А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

– Откуда мне знать, что вы здесь ничего не пропустили?
– В конце концов, риск мой, не так ли? – сказал я. – Кроме того, там есть все, – я рассказал ей, как писал и что поставил перед собой задачу воссоздать в рукописи правду со всей возможной полнотой.
Она снова открыла последнюю страницу.
– Рукопись неполная. Разве вам это не ясно?
– Я оборвал работу, но это не играет никакой роли. Рукопись почти дописана, и хотя позже я пробовал закончить ее, мне всякий раз казалось, что лучше все оставить как есть.
Ларин ничего не сказала. Она пристально смотрела на меня, словно хотела выудить больше. Я с отвращением процедил:
– Она не закончена, поскольку не закончена моя жизнь.
– Если вы написали ее два года назад, то как насчет того, что произошло позже?
– А вас это касается? – Я по-прежнему испытывал к ней враждебность, но все еще находился под влиянием ее доброжелательности. Она попросила продолжить и я не мог отказаться. – Создавая эту рукопись, я обнаружил, что жизнь имеет особый узор, в который вписывается все, что я делаю. С тех пор как я бросил писать, мне стало ясно, что все идет по-прежнему и что все, что я делал в эти последние два года, только добавляет штрихи к этому узору.
– Я должна взять это с собой и прочитать, – сказала Ларин.
– Разумеется. Я согласен. Для меня это часть меня, нечто такое, что нельзя объяснить.
– Я могу сделать для вас второй экземпляр, – сказала Ларин и улыбнулась, словно пошутив. – Я имею в виду, что могу снять с нее фотокопию. Тогда я верну оригинал, а сама буду работать с фотокопией.
– Это означает именно то, что должно произойти со мной, не так ли? Меня тоже фотокопируют. Единственное отличие в том, что оригинал не вернут. Я получу копию, а оригинал будет потерян.
– Вы не так все это понимаете, Питер.
– Знаю, но вы заставляете меня так думать.
– Может, все-таки передумаете и заполните мой вопросник? Если вы не вполне доверяете своей рукописи…
– Нельзя сказать, что я в чем-то не доверяю ей, – ответил я. – Я живу тем, что написал, потому что я то, что я там написал.
Я отвернулся и закрыл глаза. Разве можно забыть то исступленное созидание, описания, теплое лето, вид на холмы из Джетры? Особенно живо я помнил часы, проведенные на веранде виллы, которую предоставил в мое распоряжение Колен, и вечер, когда я сделал там потрясающее открытие: воспоминания отрывочны, искусное воссоздание прошлого и высшей правды представляет собой голые домыслы. Жизнь можно было выразить в метафорах; это и был узор, о котором я уже упоминал Ларин. Истинные подробности касательно моих школьных лет могли представлять лишь случайный интерес, однако они рассматривались метафорически, как результат обучения и взросления, и становились величайшими, значительнейшими событиями. Я был непосредственно связан с ними, потому что это был мой личный опыт; это был мой личный опыт, но он был связан со всем опытом человечества, поскольку был подлинным. Но я рассказал только о ежедневной монотонности, перечислил анекдотические детали и дотошно перенес на бумагу воспоминания, а значит, рассказал лишь половину истории.
Я не мог отказаться от своей сути, и в этой рукописи описал всю свою жизнь, свое существование.
Поэтому мне стало ясно, что ответы на вопросы Ларин будут лишь полуправдой. Педантичная последовательность вопросов не оставляла места для исчерпывающих ответов, для обдуманных суждений, метафор, рассказа.
Ларин посмотрела на часы.
– Вы знаете, что будет после трех? – спросила она. – Откажитесь от полноценного обеда, а после четырех вообще ничего не ешьте.
– Могу я сейчас перекусить?
– В столовой. Скажите персоналу, что завтра утром у вас операция, а уж они знают, что вам дать.
– Где Сери? Разве ей уже нельзя быть здесь, со мной?
– Я не велела ей возвращаться сюда до пяти часов.
– Я хочу, чтобы сегодня вечером она была со мной, – сказал я.
– Это зависит от нее и от вас. Но ее не должно быть здесь, когда вы войдете в клинику.
– Но потом я смогу увидеть ее?
– Само собой. Потом она будет вам нужна. – Ларин уже зажала было рукопись под мышкой, чтобы забрать с собой, но теперь снова вытащила ее. – Сколько Сери знает о вас, о вашем прошлом?
– Во время путешествия на корабле мы мало рассказывали друг другу о себе.
– Подождите, у меня идея. – Ларин отдала мне рукопись. – Я прочту это позже, пока вы будете в клинике. Дайте сегодня вечером прочитать ее Сери и поговорите с ней об этой рукописи. Чем больше она будет знать о вас, тем лучше – это может быть важно.
Я забрал рукопись. Я не совсем представлял себе ее вторжение в сферу моей личной жизни. Поскольку я писал о себе, то и нарисовал себя перед собой же без всяких прикрас; в рукописи я представал совершенно нагим. Я не выставлял себя там в неверном или благоприятном свете, я просто не кривил душой и поэтому теперь чувствовал себя довольно неловко. И потому же еще неделю тому назад я не мог себе представить, что кто-то другой вдруг прочтет мою рукопись. Но теперь мне предстояло вручить свой труд двум женщинам, которых я едва знал, но на протяжении своего обучения, вероятно, узнаю не хуже, чем самого себя.
Я все еще мучился смущением из-за этого вторжения, когда во мне вдруг произошел некий душевный обвал и я учинил проверку своей личности. В этом истолковании я вернулся к себе и обрел себя.
После того как Ларин ушла, я поднялся по склону-лужайке к столовой и получил предписанный мне завтрак. Осужденному принесли немного салата, и остался голодным.
Вечером вернулась Сери, усталая от блужданий. Увидев, как она идет, и я снова отметил воздействие произошедшего. Наши прежние связи уже были разорваны: мы провели целый день порознь, ели в разное время. Отныне наша жизнь шла в разных темпах. Я рассказал ей, что произошло за день и что я узнал.
– Ты им веришь? – спросила она.
– Теперь – да.
Она взяла мое лицо в ладони и легонько прикоснулась кончиками пальцев к моим вискам.
– Они убеждены, что ты должен умереть.
– Да, но они надеются, что это не произойдет сегодня вечером, – сказал я улыбаясь. – Это стало бы для них плохой рекламой.
– Ты не должен возбуждаться.
– Что это значит?
– Сегодня ночью мы ляжем раздельно.
– Но врач ничего не сказал мне об этом.
– Нет. Это говорю я.
В ее поддразнивании не было задора, и я ощутил внутри растущую пустоту. Я вел себя как обеспокоенный родственник, который перед операцией отпустил безвкусную шутку о кровати и клистире, чтобы скрыть свою глубокую озабоченность.
Я сказал:
– Ларин хочет, чтобы ты помогла при реабилитации.
– А ты хочешь?
– Я не могу представить этого без тебя. Ты ведь пойдешь со мной, правда?
– Ты же знаешь, почему я здесь, Питер, – она обняла меня, но спустя несколько мгновений отвернулась и опустила взгляд.
– Я хочу, чтобы сегодня вечером ты кое-что прочитала. Это предложила Ларин.
– Что прочитала?
– Я не успеваю заполнить вопросник, – сказал я. – Но перед отъездом из Джетры я кое-что написал. Описал историю моей жизни. Ларин видела рукопись и решила использовать ее для реабилитации. Когда ты сегодня вечером прочтешь это, я смогу с тобой поговорить.
– Там много?
– Довольно много. Более двухсот страниц, но я печатал на машинке. Чтение не должно занять много времени.
– Где эта рукопись?
– Мне уже вернули ее.
– Почему ты не рассказал о ней на корабле? – она так небрежно взяла рукопись, что листы чуть не разлетелись. – Ты знаешь, если это что-то такое… ну… если это написано только для себя, что-то очень личное…
– У меня есть только это и ты можешь этим воспользоваться, – я начал объяснять, какие мотивы побудили меня взяться за рукопись и что я намеревался этим сказать, но Сери пошла к другой кровати, села и стала читать. Она быстро перелистывала страницы, словно только пробегая текст, и я спросил себя, сколько она сможет воспринять при таком поверхностном чтении.
Я наблюдал за ней, пока она читала первую главу: исчерпывающе подробные абзацы, в которых я описывал свою тогдашнюю дилемму, череда невезений и оправданий, самокопание; когда Сери добралась до второй главы, мне показалось, что она вдруг запнулась на первой же странице и прочитала какой-то кусочек еще раз. Потом снова вернулась к первой главе.
– Могу я кое-что у тебя спросить? – сказала она.
– Может лучше сначала прочесть все до конца?
– Не понимаю, – она опустила страницы себе на колени и посмотрела мне в лицо. – Я думала, ты родился в Джетре.
– Верно.
– Так почему же ты тогда пишешь, что родился где-то в другом месте? – Она посмотрела на меня. – Лондон… где это?
– Ах, это, – ответил я. – Всего лишь выдуманное название… это так трудно объяснить. По сути это та же Джетра, но я пытался передать мысль, что город, где я живу, со временем изменился. «Лондон» – это лишь субстанция души. Я помню, как родители, когда еще были живы, рассказывали мне, где они жили в то далекое время, когда я только появился на свет.
– Позволь мне все это прочитать самой, – сказала Сери и снова склонилась над страницами.
Теперь она читала гораздо медленнее, по много раз переворачивая прочитанные страницы. Внутри меня зародилось и распространилось неприятное чувство, что ее медлительность можно истолковать как некую форму критики. Ведь я предназначал эту рукопись исключительно себе, и мне даже не снилось, что ее будет читать кто-то другой; я считал само собой разумеющимся, что мои методы и описания не станут известны никому другому. Сери, первая после меня действующее лицо в том далеком мире, который я изобразил в рукописи, читала, запинаясь и морща лоб; она непрерывно листала страницы туда-сюда.
– Верни мне рукопись, – сказал я наконец. – Я не хочу, чтобы ты читала дальше.
– Но я непременно должна ее прочесть, – возразила она. – Я должна все понять.
Но время шло, а ей стало ясно очень и очень немногое. Тогда она принялась задавать вопросы:
– Кто такая Фелисити, которую ты изобразил здесь?
– Кто такие Битлз?
– Где Манчестер, Шеффилд, Пирей?
– Что такое Англия и какой это остров?
– Кто такая Грейс и почему она пытается взять твою жизнь в свои руки? Какое она имеет на это право?
– Кто был Гитлер, о какой войне ты здесь пишешь? Какие города подвергались бомбардировке?
– Кто такая Элис Рауден?
– Почему убили Кеннеди?
– Когда были шестидесятые, что такое марихуана, что такое психоделический рок?
– Тут ты снова упоминаешь Лондон… Я думаю, это такое состояние духа?
– Почему ты все время говоришь о Грейс?
– Что произошло в Уотергейте?
Я объяснял, но Сери не слушала.
– В вымысле заключена глубокая правда, потому что воспоминания ложны.
– Кто такая Грейс?
– Я люблю тебя, Сери, – сказал я, но слова эти прозвучали пусто и неубедительно даже для моих собственных ушей.
Глава шестнадцатая
– Я люблю тебя, Грейс, – сказал я, становясь на колени на вытертый ковер. Она сидела на полу, вытянув ноги, спиной и локтями опираясь на постель. Она больше не плакала, но была молчалива. Я всегда чувствовал себя неловко, когда Грейс молчала, потому что тогда понять ее было невозможно. Иногда она молчала, потому что была уязвлена, иногда просто потому, что ей нечего было сказать, но в большинстве случаев потому, что это было чем-то вроде мести. Она утверждала, что я сам принуждаю ее к молчанию, чтобы манипулировать ею. Поэтому сложности удваивались, и я не знал, как мне теперь вести себя с ней. Гнев Грейс иногда бывал наигранным и вызывал у меня реакцию, которую она и надеялась вызвать; но если ее гнев оказывался настоящим, это было неизмеримо серьезнее: она могла вспылить в любое мгновение.
Объяснение в любви было единственным общим разговором, который нам еще оставался, однако она говорила со мной больше, чем я с ней. Поэтому наш разрыв произошел из-за ее пустых жалоб.
Сегодняшняя ссора была столь же жаркой, сколь незначительным был повод. Я пообещал освободить вечер и сходить к ее друзьям поужинать. К несчастью, я забыл о своем обещании и купил билеты на пьесу, которая интересовала нас обоих. Это была моя вина, я забыл о приглашении, проявил малодушие, сдался, но Грейс сыпала все новыми упреками. Ее друзьям нельзя позвонить; мы зря потратились на билеты. Мы все время делаем что-то не так.
Это было только начало. Дурное настроение породило напряжение, а это, в свою очередь, привело к глубокому расколу. Я не люблю ее, это несомненно, в нашей квартире сплошной кавардак, я ворчун и брюзга и все время иду на попятную. В ответ я называл ее невротичкой, капризной неряхой, кокетничающей с другими. Все это прорвалось наружу и распространилось по комнате влажным душным облаком упреков, которые становились все менее определенными, делали нас все холоднее друг к другу и усиливали отчуждение, все повышая вероятность того, что во время этой бессмысленной свары мы еще больнее раним друг друга.
Она встала, бросилась на постель и повернулась ко мне спиной. Я схватил ее за руку, но Грейс осталась холодна и не откликнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов