За дверьми их ждал крупный мужчина лет пятидесяти в теплых спортивных штанах и вязаном свитере. У него было жизнерадостное лицо с «типично русским» носом картошкой, маленькими синими глазами и светлой бородкой «под Василия Буслаева». Именно такими Матвей всегда представлял себе новгородских ушкуйников – лихих людей, ходивших на больших лодках с изображением медведя – «ушкуя» – на носу по Волге и грабивших купеческие караваны и даже татарские города.
Обстановка внутри квартиры была довольно аскетичной: далеко не новая мебель из серий, которые когда-то изготовляли в ГДР, простенький телевизор, белорусский холодильник, тарахтевший на малюсенькой кухне. И кухня, и обе комнаты легко просматривались из коридора.
– При такой планировке двери внутри квартиры – излишняя роскошь, – заявил им Олег Викторович.
– А как семья? – поинтересовалась Варя.
– У жены своя квартира. Недалеко отсюда. Дети взрослые. Так что мы оба живем свободной творческой жизнью. Она – бухгалтер, я – фотограф. Главное, друг другу не мешать и встречаться именно тогда, когда это нужно. Молодые люди, мозолить глаза друг другу – последнее дело!
В углу гостиной, куда проводил гостей Олег Викторович, были аккуратно сложены кофры с фотоаппаратурой, стояла тренога внушительных размеров. Матвей ожидал увидеть на стенах плоды творчества хозяина: если то, что Сиреневый Жакет говорил об Олеге Викторовиче, было правдой, этот человек побывал едва ли не на всех континентах.
Вместо этого стены комнаты были украшены черно-белыми фотографиями советских фотоаппаратов – «ЛОМО-компакт», «Зенит» и так далее. На одной из стен висела большая, восьмидесятых годов, карта СССР. Границы несуществующей страны были аккуратно обведены красным маркером.
– Вы ведь, Матвей Иванович, журналист, не так ли? – усадив гостей на диван и разместившись напротив них в кресле, спросил Олег Викторович. – Да, вы работаете у Сиреневого Жакета! Ох, и жулик же ваш начальник! – Хозяин весело погрозил пальцем кому-то отсутствующему. В его устах слово «жулик» прозвучало почти как похвала.
– Это прозвище моего главного редактора, – произнес Матвей в ответ на удивленный взгляд Вари. – А вот он говорил о вас только в восторженных тонах.
– Хитрован! Еще бы не в восторженных. Сколько раз я выручал вашу газетищу снимками! А вот платил мне Сиреневый Жакет не вовремя. Все как-то оттягивал… Ну да ладно, он – далеко не худший. В десятке лучших моих работодателей.
– Ну и славно. – Матвей нетерпеливо поерзал на месте. Ему хотелось быстрее посмотреть на негативы из церкви.
– Так, говорите, весь архив «Искусствознания» затопили? Чего только в этой жизни не бывает!
– Милиция утверждает, это несчастный случай, – осторожно вставил Матвей.
– А как же! – хохотнул Олег Викторович. – Свалить весь архив негативов в подвал, через который тянутся трубы с отоплением и холодной водой, в подвал дома, капитальный ремонт которого не делался два десятка лет? Как это назвать? А вы знаете, дорогие мои, что негативы должны храниться в определенных условиях, что они вообще-то имеют свой срок хранения? Думаю, еще до потопа больше половины негативов погибло.
– Нам сказали, что вы делали копии. Это так?
Фотограф расплылся в довольной улыбке.
– Да, это так. Я – запасливый человек. Я копирую все, что мне нравится.
– Фрески в церкви Александра Невского вам понравились…
– Еще бы. Необычные фрески. Я стал одним из первых, кто их увидел. Их ведь не реставрировали очень долго. А может быть, вообще никогда не обновляли. Как написали, так и стояли, коптились. Думаю, уже лет двести назад никто не различил бы деталей фресок. А советская власть дала деньги на реставрацию! И всего за пару лет до вашей сраной Перестройки.
Матвей никак не прореагировал на слова фотографа. Олег Викторович пожал плечами и продолжал:
– Реставрировали, конечно, наскоро, но лишнего не пририсовывали и успели вскрыть почти половину площади первичных росписей. Приезжали из Москвы, осматривали результат. Среди искусствоведов был и тот Пал Палыч, который вам обо мне рассказал. Поначалу – скучнейший тип, сухой и надменный. Он как раз докторскую готовил к защите и имел в кармане договор с «Искусствознанием» на издание альбома по фрескам церквей XVI-XVII веков. Думаю, договор с издательством грел его душу не меньше, чем докторская; деньги-то при советской власти платили… Ну да ладно, не будем о грустном.
Короче, вызвали меня, а я уже участвовал в съемках разных церковных росписей для альбомов. Выписали мне командировку в вашу слободу, дали «уазик», чтобы я перетащил технику. В первый же вечер надрались с директором местного совхоза – с тем, который держал в этой церкви столярку, – пока не понаехали реставраторы. А наутро пошел фотографировать. Первый день не помню – голова гудела от зеленой «андроповской» водки, с Пал Палычем собачился по любому поводу. А на второй день пригляделся к фрескам и стало интересно. Ни черта, конечно, не понимал, особенно когда Иваницкий принимался бубнить о канонах церковной живописи. Но какая-то дьявольщина постоянно чудилась в этих фресках. Особенно когда проявлял негативы. Так, вживую, это незаметно, но на негативах казалось, что на фресках нарушены пропорции – совсем чуть-чуть. Ну, знаете, как это бывает на рисунках шизофреников: все вроде бы правильно, а все равно – шиза.
На негативах казалось, что линии фигур на фресках слегка размыты и чуть вытянуты. Словно проступают сквозь марево. Знаете, так еще режиссеры модных фантастических фильмов показывают виртуальную реальность. Почему так происходило – сказать не могу. При печати все вставало на места, и получалась точная копия того, что написали четыреста лет назад. Как-то я спросил у Пал Палыча, не видел ли он что-то подобное при снимках в других церквях. Он пожал плечами и сказал, что не помнит. Тогда, кстати, мы с ним и помирились. Даже выпивали вместе. Но приятелем с этим сухарем так и не стали. Выше человеческих сил!
Ну а самые странные иконы были на стене в левой части от алтаря, наверху. Там стена начинает плавно переходить в потолок, поэтому фигуры кажутся совсем неестественными – даже с учетом всех их канонических, то есть непривычных нам, пропорций.
– Вы покажете фотографии? Или негативы? – перебил словоохотливого хозяина Матвей.
– Да, конечно, – Олег Викторович поднялся, но вдруг замешкался и хлопнул себя по лбу: – Старею, друзья мои! Все мои снимки восьмидесятых не здесь. В квартире у жены. Если бы я хранил здесь весь свой архив, то, ей-богу, не сумел бы вас принять.
Он изобразил руками воображаемые груды папок, которые должны были завалить всю его гостиную.
– А в цифру вы свои фотографии не переводили? – негромко спросила Варя.
– Вот-вот! – оживился Матвей. – Негатив может испортиться, потеряться, а в цифровом варианте сроки хранения почти бесконечны…
Олег Викторович отчего-то мрачно посмотрел на девушку:
– Ага! Жесткие диски имеют привычку гореть, дискеты – быть украденными или сломанными. Знаем мы эти вечные хранения. Я – консерватор, и тем горжусь… Хотите, я вам объясню, что там было нарисовано?
Олег Викторович сходил в соседнюю комнату, принес несколько больших листов бумаги, маркеры. Рисовал он, конечно, крайне схематично, но работа с фотоаппаратом выработала у него цепкую память и отличное чувство композиции.
На листе быстро появились контуры иконы Страшного cуда, о которой Матвею рассказывал отец.
– Ничего не кажется странным? – с торжественным видом спросил Олег Викторович. – Еще раз смотрите: вот Судия, вот ангелы и бесы тащат тех, кто им попался в лапы… или в крылья. А зачем тогда нижний ряд – с земледельцами, пастухами и воинами, которые ведут себя как ни в чем не бывало? Страшный cуд их не касается? Все это крайне двусмысленно. И вот еще, смотрите!
Олег Викторович нарисовал на самом краю листа фигурку парящего человека.
– Вот здесь, у правого края нижнего уровня, того, где изображены земляне, которым нет никакого дела до Страшного cуда, изображен один персонаж. Пал Палыч Иваницкий сказал, что так писали в XVI веке иконописцев: в длинной робе, что-то сжимает в руках. Он один видит, что происходит на более высоких ярусах. И он, похоже, взлетает! Ну не как ракета или птица! Как бы воспаряет. Словно во сне. Но направляется не вверх, ко Христу, а куда-то в сторону, к краю изображения. Пал Палыч говорил мне, что это – просто невозможно, что в те времена все движения должны быть связаны с центральной композицией. Все сворачивалось вокруг нее как вода в воронке. То, что называется «обратной перспективой». А тут, понимаете ли, богомаз, который вообразил себя воздушным шариком и летит куда вздумает.
– Странно, я ведь был в отцовском храме не раз, смутно помню икону Страшного cуда, ну а этого летуна не помню совершенно точно, – задумчиво сказал Матвей.
– Нет ничего удивительного. К такой фреске нужно присматриваться долго, прежде чем понять, что там изображено. К тому же до того, как реставраторы вскрыли эти изображения из-под слоя сажи и копоти, фигуру летающего богомаза не видели не один десяток, если не сотню лет. Да и после того как мы ушли из храма и он опять перешел в хозяйство Алексеевского совхоза, фреску могли испортить. Или замазать. Кто знает? На фотографиях она есть, и все тут.
– Когда мы могли бы увидеть ваши фотографии?
– Подождите! Я еще не все рассказал. Дело в том, что эта фреска была лишь частью настоящего триптиха. Причем не центральной! Левой частью. Справа от нее находилось еще два сюжета. Очень плохо сохранившиеся, но не менее странные.
На одной, располагавшейся в центре, Олег Викторович изобразил нечто вроде горного пейзажа с долиной посередине. Опять же, обратная перспектива. Примерно так иконописцы передавали ландшафт вокруг центрального события – распятия Христа или страстей кого-либо из святых.
– Но никакого сюжета внутри не было! Схематически изображены воды, над которыми виден Зрак Господа и Дух Святой в виде птички. Вы когда-нибудь видели иконы, на которых изображается Творение?
– «И Дух Божий носился над водами?»
– Вот именно! Я, например, не видел. И Пал Палыч не видел. Утверждал, что эта фреска станет революцией в искусствознании. Собирался посвятить ей целую главу в своей диссертации.
– Которую так и не защитил, – проговорил вполголоса Шереметьев.
– Не защитил? – услышал Олег Викторович. – Вскоре началась Перестройка, издание альбома отложили, и я потерял с Иваницким все контакты. – Он некоторое время помолчал, а потом сказал, глядя на Матвея: – Вот как грустно получается: альбом не вышел, диссертация не защищена, негативы утонули, церковь сгорела.
– Согласен, грустно, – кивнул Матвей.
– Тогда идем дальше, – тон Олега Викторовича стал более жестким и сухим. – Справа от Сотворения Мира находилась сцена в Раю. Адам и Ева, стыдливо укрытые какими-то кустами, перед ними древесные кущи, над которыми возвышаются два особенно тщательно выписанных Древа. Однозначно – Древо Познания и Древо Жизни. Отец и Мать человечества смотрят на них и, похоже, движутся в их направлении. Ну, вы понимаете, в те времена и вообще движения передавались условно, а уж закрытые кустами… Но самое интересное, что над ними изображено грозовое облако. От него расходятся лучи – значит, перед нами опять изображение Бога-Отца. А еще из этого облака протягивается рука, властно указывающая на Деревья. То ли запрещает людям идти туда, то ли, наоборот, направляет их.
– Как так направляет? – удивилась Варя. – Должна запрещать.
– И мы подумали, милая девушка, что должна запрещать. Но это – если все читать по канонам. А если нет? Много ли подобных триптихов было написано в России? Иваницкий говорит – ни одного. И я ему верю. Он привез из Москвы книгу, ученую-преученую, посвященную древним христианским сектантам, которых называли гностиками. Они существовали при апостолах и первых поколениях христиан; вначале учениями гностиков увлекались многие, но Церковь с ними справилась. В той книге говорится, что кое-кто из гностиков утверждал, будто Бог как раз хотел, чтобы люди отведали плодов от Древ Познания и Жизни, а бесы, наоборот, всячески мешали им.
Матвей видел немало книг, посвященных гностикам. Перед Миллениумом это стало модной темой. Печатали переводы древних апокрифов, ученую литературу и просто популярные книжки, в которых с веселой беспринципностью переписывалась история христианства.
– Когда закончили съемку фресок, мы с Иваницким уже приятельствовали, – продолжал фотограф. – Собирались найти какую-то профессоршу, которая нам все расскажет о гностиках. Планов было громадье. Но как-то все не сложилось. Пал Палыч долго бодался из-за альбома. Я перешел в «выезднюки», то есть стал мотаться по стране со всяким журналистским сбродом. О фресках не то чтобы забыли – так, оставили на потом. И это «потом» не наступило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27