Привезли с собой пистолеты с глушителями, несколько ящиков патронов, съездили куда-то за мешками с песком и оборудовали стрельбище по всем правилам. Умник и Амалия тоже ходили туда вечерами, колотили по мишеням, раскачивающимся на проволочных подвесках.) Когда Берт, Амалия и Рон подошли к кухонной двери, из-за угла вывернулся Томас и беспечно поинтересовался:
— Руководство идет пить кофе?
Он был доброжелательный парень, и компанейский, и сейчас готов был составить им компанию — хотя твердо знал свое место и общества своего американцам не навязывал.
Амалия ответила, что они идут учить господина Лиша стрелять и предпочитают это делать без свидетелей. Томас сказал: «Да-да, понимаю». Действительно, трудно было представить себе Рона с пистолетом. Она поднялась на чердак и увидела, что Берт с Роном перекладывают запасные — не пробитые пулями — мешки с песком, сооружая бруствер на огневой позиции, то есть напротив мишеней. Уложили четыре мешка — два в ряд, два в высоту. Зажгли лампы. Машинка в белой тряпке уже стояла под мишенями, на иссеченном пулями мешке с песком.
— Достань пушку, — приказал Берт Амалии, Она вынула ключ, открыла железный ящик с тренировочным оружием — среди пистолетов там лежал американский автомат КАР-15 Томаса — и спросила:
— Какой калибр прикажете, сэр?
Берт подумал, погладил себя по верхней губе. Распорядился.
— А давай большой какой-нибудь. «Вальтер» наш любимый.
Амалия вынула синий «вальтер» — она сама стреляла из такого, — сняла с верхней полки обойму, зарядила пистолет
— Ящик заафой! — зачем-то приказал ей Берт, как будто не она учила его непременно закрывать боеприпасы до начала стрельбы.
Они втроем улеглись на маты за бруствером, Берт в середине. Он принял пистолет и внушительно распорядился:
— Ничком лежите, понятно? Скорее всего, рикошет пойдет сюда.
Внезапно Рон нарушил свой вечный обет молчания непонятными словами:
— Не будем знать.
— А верно! — пробасил Берт.
И тут Амалия наконец-то поняла — зачем выкладывали бруствер, почему надо лежать. Пуля не сможет пробить машинку, а значит, отскочит от нее, как от брони. Срикошетит. И нельзя будет понять: действительно она отскочила, или стрелок промазал.
Амалия встала и пошла в угол, где валялись какие-то дощечки, фанерки, картонные коробочки от патронов. Выбрала коробку примерно того же размера, что машинка, подошла к мишеням и принялась устанавливать коробку перед машинкой, на нижнем мешке.
— А обезьянка у нас молодчина! — объявил Умник. — Левее чуть, еще… Хорош! — Когда она вернулась за бруствер, добавил. — А я бы не промахнулся, Ронни… Головы опустить!
Амалия заткнула уши. Ба-кррах! — ударил выстрел, и сейчас же мешок, за которым лежала Амалия, вздрогнул.
Пуля пробила коробку дважды — с полета и с рикошета — и вернулась почти что в ствол — на пять дюймов ниже и на три дюйма правее. Коробка слетела на пол, а из мешка лениво сочился песок.
Увидев это, Рон заговорил опять. Объявил задумчиво
— Ничего не значит. Повернуть.
На что Умник сейчас же возразил — тоже непонятными словами:
— Это не упругое тело, это поле.
— Не убедил, — сказал Рон.
— Не убедил? А ну, поверни штуковину на сорок пять градусов!
Тогда заговорила Амалия. Она сидела на корточках у мешка, ковыряя пальцем в пробоине, но говорила официальным голосом.
— Господа, я протестую. Если вы желаете повторить опыт, я буду настаивать, чтобы вы сначала оборудовали стенд. Джо, вы уцелели случайно, поскольку пуля могла попасть в вас. Напоминаю: я отвечаю за вашу безопасность.
Умник нагло осклабился и объявил, что, нажав на спуск, он сию же секунду опустил голову. Амалия вежливо улыбнулась и сказала, что интервал между выстрелелом и рикошетом был никак не больше двух сотых секунды, а время человеческой реакции никак не меньше одной десятой, так что господину Тэкеру просто повезло — пуля попала не в его высокомудрый лоб, а в мешок. Рон покивал, и Умнику пришлось подчиниться.
Так начались испытания штуковины, которую У ник назвал Невредимкой, — устройства, изобретенного на окраине заштатного городка Хоуэлла, в тиши гаража. Начались в условиях не слишком удобных, на маленькой голландской ферме XVIII века, достаточно густо населенной. По будним дням в цехе работали три десятка человек, а в доме во все дни недели крутился кто-нибудь из охраны, из шести парней Томаса, и заходила кухарка: то принести что-нибудь, то посоветоваться с Амалией насчет меню для господ иностранцев. И от всех от них приходилось скрывать волшебные качества Невредимки, причем от команды Томаса — с особым тщанием. Амалию это расстраивало и обескураживало, особенно потому, что начальствовала над командой она сама — правда, передавая все распоряжения через Томаса.
В старом доме, надо заметить, и вообще было тесновато. Из шести спален наверху три занимали американцы, две — Томас и его правая рука Баум по кличке Танненба-ум, то есть Елочка, в шестой отсыпались ночные дежурные. Общежитие для остальных охранников устроили в громадной гостиной на первом этаже, Амалия редко спала в своей комнате, но отказаться от нее не пожелала, объяснив Берту, что он храпит как бегемот и находиться рядом с ним всю ночь может только женщина, глухая как тетерев.
Это была не совсем правда: отдельная спальня требовалась Амалии для ощущения независимости, хотя бы и призрачной. Для того, чтобы Берт огорчался, когда она уходила — или делала вид, что уходит (а потом оставалась). Кроме того, спальня Берта была заодно и кабинетом, и там круглые сутки гудел компьютер, мигал огоньками; это раздражало.
Главным, однако, неудобством было то, что на всю компанию имелась одна-единственная уборная и одна душевая, причем обе — крошечные, как принято в Голландии, и парни не могли принимать душ по двое, что Амалия полагала бы разумным. Она подкатывалась к Петеру Земану — нельзя ли соорудить еще одну ванную комнату, с унитазом, но Умник прознал про этот заговор и пресек его, хотя среди рабочих Петера был водопроводчик.
Так вот, испытания Невредимки шли только по субботам и воскресеньям, и Амалии не всегда удавалось за ними наблюдать. Она была добросовестная женщина, наша Амми, и очень серьезно относилась к своим обязанностям старшей по охране. Через ночь проводила два-три часа на верхушке старой мельницы, за прибором ночного видения. Каждый день выезжала на внешний осмотр — обычно на мотоцикле — и постоянно поддерживала связь с постами, каковых насчитывалось три. Гордостью ее и Томаса был выносной пост, оборудованный в экзотическом месте, в землянке, выкопанной неизвестно кем и когда, но не менее двадцати лет назад: приблизительно тогда эти земли осушили. Землянка была крыта широкими плахами, кое-где с резьбой по дереву; Томас предположил, что это плахи от второго сарая, который некогда стоял вплотную к дому, — Томас даже показал Амалии место бывшего сарая у восточной стены. Из землянки обзор был, разумеется, неважный — амбразура над самой землей, — но ближний сектор с тыла фермы был как на ладони. Амалия облазила вместе с Баумом этот тыл и установила, что ярдах в двухстах начинается чудовищно вязкое болото, через которое человеку не пробраться, так что дальние подходы контролировать и не следовало. Она там завязла в одном месте — Баум едва смог ее вытащить, а правый сапог они так и не сумели спасти.
И еще было дело у Амалии: связь. На крыше цеха теперь стояла спутниковая антенна (Томас с упорством называл ее «саттелит», то есть «спутник», хотя Амалия и объясняла, что это не правильно). Каждый день она связывалась с господином Рейном, причем переговоры были шифрованными. Подразумевалось, что Ренн перекидывает доклады с фермы в Нью-Йорк, Мабену.
Нет, спокойная и бездельная — по внешней видимости — охрана фермы «Баггес» была вовсе не бездельной. Сверх обязанностей, уже упомянутых, Амми должна была ежечасно получать доклады от всех постов, и ей непременно докладывали обо всех прибывающих и отъезжающих — будь то машина с грузом или рабочий, либо приехавший в неурочное время, либо почему-то собравшийся домой. И уже не по обязанности, а повинуясь некоему импульсу, она стала тренироваться вместе с немецкими ребятами: рукопашный бой, растяжки, стрельба с прыжка и кувырка. Амалия делала это, сама себе удивляясь, и временами думала, что ей, девочке из Манхэттена, из столицы мира, попросту скучно-тоскливо здесь, на крошечном этом пятачке среди бесконечной равнины, среди кочек и унылых болот.
Впрочем, она отлично знала, что не скучно: за всю жизнь ей никогда не было так интересно жить. Потому что… Нет, не то — не потому, что рядом был Берт. А потому, что он был непредсказуем. И опять не то… Амми уже научилась предугадывать его причуды, внезапные желания — то хватануть стаканчик неразбавленного, то вдруг среди бела дня затащить ее в постель — иногда даже не в постель, а так — приткнуть к столу и спустить с нее джинсы. Когда он отдувал щеку и начинал петь по-испански, она ласково предупреждала, что у нее через пять минут связь с постом, то есть трах-траха не получится, а когда он щеку не отдувал и пел негритянское — «спиричуэл», — без вопросов наливала ему бурбона. Он гений — вот что Амалия ощущала постоянно, разве что кроме времени, когда сидела на Берте верхом: с ним она предпочитала позу «наездница» — из-за его брюха. Но и тогда, неистово подпрыгивая и держась за это самое брюхо, она внезапно могла увидеть его повернутые внутрь глаза и окунуться в исходящий от него ток гениальности.
Может быть, она смогла выследить его так быстро из-за этого тока — иногда она думала об этом, хотя и не верила в телепатию.
И однако среди всего этого Амалия сумела разобраться в сути Невредимки. Еще в ночь после первых испытаний она пристала к Берту, и тот кое-что рассказал, временами всхрапывая, — когда она его будила.
— А что тут понимать? — ворчал он фальшивым голосом. — Генератор защитного поля, — произнеся эти три слова, он самодовольно надул щеки. — Ты, амазонка, противника можешь пиф-паф, а вот его пуля…
— В него и вернется, — сказала Амми. — Это я уже видела… А изнутри можно стрелять?
— А мы попробуем, — оживленно сказал Берт и попытался сесть на кровати, по-видимому, чтобы пойти к компьютеру, но Амалия не дала ему сесть. — Я почти уверен, что можно. А?
— А ежели палкой? Железной палкой?
— Боже, дай мне терпения на эту дочь греха! Только одно в голове, — с самодовольством провозгласил он. — Ты хоть третий закон Ньютона помнишь?
— Сам ты сын греха после этого… Эй, нечего меня трогать!.. — Она отодвинулась на край кровати.
— Ты ведь падала на стальной пол, верно? Ничего не ощутила? А это все равно что тебя стукнули этим полом по твоей хорошенькой жопке. Не палкой этой твоей, а доской. Действие равно противодействию.
— А почему на резиновой подошве скользишь как по льду?
— X-м… И это заметила моя обезьянка. Молодцом… Потому что поле — оно глупое, понятно? Оно же не знает, где кончаешься ты и начинается м-ма… — он вдруг всхрапнул и пришлось его потеребить. — А о чем это мы?..
— О резиновых подошвах.
— Ага. Поле, говорю, не знает, где кончается защищаемый объект, и стремится окружить весь земной шар Когда ты ходила босиком, так оно и получалось. А резина изолирует поле от земли, зато… — Он не то заснул, не то задумался.
— Зато — что, Берти?
— Трение. Нету трения между полем и внешними поверхностями. Поэтому как на льду. Амалия покивала, подумала и сказала:
— Тогда пусть стремится… окружить. Чтоб не скользило.
— Ну, не знаю, — пробормотал он. — Мощность генератора имеет предел, с одной стороны, но, с другой, — поле должно распространяться экспоненциально… Не знаю. Надо изучать.
Он опять заснул, и разбудить его более не удавалось. Зато утром, будучи упрямой — злонравно упрямой, как он говаривал, — она все-таки спросила, едва проснувшись:
— Берти, значит, автомобиль нельзя прикрыть твоим полем, потому что шины будут прокручиваться?
Он сейчас же схватил ее и начал тискать, приговаривая: «А чересчур ты умна, обезьяна, придется тебя…» — и повернул ее к себе задиком. Очень ему нравился ее задик, и она не успела спросить, что значит «распространяется экспоненциально».
Но на некоторых испытаниях Невредимки, как мы уже говорили, побывать после этой ночи успела.
Одно из них запомнилось ей как удивительно нудное: машинку укладывали на листы пластмассы разных сортов, включали и пытались приподнять. Испробовали, кажется, сотню образцов, а она очень охотно давала себя приподнять, — то есть все эти пластики были изоляторами поля, как резина и обувные пластмассы. Невредимка прилипала к стальному полу, только когда лежала на коже. Убедившись в этом, Умник расстроился и велел Рону заказать пластики какой-то особой группы.
Испытание со стрельбой было, напротив, короткое. Машинку прикрутили к стендовому зажиму так, чтобы пистолет был внутри защитного поля, а к спусковому крючку, пистолета привязали резиновый шнур.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Руководство идет пить кофе?
Он был доброжелательный парень, и компанейский, и сейчас готов был составить им компанию — хотя твердо знал свое место и общества своего американцам не навязывал.
Амалия ответила, что они идут учить господина Лиша стрелять и предпочитают это делать без свидетелей. Томас сказал: «Да-да, понимаю». Действительно, трудно было представить себе Рона с пистолетом. Она поднялась на чердак и увидела, что Берт с Роном перекладывают запасные — не пробитые пулями — мешки с песком, сооружая бруствер на огневой позиции, то есть напротив мишеней. Уложили четыре мешка — два в ряд, два в высоту. Зажгли лампы. Машинка в белой тряпке уже стояла под мишенями, на иссеченном пулями мешке с песком.
— Достань пушку, — приказал Берт Амалии, Она вынула ключ, открыла железный ящик с тренировочным оружием — среди пистолетов там лежал американский автомат КАР-15 Томаса — и спросила:
— Какой калибр прикажете, сэр?
Берт подумал, погладил себя по верхней губе. Распорядился.
— А давай большой какой-нибудь. «Вальтер» наш любимый.
Амалия вынула синий «вальтер» — она сама стреляла из такого, — сняла с верхней полки обойму, зарядила пистолет
— Ящик заафой! — зачем-то приказал ей Берт, как будто не она учила его непременно закрывать боеприпасы до начала стрельбы.
Они втроем улеглись на маты за бруствером, Берт в середине. Он принял пистолет и внушительно распорядился:
— Ничком лежите, понятно? Скорее всего, рикошет пойдет сюда.
Внезапно Рон нарушил свой вечный обет молчания непонятными словами:
— Не будем знать.
— А верно! — пробасил Берт.
И тут Амалия наконец-то поняла — зачем выкладывали бруствер, почему надо лежать. Пуля не сможет пробить машинку, а значит, отскочит от нее, как от брони. Срикошетит. И нельзя будет понять: действительно она отскочила, или стрелок промазал.
Амалия встала и пошла в угол, где валялись какие-то дощечки, фанерки, картонные коробочки от патронов. Выбрала коробку примерно того же размера, что машинка, подошла к мишеням и принялась устанавливать коробку перед машинкой, на нижнем мешке.
— А обезьянка у нас молодчина! — объявил Умник. — Левее чуть, еще… Хорош! — Когда она вернулась за бруствер, добавил. — А я бы не промахнулся, Ронни… Головы опустить!
Амалия заткнула уши. Ба-кррах! — ударил выстрел, и сейчас же мешок, за которым лежала Амалия, вздрогнул.
Пуля пробила коробку дважды — с полета и с рикошета — и вернулась почти что в ствол — на пять дюймов ниже и на три дюйма правее. Коробка слетела на пол, а из мешка лениво сочился песок.
Увидев это, Рон заговорил опять. Объявил задумчиво
— Ничего не значит. Повернуть.
На что Умник сейчас же возразил — тоже непонятными словами:
— Это не упругое тело, это поле.
— Не убедил, — сказал Рон.
— Не убедил? А ну, поверни штуковину на сорок пять градусов!
Тогда заговорила Амалия. Она сидела на корточках у мешка, ковыряя пальцем в пробоине, но говорила официальным голосом.
— Господа, я протестую. Если вы желаете повторить опыт, я буду настаивать, чтобы вы сначала оборудовали стенд. Джо, вы уцелели случайно, поскольку пуля могла попасть в вас. Напоминаю: я отвечаю за вашу безопасность.
Умник нагло осклабился и объявил, что, нажав на спуск, он сию же секунду опустил голову. Амалия вежливо улыбнулась и сказала, что интервал между выстрелелом и рикошетом был никак не больше двух сотых секунды, а время человеческой реакции никак не меньше одной десятой, так что господину Тэкеру просто повезло — пуля попала не в его высокомудрый лоб, а в мешок. Рон покивал, и Умнику пришлось подчиниться.
Так начались испытания штуковины, которую У ник назвал Невредимкой, — устройства, изобретенного на окраине заштатного городка Хоуэлла, в тиши гаража. Начались в условиях не слишком удобных, на маленькой голландской ферме XVIII века, достаточно густо населенной. По будним дням в цехе работали три десятка человек, а в доме во все дни недели крутился кто-нибудь из охраны, из шести парней Томаса, и заходила кухарка: то принести что-нибудь, то посоветоваться с Амалией насчет меню для господ иностранцев. И от всех от них приходилось скрывать волшебные качества Невредимки, причем от команды Томаса — с особым тщанием. Амалию это расстраивало и обескураживало, особенно потому, что начальствовала над командой она сама — правда, передавая все распоряжения через Томаса.
В старом доме, надо заметить, и вообще было тесновато. Из шести спален наверху три занимали американцы, две — Томас и его правая рука Баум по кличке Танненба-ум, то есть Елочка, в шестой отсыпались ночные дежурные. Общежитие для остальных охранников устроили в громадной гостиной на первом этаже, Амалия редко спала в своей комнате, но отказаться от нее не пожелала, объяснив Берту, что он храпит как бегемот и находиться рядом с ним всю ночь может только женщина, глухая как тетерев.
Это была не совсем правда: отдельная спальня требовалась Амалии для ощущения независимости, хотя бы и призрачной. Для того, чтобы Берт огорчался, когда она уходила — или делала вид, что уходит (а потом оставалась). Кроме того, спальня Берта была заодно и кабинетом, и там круглые сутки гудел компьютер, мигал огоньками; это раздражало.
Главным, однако, неудобством было то, что на всю компанию имелась одна-единственная уборная и одна душевая, причем обе — крошечные, как принято в Голландии, и парни не могли принимать душ по двое, что Амалия полагала бы разумным. Она подкатывалась к Петеру Земану — нельзя ли соорудить еще одну ванную комнату, с унитазом, но Умник прознал про этот заговор и пресек его, хотя среди рабочих Петера был водопроводчик.
Так вот, испытания Невредимки шли только по субботам и воскресеньям, и Амалии не всегда удавалось за ними наблюдать. Она была добросовестная женщина, наша Амми, и очень серьезно относилась к своим обязанностям старшей по охране. Через ночь проводила два-три часа на верхушке старой мельницы, за прибором ночного видения. Каждый день выезжала на внешний осмотр — обычно на мотоцикле — и постоянно поддерживала связь с постами, каковых насчитывалось три. Гордостью ее и Томаса был выносной пост, оборудованный в экзотическом месте, в землянке, выкопанной неизвестно кем и когда, но не менее двадцати лет назад: приблизительно тогда эти земли осушили. Землянка была крыта широкими плахами, кое-где с резьбой по дереву; Томас предположил, что это плахи от второго сарая, который некогда стоял вплотную к дому, — Томас даже показал Амалии место бывшего сарая у восточной стены. Из землянки обзор был, разумеется, неважный — амбразура над самой землей, — но ближний сектор с тыла фермы был как на ладони. Амалия облазила вместе с Баумом этот тыл и установила, что ярдах в двухстах начинается чудовищно вязкое болото, через которое человеку не пробраться, так что дальние подходы контролировать и не следовало. Она там завязла в одном месте — Баум едва смог ее вытащить, а правый сапог они так и не сумели спасти.
И еще было дело у Амалии: связь. На крыше цеха теперь стояла спутниковая антенна (Томас с упорством называл ее «саттелит», то есть «спутник», хотя Амалия и объясняла, что это не правильно). Каждый день она связывалась с господином Рейном, причем переговоры были шифрованными. Подразумевалось, что Ренн перекидывает доклады с фермы в Нью-Йорк, Мабену.
Нет, спокойная и бездельная — по внешней видимости — охрана фермы «Баггес» была вовсе не бездельной. Сверх обязанностей, уже упомянутых, Амми должна была ежечасно получать доклады от всех постов, и ей непременно докладывали обо всех прибывающих и отъезжающих — будь то машина с грузом или рабочий, либо приехавший в неурочное время, либо почему-то собравшийся домой. И уже не по обязанности, а повинуясь некоему импульсу, она стала тренироваться вместе с немецкими ребятами: рукопашный бой, растяжки, стрельба с прыжка и кувырка. Амалия делала это, сама себе удивляясь, и временами думала, что ей, девочке из Манхэттена, из столицы мира, попросту скучно-тоскливо здесь, на крошечном этом пятачке среди бесконечной равнины, среди кочек и унылых болот.
Впрочем, она отлично знала, что не скучно: за всю жизнь ей никогда не было так интересно жить. Потому что… Нет, не то — не потому, что рядом был Берт. А потому, что он был непредсказуем. И опять не то… Амми уже научилась предугадывать его причуды, внезапные желания — то хватануть стаканчик неразбавленного, то вдруг среди бела дня затащить ее в постель — иногда даже не в постель, а так — приткнуть к столу и спустить с нее джинсы. Когда он отдувал щеку и начинал петь по-испански, она ласково предупреждала, что у нее через пять минут связь с постом, то есть трах-траха не получится, а когда он щеку не отдувал и пел негритянское — «спиричуэл», — без вопросов наливала ему бурбона. Он гений — вот что Амалия ощущала постоянно, разве что кроме времени, когда сидела на Берте верхом: с ним она предпочитала позу «наездница» — из-за его брюха. Но и тогда, неистово подпрыгивая и держась за это самое брюхо, она внезапно могла увидеть его повернутые внутрь глаза и окунуться в исходящий от него ток гениальности.
Может быть, она смогла выследить его так быстро из-за этого тока — иногда она думала об этом, хотя и не верила в телепатию.
И однако среди всего этого Амалия сумела разобраться в сути Невредимки. Еще в ночь после первых испытаний она пристала к Берту, и тот кое-что рассказал, временами всхрапывая, — когда она его будила.
— А что тут понимать? — ворчал он фальшивым голосом. — Генератор защитного поля, — произнеся эти три слова, он самодовольно надул щеки. — Ты, амазонка, противника можешь пиф-паф, а вот его пуля…
— В него и вернется, — сказала Амми. — Это я уже видела… А изнутри можно стрелять?
— А мы попробуем, — оживленно сказал Берт и попытался сесть на кровати, по-видимому, чтобы пойти к компьютеру, но Амалия не дала ему сесть. — Я почти уверен, что можно. А?
— А ежели палкой? Железной палкой?
— Боже, дай мне терпения на эту дочь греха! Только одно в голове, — с самодовольством провозгласил он. — Ты хоть третий закон Ньютона помнишь?
— Сам ты сын греха после этого… Эй, нечего меня трогать!.. — Она отодвинулась на край кровати.
— Ты ведь падала на стальной пол, верно? Ничего не ощутила? А это все равно что тебя стукнули этим полом по твоей хорошенькой жопке. Не палкой этой твоей, а доской. Действие равно противодействию.
— А почему на резиновой подошве скользишь как по льду?
— X-м… И это заметила моя обезьянка. Молодцом… Потому что поле — оно глупое, понятно? Оно же не знает, где кончаешься ты и начинается м-ма… — он вдруг всхрапнул и пришлось его потеребить. — А о чем это мы?..
— О резиновых подошвах.
— Ага. Поле, говорю, не знает, где кончается защищаемый объект, и стремится окружить весь земной шар Когда ты ходила босиком, так оно и получалось. А резина изолирует поле от земли, зато… — Он не то заснул, не то задумался.
— Зато — что, Берти?
— Трение. Нету трения между полем и внешними поверхностями. Поэтому как на льду. Амалия покивала, подумала и сказала:
— Тогда пусть стремится… окружить. Чтоб не скользило.
— Ну, не знаю, — пробормотал он. — Мощность генератора имеет предел, с одной стороны, но, с другой, — поле должно распространяться экспоненциально… Не знаю. Надо изучать.
Он опять заснул, и разбудить его более не удавалось. Зато утром, будучи упрямой — злонравно упрямой, как он говаривал, — она все-таки спросила, едва проснувшись:
— Берти, значит, автомобиль нельзя прикрыть твоим полем, потому что шины будут прокручиваться?
Он сейчас же схватил ее и начал тискать, приговаривая: «А чересчур ты умна, обезьяна, придется тебя…» — и повернул ее к себе задиком. Очень ему нравился ее задик, и она не успела спросить, что значит «распространяется экспоненциально».
Но на некоторых испытаниях Невредимки, как мы уже говорили, побывать после этой ночи успела.
Одно из них запомнилось ей как удивительно нудное: машинку укладывали на листы пластмассы разных сортов, включали и пытались приподнять. Испробовали, кажется, сотню образцов, а она очень охотно давала себя приподнять, — то есть все эти пластики были изоляторами поля, как резина и обувные пластмассы. Невредимка прилипала к стальному полу, только когда лежала на коже. Убедившись в этом, Умник расстроился и велел Рону заказать пластики какой-то особой группы.
Испытание со стрельбой было, напротив, короткое. Машинку прикрутили к стендовому зажиму так, чтобы пистолет был внутри защитного поля, а к спусковому крючку, пистолета привязали резиновый шнур.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48