанное толстяком на понятный мне язык.
Толстяк нахмурился и пристально уставился на меня.
— «Бю-ро-кра-ти-я» — это что такое?
— В буквальном смысле переводится как «власть письменных столов», — ответил я. — А фактически это такой порядок вещей, при котором страной управляют чиновники.
Толстяк некоторое время не отрывал от меня глаз, потом медленно кивнул:
— Ясное дело. Звучит не очень понятно, но Сюэтэ так и правит.
— А вы... ты, — позволил я себе сделать предположение, — в чем-то ошибся, карабкаясь наверх?
— Да, вышла маленькая промашка, — скрипнул зубами толстяк. — А ведь можно было все предвидеть! Но я только и думал, как бы дать королеве побольше власти. Я был уверен: тогда ей понадобится новая канцелярия. А значит, и у меня прибавится власти. Я наконец стану казначеем. Но королева решила, что при таком могуществе я буду опасен, вот и засунула меня сюда.
Я кивнул.
— Ты просто переусердствовал. А она верно оценила твои способности и поторопилась убрать тебя, откуда бы ты не мог ей навредить.
— Лучше бы она меня убила! — прошептал толстяк.
— Да, это было бы милосерднее. — Я не стал спорить. — Только вот беда, тогда из тебя нельзя было сделать жупел для амбициозных юнцов, которые проявляют лишнее рвение и делают больше, чем им велят. Сколько раз королева вытаскивала тебя отсюда и заставляла показываться мелким чиновникам?
Толстяк нахмурил брови.
— Два раза за все годы. И все точно, как ты сказал — перед ассамблеями. Правда, оба раза у меня выспрашивали про всякие канцелярские закорючки, про какие-то дела, забытые моим преемником.
Я снова кивнул.
— Вот как удобно — всякий раз, когда новый канцлер заступал в должность, ему показывали тебя в назидание.
Толстяк изумленно вытаращился. Его глаза полыхали огнем.
— Все так! И как же я, тупица, этого не понял!
— Да все тут шито белыми нитками. — Я пожал плечами. — Ты пал жертвой самой большой слабости любого бюрократа — стал больше думать о самой работе и позабыл о том, что она — всего лишь средство карьеры.
Глаза толстяка еще несколько мгновений пылали, а потом он опустил голову.
— Верно. Вот дурак... Думал, буду трудиться не покладая рук, вот и заработаю похвалу...
— В гонках не всегда выигрывает тот, кто быстрее всех бегает, — процитировал я поговорку. — И карьеру не всегда успешнее делают те, кто более талантлив. Это удается лучше тем, кто умеет выносить бремя похвал и послушания.
Жильбер поежился.
— Горе Аллюстрии! — воскликнул он. — Горе, если ею правят зарвавшиеся незнайки!
— Да нет, скорее «знайки». Дело свое они знают, но не более того. А ты, — обернулся я к толстяку, — дал королеве понять, что действительно способен преуспеть.
Толстяк обнажил зубы в безрадостной усмешке.
— Да, я глупец.
— Ясно. Самый настоящий «кризис середины жизни». — Я приподнял бровь. — Верно ли я понимаю, что деятельность твоей канцелярии имела какое-то отношение к упадку в Аллюстрии?
Лысый незнакомец улыбнулся.
— Можно сказать и так. Одно точно: королева Графтус — та самая, которую свергла с престола бабка Сюэтэ, — зажадничала и вздула налоги. Потом по рекомендации своего главного советника стала усерднее прежнего следить, чтобы эти налоги поступали в казну. Начала она с того, что обзавелась перечнем накоплений своих подданных. Потом определила, сколько должен ей каждый подданный. Когда же налоги были уплачены, королева лично сверила собранную сумму с той, что полагалась по ее расчетам. Во всем этом, конечно, самое активное участие принимал ее главный советник. Стоило где-то образоваться недоимке, королева посылала туда отряд королевских рыцарей и чиновника, чтобы собрать подати. Когда более смелые герцоги решили сопротивляться, советник порекомендовал королеве прибегнуть к колдовству. Королева самолично вышла на бой, возглавив небольшую армию, чтобы одолеть мятежных герцогов волшебством.
— Дай-ка я угадаю... — встрял я. — А этим советником не Сюэтэ ли была?
Толстяк нахмурился.
— Нет, не она. Ее бабка, канцлерша Рейзив. Мы, молодой человек, говорим о событиях двухсотлетней давности. А ты как думаешь, сколько лет королеве?
Я быстро глянул на Фриссона и сказал:
— Прошу прощения. Просто, знаете ли, королева произвела на меня такое впечатление... Верно ли я понимаю, что при такой канцлерше-колдунье королева Графтус была очень счастлива?
— Да. Политика канцлерши была столь успешной, что королева позволила той нанять младших колдунов. Ни один барон с тех пор не осмелился сказать хоть слово против королевы. Королева Графтус стала очень богатой и властной.
— Не сомневаюсь, — сказал я. — И сколько же ей понадобилось времени для того, чтобы понять, что на самом деле бразды правления держит ее главная советница Рейзив?
— Нисколько. Однажды королева проснулась посреди ночи из-за того, что в горло ей воткнули кинжал. И потом до самых врат Ада королева слышала душераздирающий хохот своей советницы. А колдунья стала королевой, и все люди покорились власти колдовства.
— Это понятно. В общем, как я понимаю, ты и сам рос, мечтая стать колдуном?
— Верно. — Толстяк кивнул, и по лицу его пробежала тень. — Однако у меня не оказалось к этому способностей. Поэтому я устремил все свои старания к тому, чтобы стать чиновником.
— Тут у вас по престижности это, видимо, профессия номер два. Но что же за удивительные новшества ты привнес в эту систему?
Во взгляде лысого появилось самодовольство.
— О, я придумал замечательную систему, и такую простую! Всего-навсего назначил младшего чиновника в каждый город, чтобы он надзирал за делопроизводством и судопроизводством и предпринимал такие меры, какие понравились бы королеве.
— Ну а к чиновнику, само собой, приставлялся младший колдун, — попробовал угадать я.
— Точно... Чиновник был воспитан по укладу, принятому при дворе, и не стал бы питать снисходительности к горожанам, а также к мэру и шерифу. Отвечать он должен был только перед королевой.
— То есть на самом деле перед своим боссом, а боссом был ты, — резюмировал я.
— Вот именно, — сказал толстяк и сплюнул. — Ну и глупец же я был — не понимал, какую власть имею!
— Зато королева поняла.
— О, да! Поняла! Чиновников утвердила, как я и предполагал, но к отчету их призывала самолично.
— А тебя бросила в темницу.
Толстяк кивнул, и виду него был самый разнесчастный.
— Вот награда за все старания, — посочувствовал я ему. — Награда человеку, который больше думал о работе, чем о том, чего можно с ее помощью добиться.
— Я был идиотом! — запричитал толстяк. — Может быть, талантливым идиотом, но все равно идиотом!
— Очень талантливым, — согласился я. — Вот только не в колдовстве.
— О, да, — вздохнул толстяк и тут же злорадно осклабился. — Но здесь, на закате моих дней, я осознал, что мне открывается истина и что я обладаю уникальным талантом — вот только что от него толку здесь?
— О? — удивился я. — И что же это за талант?
— Я приручил крыс, — поведал мне толстяк шепотом. — Да так приручил, что они приходят на мой зов. О, я теперь мог бы созвать сотню крыс и повелеть им напасть на вас!
Жильбер сердито заворчал, а Фриссон спросил:
— И они сделают то, что ты им прикажешь?
— Сделают, — кивнул толстяк и обнажил в ухмылке желтые зубы. — Они сделают все, что я им ни прикажу, — даже если я велю им добегаться до смерти.
— Повелитель крысиной стаи... — задумчиво проговорил я. — Фриссон, ты... м-м-м... помнишь тот стишок про крыс, а?
— Нет, но постараюсь вспомнить.
— А я знаю отличные стихи про терьеров, — сообщил я, выразительно глядя на Крысолова. — Да это же могучее войско. Если твои крысы так тебе повинуются, чего же ты тут сидишь?
— Да что от них толку? — визгливо огрызнулся Крысолов. — Если даже ты можешь вызвать каких-то существ и они справятся с моими крысками, то что же тогда говорить о Сюэтэ? Представляю, что она с ними сделает!
— Ясное дело, она их уничтожит, — вздохнул я. — Призовет парочку демонов, и дело в шляпе.
— И меня вместе с ними, — добавил толстяк со знанием дела. — Нет, помирать не желаю и не желаю видеть, как поджаривают моих зверюшек. Пожелай я сам, и они бы меня давно на тот свет отправили.
— А, так ты об этом подумывал?
— А кто бы не подумывал? — прошипел Крысолов. — Только подумал, да передумал. Сам не знаю почему, да только передумал.
— Зато я знаю. Просто-напросто ты ждал, что придем мы и вызволим тебя отсюда, — дерзко заявил я и обернулся к Жильберу. — Как думаешь, замки тут крепкие?
Краешком глаза я заметил, что Крысолов вдруг как-то весь подтянулся, выпрямился, но тут же снова обмяк, и глаза его потускнели. «Понятно, — подумал я. — Кому лучше бюрократа знать, что такое ложные обещания».
— Я смотрел, — ответил Жильбер. — Замки и запоры — под заклятием. Их не выломать, решетку не сломать. Даже дерево двери твердое, как броня. Только ты можешь вывести нас отсюда, чародей, а не то мы сгнием тут вместе с крысами и их дружком! О, призови на помощь свой талант и как можно скорее вызволи нас! Ведь с каждым мгновением приближаются страдания юной дамы!
Крысолов рассмеялся — визгливо, хрипло.
— Глупцы! Неужели вы думаете, что сумеете пересилить злобную, изощренную власть королевы?
— Попробуем, — спокойно ответил я. — Похоже, как раз сейчас у меня вдохновение. (За это надо благодарить моего ангела-хранителя, и я это отлично понимал). — Начнем с того, что попробуем выбраться из этой конуры. — А ведь это нелегко сделать парню, который заявлял, что не верит в чудеса... — Фриссон, я тебе пропою пару песенок, а ты попробуй переделать их в заклинание. Нам необходимо вернуться в камеру пыток.
— Зачем же ты хочешь вернуться туда? — обескураженно выдохнул Крысолов.
— Затем, что королева собралась уготовить нашей подруге судьбу, которая похуже смерти. Ну, как, Фриссон?
— Если ты так желаешь, господин чародей... — проговорил поэт.
Никто рта не успел открыть, а я уже стал напевать:
Когда погасили все огни,
Когда упали с плеч обузы,
Перо в чернила обмакни
И смирно жди явленья музы.
Придет и будет говорить,
Но не коси на музу глазом.
Мужчиной с ней не надо быть —
Ты записать стишки обязан.
Да, слышал бы меня сейчас автор! Единственное, что меня утешало, — от оригинала мало что сохранилось. И он вряд ли бы признал свое творение.
В воздухе повисли чернильница, перо и кусок пергамента. Я поймал все это и подал Фриссону.
— Запиши. Помнишь, я тебя учил, как это делать? Запишешь — я посмотрю и только потом произнесу вслух.
Фриссон не слишком охотно взял у меня перо. С чего бы это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69