Я отвечаю тоже по-английски и рада этому, так как мой испанский не достаточно хорош:
– Что ж, в таком случае мне придется купить птиц и сделать это самой.
Он еще раз пожал плечами.
– Вы должны совершить все правильно, иначе ориша не сможет есть.
– Я понимаю это, но я не могу появиться на церемонии.
– Как скажете. Могу ли я спросить, какой стих послал вам Ифа?
Я знаю стих наизусть и произношу его.
– Мне этот стих неизвестен. Где вы его узнали?
– В Африке.
– Африка. Завидую вам. Мне всегда хотелось поучиться у бабалаво йоруба.
Я говорю:
– Это было не у йоруба. Я училась у оло.
Вопрошающий взгляд. Это хорошо. Было бы скверно, если бы он знал об оло. «Что ты делаешь? – кричит мне огга из центра моего внутреннего контроля. – Зачем ты общаешься с этим парнем?» Я игнорирую эти призывы, я уже на крючке, меня ведет за собой леска. Я объясняю:
– Оло утверждают, что сообщили йоруба об ориша много лет назад. Они считают, что ориша когда-то сами были оло, людьми, и только потом стали богами. И еще оло говорят, что ориша приходят на их церемонии. Не воплощаются в душах людей, а приходят сами.
– Понимаю. Сеньора, вы верите в это?
– Я сама не знаю, во что верю. Я видела в Африке вещи, которые нельзя объяснить. Им можно только верить. И это гораздо сложнее, чем я могу объяснить.
Он кивает и ласково берет меня за руку. Говорит:
– Сеньора, вам непременно следует пойти на церемонию. Чтобы избавиться от врага, не нужно скрываться или куда-то бежать, нужно выразить уважение сантос и подчиниться их воле. Тогда вы узнаете ваших друзей, а после обретете свободу и душевный покой.
Меня охватывает страх, настоящий ужас. И уже не ком страха, а само сердце подкатывает к горлу.
– Вы знаете о… нем? – хрипло выговариваю я.
– О да. Он близко, и он для вас опасен. Кто он такой?
– Мой муж. Его имя Де Уитт Мур.
Я уже много лет не произносила имени мужа, я постаралась выбросить его из своей памяти. И вот пожалуйста, оно вырвалось у меня изо рта, вылетело в пыльный воздух лавки.
Никаких признаков узнавания, хотя имя это достаточно известно в определенных кругах. Сантеро вырывает листок из блокнота, лежащего на прилавке, что-то пишет на нем шариковой ручкой и протягивает листок мне. На листке написано имя: Педро Ортис и адрес – неподалеку отсюда.
Я прячу листок в сумку. Ортис широко улыбается Лус. Перегибается через прилавок и гладит девочку по щеке. Лус не отшатывается, как обычно делает в других случаях. Быть может, я поверю этому человеку. Он любит детей, а мой муж не любил. Он считал, что насекомые поступают мудро, оставляя свое потомство в коконах, пока оно не превратится во взрослые особи. Глупо доверять, твердит огга, и в моем воображении появляется Гитлер, вяло похлопывающий совсем юных солдат по щекам, а потом и Саддам Хусейн.
– Вам следует прийти на церемонию, – повторяет Ортис. – Мы все обсудим. Произошло нечто очень скверное. И для вас, и для сантерии.
– Как много вы знаете?
– Совсем немного. Так, разные слухи, ощущения, предупреждения от ориша.
– Это его ребенок?
– Нет.
Я рассказываю Ортису о йоруба, об Африке, избегая подробностей о моем времяпрепровождении у оло. Я не говорю ему ни слова об окуникуа – четырехкратном жертвоприношении, – потому что, по моим сведениям, до сих пор только два человека в Северной Америке знают, что это такое. По выражению его темных глаз я догадываюсь, что он подозревает меня в неполной откровенности. Он задерживает на мне проницательный взгляд и говорит:
– Видите ли, простые люди думают, будто мы, я имею в виду, мы, сантерос, имеем власть над сантос, но мы с вами понимаем, что это не так. Мы научились открывать себя, вот и все. Правда заключается в том, что мы у них во власти. – Он сжимает кулаки. – Но ведь это пугает – быть во власти у сантос, вы согласны? Мы предпочитаем думать, будто мы самостоятельны. Но при одном условии: мы знаем, что они любят нас, а они знают, что мы любим их. Даже Шанго, который так ужасен, когда приходит.
Я киваю, словно та дешевая кукла, каких некоторые владельцы машин усаживают на заднее сиденье. Я не могу остановиться. Лицо у меня словно стянуто. Появилась ли на нем идиотская улыбка? Ортис продолжает:
– Но в мире духов есть не только ориша. Простые люди ошибочно считают, будто все духовное прекрасно. Вы понимаете, о чем я, верно?
– Аджогун, – произношу я.
– Да, они, – подтверждает Ортис. – Ориша помогают душе воспарить и наполняют миром наши сердца. Но аджогун – это пожиратель. Жадный пожиратель. Надеюсь, вы сами никогда…
– Нет, никогда, – перебиваю я. – Но он – да.
– Разумеется. Но ведь он не просто колдун, не так ли?
– Нет, я не знаю, что он такое. Нечто, чего не было уже очень, очень давно. Даже в Африке. Мне лучше уйти. Я не хотела бы втягивать кого бы то ни было…
Он протягивает мне руку и мягко пожимает мою.
– Мы во власти сантос и таким образом уже втянуты. Послушайте меня, сеньора. Обратите особое внимание на то, что говорит ориша. Это самое главное сейчас. Обратите внимание! Приходите на церемонию!
Но я думаю лишь о том, как спастись бегством. В помещении душно и влажно, по моему телу струится пот. Тяжело дышать воздухом, насыщенным испарениями аммиака. Я сейчас либо упаду в обморок, либо брошусь к ногам Ортиса с криком: «Спаси меня!» Подбегает Лус и спрашивает, можно ли ей маленького цыпленочка. Я готова сказать нет, но сантеро обращается к женщине со словами, смысла которых я не улавливаю. Она уходит и очень скоро возвращается с бумажным мешком, усеянным дырочками и скрепленным сверху. Лус и я заглядываем в дырочки. Девочка в восторге.
Желтая птичка.
На улице жарко и влажно после недавнего ливня, обычного в Майами в это время года. Лус заявляет, что она голодна, и мы заходим в кубинское кафе, где Лус получает два фруктовых пирожных и шоколадное молоко, а я выпиваю чашечку кофе con leche – с так называемыми молочными сластями, дивными на вкус. Передо мной дилемма. Я должна совершить жертвоприношение, должна найти своих союзников, но чтобы сделать это, мне нужно пройти ритуал сантерии и тем самым оповестить потусторонний мир, что я жива. И он тоже узнает, что я жива. Улуне мог узнавать о смерти человека, которого знал, даже если тот находился в это время далеко, и, возможно, мой муж тоже научился этому приему. В таком случае попытки скрыться или уехать куда-то совершенно бесполезны. Быть может, он сейчас не здесь и у него пока нет возможности добраться до Майами. Я ощущаю присутствие мощных сил, надвигающиеся грозовые тучи, беспощадные, словно мельничные жернова. Они сотрут меня в порошок, но если Ифа прав и защитит меня, я узнаю, кто мои союзники, мои покровители. Магические покровители – понятие, недоступное обычной реальности. Когда вы осмеливаетесь проникнуть в мир невидимого, ваши покровители образуют вокруг вас некий круг защиты, заколдованное пространство. Они не совершают никаких действий и ничем не дают о себе знать. Этот цыпленок не имеет, очевидно, ни малейшего представления о том, что предназначен оберегать меня. Надо верить Ифе, и тогда все поймешь. Задача не из тривиальных.
– Я хочу назвать своего цыпленка Пипером, – говорит Лус. – Имя хорошее, ему подходит.
Я вздрагиваю: именно так в просторечии зовут соглядатаев или полицейских.
…Четвертого июля Лу всегда устраивал грандиозную вечеринку. Я в то время не была особенно активной участницей подобных увеселений – после моего возвращения из Сибири прошло только два года. Я предпочитала стоять в сторонке и наблюдать, потягивая спиртное до тех пор, пока не впадала в прострацию и становилась неприятной для окружающих, вплоть до самых диких выходок, как это случилось ка одной из вечеринок, где я была вместе с Лу, и, насколько помню, во время танцев я сняла с себя трусики и запустила ими в осветительную аппаратуру.
Поэтому на сей раз я стояла на веранде в одиночестве, когда вдруг появился Лу и окликнул меня:
– О, Джейни, вот ты где! Я хочу тебя кое с кем познакомить. Джейн, это Де Уитт Мур. Уитт, это Джейн Доу.
Мур, как и все, широко раскрыл глаза, услышав мое имя. У меня глаза тоже, должно быть, широко раскрылись, когда он протянул мне руку. Это был некий сигнал, словно звонок. Прежде всего меня поразила его кожа – не ее желтый цвет, а фактура: она была гладкой и блестящей, как слоновая кость, кожа ребенка. Лизни ее – и ощутишь на языке сладкий привкус. Он был хорошо сложенным, средней комплекции мужчиной, чуть выше меня ростом. В рубашке в голубую полоску с закатанными выше локтя рукавами, в легких брюках и в таких же полотняных туфлях от Сперри, какие носила я. Глаза наши встретились; у него они были светло-карие, умные, сардонические, настороженные, живые. Я потом несколько раз пыталась «копировать» его взгляд, но у меня ничего не получилось. Между нами что-то возникло, прежде, чем каждый из нас мог это осознать. Чересчур долгое рукопожатие – тоже опасный признак. Лу между тем что-то весело болтал, рассказывая то о моих приключениях, то о своих отношениях с Уиттом.
– Мы с ним ходили в одну школу.
– «Нотр-Дам»?
– Да, – сказал Уитт, – в одну футбольную команду. Оба были защитниками.
– Да нет же! – рассмеялся Лу. – В среднюю школу в Морристауне.
– Верно. Лу пускал в ход свои могучие мускулы, чтобы защитить меня от расистов.
Я вопросительно взглянула на Лу, но в эту минуту на веранде появилась огромная шоколадного цвета женщина в развевающемся темно-красном одеянии с розовым узором и в розовом тюрбане. Она утащила Лу с собой, обещая ему серьезную музыку.
Я осушила свою рюмку. Уитт не двинулся с места, стоял и с улыбкой смотрел на меня, и я занервничала.
– Любопытно, – заговорила я, чтобы избавиться от смущения, – что за расизм стал проблемой в Морристауне? Кто они были, белые хулиганы?..
– Любой человек подумал бы именно так, но это были расисты особого рода, черные. Они считали меня слишком светлым. Существует некая негритянская прослойка, которая по своему наглому высокомерию вполне может потягаться с вашими хвастунами из Алабамы. Вернее, существовала в те времена, так как сейчас властями официально признано, что якобы расовая проблема в Америке решена.
Я проигнорировала театральную горечь в его тоне и сказала:
– Видимо, все это было весьма болезненно.
– Весьма. Но хватит обо мне. Лу много говорил о вас. Особенно о ваших бурных приключениях. В Центральной Азии. С Морисом Вьершо.
– Марселем.
– Верно. Что он собой представляет? Лу уверяет, будто во Вьершо всего намешано. Этакий внушающий доверие шарлатан.
– Прочтите его книгу и решите сами.
– Я надеялся получить сведения от вас. Скажем, о тайнах примитивных обрядов.
– От меня вы их не получите, – холодно ответила я. – Марсель – человек необыкновенный, однако его принципы в антропологии для меня недоступны. Я предпочитаю сохранять дистанцию между собой и субъектами наблюдения. А чем занимаетесь вы, Уитт?
– Я? В настоящее время нахожусь в застое.
– Но все же? – не отставала я.
– Я поэт. Как говорится, многообещающий черный поэт.
Я почувствовала вспышку раздражения.
– Какого сорта черный поэт? Очень черный? Или красновато-коричневый, как Лэнгстон Хьюс? Или черный, как певица Майя Ангелу, поющая о неискупимых грехах вашего народа? Или такой черный поэт, как Александр Пушкин?
Он поднял обе ладони к лицу в притворном благоговении.
– Какой удар! Полагаю, мне придется проявить свою индивидуальность в другой области.
– Проявите. А мне надо еще что-нибудь выпить.
Мы проговорили долго. Солнце скрылось за домами на западе, стемнело, деревья в саду сначала превратились в силуэты, потом стали невидимыми. Воздух сделался прохладным, нас окружили участники вечеринки, вкусно запахло готовящимся барбекю. Мы еще поговорили об антропологии, но немного, так как Уитт ничего не понимал в полевых наблюдениях, к тому же моя работа в то время наскучила мне. Поговорили и о поэзии, которую он знал досконально, а я очень мало. Уитт почитал свои стихи, одно из них – из его первой книги – впоследствии входило во все антологии. Книжка называлась «Тропик ночи», ему была присуждена за нее литературная премия в размере пятисот долларов.
– Должно быть, приятно получить такую премию, – сказала я.
Он пристально взглянул на меня, проверяя, не пытаюсь ли я уколоть его самолюбие, но у меня не было такого намерения. Он сказал, что написал нечто вроде оперы, это показалось мне замечательным, и я хотела узнать о его опере как можно больше. Впоследствии из этого родилась «Музыка расы», которая прославила Уитта. Я была первым белым человеком, который слушал оперу в подвале церкви в Гарфилде, арендованном Уиттом. Когда она была позднее поставлена в Виктори-Гарденз, успех был ошеломительным. Потом то же самое произошло и в Нью-Йорке.
В первый вечер мы были очень сдержанны. Уитт всегда был сдержан в отношениях с людьми, а я… право, я не могла бы определить свое тогдашнее состояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67