отыскал Осу, принял у неё исповедь и выпил с ней чистого малинового на поминальный брудершафт по кончившейся романтике; полюбовался, дабы протрезветь и освободить желудок от лишнего этилового яда, звёздным небом через единственный пока в Форте большой иллюминатор в "диспетчерской девять", где, кстати, с десяток космачей разных степеней свободности обсуждали перспективы и необходимости (в таком порядке) открытия следующей Дистанции (представляете? они допились до новой Звёздной!); а потом, по обыкновению своему высоко загрустив, я понёс свою грусть к своему Шкабу; припасть к широкой груди любимого исповедника и шкипера представилось чрезвычайно уместным сложной душе вторпилы Аба.
Перемазанным флуоресцентной краской привидением, с невидимым (избежавшим "сардинок" по болезни) Хич-Хайком на буксире, я прошёл тёмными коридорами бубла-MEDIUM, отказался выпить крайнего с компанией беспечных пятнадцатилетних младых первой кладки, могущих разговаривать уже только шёпотом, но весело, жизнь им ещё казалась диковиной, нырнул в "улитку", долго ловил в невесомости горизонт и боролся с тошнотой, горизонт поборол, но проиграл тошноте, прибрал за собой, вышел в распределитель объёмов главный "ствола", на свету почистил комб Хайка, и полезли мы с Хайком по осевому тоннелю наверх. Я знал, где Шкаб, потому что знал, и всё.
Он там и оказался. Впрочем, найти его я смог бы и без алкогольных прозрений. Для обустройства "обитухи" "бублов" с переборок и перекрытий "ствола" поснимали почти поголовно фальшь-панели, и внутренности "ствола" просматривались необычайно широко в рабочий день, штатным образом осве-щённые - от кормовых тяжёлых переборок до танковых доньев в носу. Нынче свет в "стволе" погасили. Коридоры подсветили люминофорами, но основные пространства корпуса "А" бывшего титана "Сердечник" тонули во тьме. "Ствол" был безжизнен, но Шкаб (в числе исчезающе малого числа моих знакомых) любил невесомость. И я увидел сквозь решётки, вдали, в районе вертикальных выгородок бывшего отсека диспетчерской ЭТО, яркое белое пятно.
Пыхтела вентиляция, разрастаясь эхом, шевелились волосы - от сладкой жути одиноких пространств? от сквозняков? от прохождения через карманы неравных давлений в непро-дуваемых закутках?… Я почти протрезвел по пути к огоньку Шкабовой компании. Ну а Хич-Хайк и не пил.
В ста метрах над недостроенным выносом Порта Грузового есть небольшой отсек-цистерна: как раз за блоком бывшего ЭТО направо и полупалубой выше. Это, по штатной схеме, - наблюдательный пункт сменного диспетчера, там запланировано окно в полукруглой стенке отсека, резервный переносной пост, всё такое прочее. От окна сейчас была только рама, с вместо стекла - двумя секциями фарфоровой заглушки. Воздух сюда не протягивали, отопление тоже. Невесомость - самая мягкая подушка на божьем свете, по умолчанию нивелирующая все вообразимые вещи для удобства нахождения человеческих тел в пространстве. По отсеку протянули десяток лесок. На лесках и существовали гости Шкаба. Избранные гости. Мьюкома не было.
У каждого допущенного в пределах досягаемости были бутылка и поднос с закуской. От электрощита ЭТО бросили времянку с лампой для освещения, она и освещала собрание снизу, с "пола". С той же времянки ели электрообогреватель и пяток вентиляторов, прискотченные к переборкам. Но вентиляторы были выключены для тишины. Разговор шёл тихий, приятный.
Дышали с паром - очень уютно - и беседовали: Шкаб ("Проходи, Марк! Мы тут беседуем. Вот тебе бутылка. И ты, Хайк, старик, давай, будь здесь", Френч Мучась (молча посторонился, шевельнув леску, перепасовал мне пущенную мимо меня бутылку), Туча, Джон Ван-Келат (тщательно курящий свой золотистый мундштук), Мэм ("Как т-ты себя чувствуешь, д-дорогой?"), Карен Ёлковский, вездесущий неутомимый Стада с гитарой ("И ты сюда? А там они все - что спят, что нет, чего мешать; а я, ейбо, не допил…"), Кислятина (дотянулся, пожал мне руку, пожал руку Хайку, и Хайк спросил его, не подбросит ли до Земли: он любил Кислятину)).
Я выбрал себе лесочку, пососал на пробу из пластиковой бутылки мягкого слабого пунша, расслабился и вступил в компанию слушателем. Я попал на середину очередного тоста. Тост держал Кислятина. Увидев, что я устроен, он начал второй акт.
- И ты знаешь, как я тебя не люблю, Шкаб, - говорил он тихо, но с заметным пафосом. - И вот почему. Ты очень злоязыкий космач. Я понимаю шутки, Шкаб! Я люблю удачную шутку не меньше, чем не люблю тебя. Но есть пределы. Есть, - он совершил паузу и повторил: - Есть табу! О чём можно шутить, о чём шутить нельзя… - Кислятину слушали с подлинной внимательностью. Серьёзный, сосредоточенный настрой компании я ощутил прямо от входа, если не раньше. - Суеверия - полезная штука, товарищи! Суеверия, традиции… - Он подумал. - Приметы. Есть примета. Сунешь универсальный ключ в чехол головкой вниз - крайний клапан, этим ключом проставленный, треснет. Надо, если перепутал, ключ вынуть из чехла и поцеловать. Тогда, может быть, обойдётся. - Он вытянул губы дудкой и громко чмокнул. - Поцеловать. Понимаете, товарищи? Ну, вот так. Глупо? Глупо. Но я не позволю, как начальник ЭТО, это вышучивать. Скажите, вот вы все тут космачи повисли: ну какое отношение к гомосексуализму имеет предотвращение аварии клапана?
- Ключ - мужского рода, - серьёзно предположила Туча.
- Но ведь это глупо! - сказал Кислятина. - Глупо или нет? Ты, именинник, помолчи. Пусть люди скажут.
- Очень глупо, - заявил Ван-Келат.
- Вот ты имеешь в виду сейчас - что? - спросил Кислятина. - Глупо шутить над приметами, могущими предостеречь от аварии? Скажи, шкипер. Или глупо верить в приметы? - Он сильно икнул. - Извините. А? Шкипер Ван-Келат?
Ван-Келат задумался, и Кислятина про него забыл.
- Мы тут все празднуем твой день рождения, Шкаб, - сказал Кислятина. - И я хочу пожелать тебе, Шкаб, дружище… Что? Быть более серьёзным, вот что. Как-то более серьёзно, ответственно относиться к работе экслуав…тационно-тех-нического отделения, понимаешь? Ты меня вышутил, а я с-суну… суну ключ в чехол головкой вниз, а потом п… пос… постесняюсь его поцеловать… и вот тебе готова авария. Вот тебе и аноксия, отравление, пожар… Да, вот тебе и пожар. Ты меня понимаешь?
- Я тебя понимаю, Миша, - сказал давно кивающий каждому слову Кислятины Шкаб и вскинул бутылку. - Чтоб нам без пожара!
- О! - сказал Кислятина. - Вот наконец ты очень правильно сказал. За без пожара, космачи!
Мы выпили за без пожара. Заговорила Мэм, и успокоенный Кислятина из блестящего оратора (а мне, например, очень понравилось его выступление) с энтузиазмом, выразившимся очень ясно на всём его лице, парой душевных судорог превратил себя в благодарного слушателя.
- Люка, - произнесла Мэм. - Какую мы п-пьём уже, а? А про лимоны т-ты забыл?
- Тьфу! - сказал Шкаб, проливая в невесомость не меньше глотка пунша. - Навилона! Телятина я… Забыл! Марк.
- А? - спросил я.
- Сплавай на потолок, видишь, пакет?
На потолке, действительно, сидел на крючке большой чёрный мусорный пакет, на вид твёрдый. Я повозился с крючком, ободрал палец, но пакет сбросил вниз неповреждённым. На ощупь в пакете были консервные банки. Шкаб поймал пакет, разодрал швейник и, сунув в пакет руку, пересчитал нас.
- Ничего себе, - сказал он юмористически. - Одиннадцать человек!
- Считать не умеешь, - возразил Ёлковский. - Двенадцать!
- Девять! - сказала Туча.
- Я ставлю на голосование, - объявил Шкаб. - Девять, одиннадцать или двенадцать? Кто за девять? Стада, изобрази что-нибудь такое, тревожное… Барабанную дробь можешь?
- Я всё могу, - сказал Нюмуцце, беря гитару. - Но как я буду голосовать?
- Орально! - неожиданно сказал Кислятина, любящий, оказывается, шутки.
Пока смеялись, успели забыть, о чём собрались голосовать. Тогда старина Ейбо начал жестокую похабку про Солнечную Визу, но прервал себя на середине первого куплета и спросил Кислятину, правильно ли он, Ейбо, его, Кислятину, понял, что Кислятина что-то обидное имел в виду?
- Когда имел? - спросил потрясённый Кислятина.
- Ну орально! - напомнил Нюмуцце, легко перехватывая гитару за гриф.
- Орально - не имел, - растерянно сказал Кислятина.
- Кого это ты "не имел"? - с угрозой спросил Нюмуцце. - Ты што, шестой, что ли?
- Т-товарищи, - вмешалась Мэм. - Здесь ведь я. К-комиссар Форта. Совесть свою имейте при мне!
- Десять! - сказал Ёлковский.
- Ты совесть мою имел?! - заклинило Нюмуцце. Он вообще подвержен, у него нервная профессия, он с людьми работает: С "Метелью" Скариус, например. - Да ты… Так, Миша. А ну, выйдем, - деловито сказал он.
- Десять, я говорю, - сказал Ёлковский.
- Космачи! - сказал Френч Мучась. Галдёж моментально стих. - Ейбо! Сняли. Навилона! Успокойся. Ёлковский! Считать умеешь. Джон! Проснись. Байно! Закрой рот. Ирэн! Хорошо сегодня выглядишь. Шкаб. Эй, именинник! Ну, что там у тебя в прятке?
- У меня - лимоны! - с огромной возвышенностью проговорил Шкаб и, помедлив для эффекта, разорвал пакет. По отсеку пронёсся, путаясь в сквозняках, гул восхищения, Кислятина громко сглотнул слюну, и я тоже. Лимоны! С Касабланки не видели мы свежих лимонов, а эти были живые, в прозрачных банках, на почве, с листиками, и баночки были потные, зелёные ОК спокойными светлячками сидели на крышках.
- Каждому по одному, - сказал Шкаб.
- Так, я свой не ем, ращу до дерева, - сразу сказала Туча.
- Как уж хочешь, - сказал Шкаб великодушно. - Бутылки только наполни.
- ОК. Бросайте мне ёмкости, - сказала шкипер Ирэн "Туча" Эйшиска. - Но предупреждаю - быстрей! Мне не терпится сжать своё будущее деревце в объятиях.
Бутылки были наполнены. Было выпито за будущее лимонного дерева Тучи. Было выпито за прекрасный вечер и длящуюся ночь. Было выпито ещё за что-то, но тут я круг пропустил, и не помню - за что, отвлёкся. И наконец Шкаб сказал:
- Ну ладно, Туча. Рассказывай. Здесь, как все: свойно, неотчётно, клубно доложи про твоих привидений и про "Не-любова". Любопытство - смертная болезнь, а слухи просто убивают; спаси нас уже от.
- Не в запись, братва, так? - сказала Туча. - Мэм, выключи.
- Ты, Ирэн, за кого меня принимаешь? - с ясным неудовольствием спросила Мэм.
- За комиссара.
- Я не на вахте. Я в гостях у Шкаба. Милая Ирэн.
- Я знаю. Я на всякий случай. Не обижайся на меня, Нава. Мьюком повелел - молчать страшным молчанием. Не подставьте, космачи.
- А самой не терпится… - проворчала Мэм.
- Расскажу - проверишь на себе, - предрекла Туча.
- Рассказывай, Туча, - повторил Шкаб. - Злоупотреби вниманьем.
И шкипер "Туча" Ирэн Эйшиска начала свой рассказ про встречу с привидениями. (Вот от где и вот от когда рассказ её и вошёл в "аннал" Нетрадиционной Истории Трассы, а вот от кто - не знаю; не знаю я, кто из бывших в данной Шкабовой локали распустил язык; не я; вряд ли и сама Туча ещё когда и ещё где справилась повторить своё это, нефильтрованно…)

ГЛАВА 8. КТО БРЕЕТ БРАДОБРЕЯ
К концу истории все протрезвели, и праздник кончился; разошлись молча, даже не прощались, хотя до распределителя объёмов "улитка" летели вместе, вереницей, иногда сталкиваясь и потираясь. Основная масса компании поныряла в шахту к бублу-MEDIUM, ну а мы со Шкабом жили близко от невесомости, через тупичковый коридор секции 9 бубла-DOWN у нас личники соседствовали: десять секунд вниз по шахте руками поперебирать, приняться к настилу при четверти центробежного да минута шагом по коридору. Тихо, не людно, до ангаров недалеко. Я уже взялся за дверную ручку личника, но Шкаб взял меня за плечо и спросил:
- Ты как ещё, активен, Марк?
Я прислушался к себе. Мне было бодро: как-никак трезвел сегодня уже дважды, меня не раз тошнило, долго сидел в невесомости, ну, а со сном у меня после смерти отношения сложились странно. Мне было бодро, так я и ответил Шкабу.
- Дожать не откажешься? - спросил он.
- А Хайк?
- Мне нужно на Землю! - предупредил Хич-Хайк, заглядывая мне в лицо. Я похлопал его по груди, успокаивая, мы помним, Хайк, при первой же возможности.
- Ну уложи Хайка спать, а сам приходи. - Шкаб помедлил. - Что-то мне не по себе сейчас, Марк. Давай дожмём. Ты да я.
- А есть рычаги?
Он картинно усмехнулся. Смысл усмешки был прост и ясен: мол! - но исполнение Шкабу не удалось, вышло слишком натужно, и я обеспокоился. В хорошо известном мне наизусть прайсе пьяных состояний Шкаба позиции "душевный упадок" никогда не стояло.
- ОК, шкип, - сказал я, не подавая к виду беспокойство. - Дожмём ваш день рождения. Если не я - то кто же? Я вам многим обязан.
Хайк засыпал у меня сразу, стоило ему убедиться, что штаны снял я и банку свою разбираю. Так я обманул его и сегодня. Снял штаны и рванул плёнку на постели. Он важно кивнул, лёг, подложил под щёку кулак, накрыл голову подушкой и выключился. Теперь, с единичной вероятностью, он не должен был проснуться ни за чем верных часов пять, хоть его ты бей, хоть над ним ты пой. Я надел штаны обратно, просунулся в умывальник, плеснул в лицо воды, попортил очередную салфетку, погасил в личнике свет - и стукнулся к моему шкиперу через пять минут, не больше. Шкаб успел переодеться в шорты и распашонку, опустить столик и легко накрыть его чем накопил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76