— Удачной молитвы!
Сигорд не только забывал отмаливать чужие грехи, он и свои-то «вериги» выдумал, чтобы считали чудиком и вопросами не доставали…
Нет, ради двух-трех талеров он не стал бы надрываться, конечно, в день ему очищалось двенадцать-пятнадцать, а в последние три дня выходило по двадцать пять.
Сегодня был четверг, а в понедельник Сигорд добился результата и сам ошалел от заслуженной удачи — получилось!..
Сигорд, сколько знал себя, был исключительно злопамятен: семейные, служебные, студенческие, школьные даже обиды — жили в его сердце, угасали, бледнели, конечно, за давностью лет, но — жили, помнились, переживались из раза в раз, из года в год…
С тех пор, как он опустился и сбомжевался, обиды от людей и обстоятельств уже стали привычным делом, каждодневным, и память, побитая алкоголем, не могла содержать их отдельно, а беспорядочно собирала в один большой серый мешок, в общую непреходящую обиду на человечество. Все мечты его вращались вокруг бесперебойного доступа к пойлу с градусами, к долгожданному и жестокому торжеству над обидчиками, теми, кто его унижал, выгонял, бил все эти годы…
В последний месяц мечты о мести стали не такими навязчивыми, а мысли о выпивке он отгонял сразу же, до того, как они оформлялись в слова и образы… Но зато вернулась злопамятность: всю собранную массу, свою и чужую, он намеренно взялся сдавать только Кечу, игнорируя Мирона, и эта избирательность не осталась незамеченной:
— Ты чё, чувак, мне-то почему не несешь?
— Как это? Видишь же, принес.
— Это потому что я его подменяю, а его до послезавтра не будет. Чё, думаешь я дурак?
— Этого я не думаю. Ты отнюдь не дурак. — Сигорд врал смело, не боясь разоблачений, но комплименты отпускал, словно бы огрызаясь.
— Ну так а что тогда? Что, у Кечу медом намазано?
— Да нет. Не медом, и гири у вас одни и те же.
— Чё? При чем гири? Чё несешь?
— Все, молчу. Пока. Счастливо оставаться
— Погоди. Нет, ты объясни: почему ты ему сдаешь, а не мне. Что я тебе, на хвост наступил?
— Нет, все нормально. Однако он к прейскуранту чуть строже относится, чем ты.
— Какому… А, вот ты о чем. Помню, помню наш разговор… Ну, ладно, топай себе, сдавай кому хочешь. Только… — Сигорд остановился и замер расчетливо. Потом обернулся. Так совпало в этот день, что он вспомнил о своем внешнем виде и побрился. Мало того, и зеленую рубашку выстирал, так что она была, конечно, мятая, линялая, но явно чистая. Вид у него был по-прежнему бомжачий, а все же он уже отличался от своих товарищей по классовой прослойке.
— Что — только, Мирон? Не будешь принимать от меня? — Сигорду невыносимо захотелось улыбнуться, замять впечатление от резко взятого тона, задобрить недовольного приемщика… Каким чудом он удержался?..
Мирон разинул рот уперся взглядом на взгляд — и вильнул ими!
— Я так не говорил.
— Тогда — что «только»?
— Чего?
— Ты сказал: «сдавай, кому хочешь, только…»?
— Да, я так сказал? Не обратил внимания. Нет, сдавай, кому хочешь. Если мне будешь сдавать — знай: со мной без проблем, уж я-то — Мирон намекающе нажал голосом — всегда честно вешаю, грамм в грамм.
— Возможно, не спорю. Хотя и у тебя, как я обратил внимания, случаются погрешности.
— У меня???
— У тебя. Но случайность — она и есть случайность. Мой товар — хорошего качества?
— Нормального.
— Мусор, подкладки для весу, неаккуратная упаковка?
— Нормального, я же уже сказал. — Мирон все никак не мог переключиться на иной, более равноправный уровень разговора со странным этим ханыгой, однако и того факта, что ханыга приносит очень много, когда приносит, причем почти все — не ему, а сменщику, отрицать не мог: товар был весьма кондиционный, словно бы перед сдачей его перебирали и сортировали (Так оно и было, Сигорд, на этапе подготовки, не стеснялся в усилиях).
— Тогда признай очевидное и приглядись к прейскуранту.
— Зачем это?
— Чтобы у меня был интерес сдавать именно тебе.
— Шагай… — И вслед уже — Я подумаю.
На послезавтра, это было как раз в понедельник, Сигорд приволок в два приема двойную против обычного порцию и приступил уже к Кечу:
— Слушай, Кечу, фигня получается.
— На то и фигня. Что такое? — Кечуа был тоже дородным мужичком, основательным, солидным, но низеньким и очень подвижным: раз, раз, два-с, три-с — все взвешено, уложено, укрыто — как с моторчиком. Как при этом он умудрялся сохранять солидность? — удивительно.
— Мирон считает, что мой товар вот по этой строке должен идти, — Сигорд отчеркнул еще раз по тому же месту ценника, что и в первую сдачу.
— Пусть считает.
— Вот и я говорю: пусть считает. Поверь, мне с тобой проще дело было иметь. С тобой спокойнее.
— Ну так, а что тогда? Что за прощания с соплями?
— Он больше готов платить.
— Да хрен бы с ним, дураком деревянным! А я что — из своего кармана должен тебя надбавками кормить?
— Из своего не должен, а мое — это мое, как я его понимаю.
— Что??? Ты мне еще условия ставить? Ты, босявка хренова? — Сигорд в понедельник утром побрился уже специально и рубаху не поленился выстирать заново. В области косметики и парадно-выходной одежды возможности Сигорда были минимальны, но все, что мог — он сделал. Он очень робел — а ну как они стакнутся и выведут его на чистую воду, и прогонят навсегда?..
— Босявка, так оно и есть. А у тебя много ли таких босявок?
— Десять тысяч, только крикни!
Но оба, Сигорд и Кечу, знали, что это не так: Сигорд со своей бригадой в пять-шесть сборщиков приносил едва ли не четверть всей втормассы, принимаемой от физических лиц.
— Тогда — да. Жалко. Ну, по крайней мере, у меня совесть будет спокойна, что я не нанес ущерба твоим экономическим интересам.
— Фу ты, ну ты! «Экономическим интересам»! Грамотный, что ли?
Сигорд, шевеля губами, во второй раз пересчитал деньги: четырнадцать червонцев, шесть пятерок, восемь трешек и две монеты по талеру. Сто девяносто шесть талеров. Из них тридцать с пенсами — его. Но это за два дня.
— По какому ты хочешь — по этому? — Кечу с усмешкой ткнул в самый высший разряд, по которому никто никогда не получал, ибо гранулированная очищенная масса, упакованная в мешках, продавалась в других местах и совсем по другой цене.
— Нет, вот по этой. — Сигорд в третий раз потянулся ногтем — подчеркивать.
— И Мирон платит?
— Да. Но взял с меня слово тебе не говорить. «Если выдашь, — говорит, — больше ничего от тебя не приму, хоть золото носи».
— От же сука! Мы же… Ну, а если я ему скажу, что ты мне сказал, а? У тебя выбора не будет, мне понесешь и по прежней цене. А? И даже по меньшей сдашь, потому как некуда будет сдавать.
— Тогда настоящая сука — ты будешь, а не Мирон. И массу тогда пусть Мирон тебе носит, а я пойду алюминий собирать. Баночный. Мне на мою бутылку хватит…
Оба осеклись и замолчали.
Ультиматум, если вам доведется встретить его на жизненном пути или предъявить кому либо — очень точный аршин для измерения собственного «Я». Сигорд трепетал, изо всех сил стараясь держаться прямо и вровень. Главное — взгляд не опускать. Это как в обезьяньем стаде: или сомнут, или признают. Первое — больно, второе — хорошо. Но чтобы добиться второго — надо быть готовым огрести первое.
— Не треснешь?
— В самый раз будет. Иначе нет мне смысла работать, и так почти по нулям.
— Эх… — Кечуа уже все решил про себя и его стенания на бегу, сокрушенные потряхивания головой были просто ритуалом: обстоятельства меняются, а квартплата и семья ждать не могут, надо приспосабливаться к обстоятельствам…
— Ну, давай попробуем, уговорил, будем считать. Со следующего раза вот по этому ценнику.
— С этого раза. Я, как ты заметил, сначала сдал, сначала получил, а потом уже разговор повел. Так?
— И что?
— А то. Если ты серьезно к делу относишься — сегодняшний груз и пересчитай по новым расценкам.
— Ну, ни хрена себе! — Кечуа заматерился уже не шутя. — Сдал — принял: сделке конец! Следующий груз — новый расчет. Все. Ты что, дурачок? Что ты мне свои правила устанавливать пытаешься, а?
— Кечу…
— Хренечу тебе, а не Кечу!
— Кечу. Я скажу, ладно? А ты послушай и уж сам решай. Именно так оно все у нас и было сегодня: я без единого писка сдал тебе массу по старой цене и принял деньги, не скуля. Так?
— Естественно, а как еще?
— И я того же мнения. Дело было сделано. Но если ты хочешь показать мне, что ты лучше Мирона — покажи это, прояви добрую волю и здравый смысл. Понял, о чем я говорю?
Кечу опять остановился на миг и задумался в нехарактерной для себя позиции. Но моторчик вновь заработал и погнал Кечу бегать по заваленному пластмассой складу…
— Пилим. Пополам. На — еще червонец, либо уваливай к хренам хоть к Мирону, хоть к Господину Президенту! Ты меня достал окончательно!
— По рукам.
Удивление, алчность, досада, покорность судьбе — все эти эмоции, словно в калейдоскопе, промелькнули по лицу Кечу, который сначала удивился легко прервавшемуся торгу, потом сообразил, что можно было бы отжать еще половину с уходящего кровного червонца, потом подосадовал, что не догадался сделать это, хотя бы попробовать сделать, и, наконец, философское смирение над фактом свершившейся сделки, с которой он, все-таки, что-то там наэкономил…
— Твоя тележка вот-вот развалится.
— Знаю. — Сигорд пальцами подвернул, закрепил отошедшую гайку, подопнул для крепости ногой… Да что толку, Кечу прав: тележка на ладан дышит, а без нее тяжко грузы таскать. Городская свалка — она, конечно, рог изобилия, но непредсказуемый рог, по заказу нужное не найдешь. Тележка была не совсем тележкой — Сигорд приспособил так дорожную сумку на колесиках, но та и найденная была далеко не молода, а каторжный труд на благо Сигорда в считанные недели превратил ее в окончательную рухлядь.
— И штаны поменяй, что ли. Смотреть противно.
Сигорд залился краской смущения ото лба до шеи и сам ощутил, что покраснел. Он и рубаху навыпуск, и штаны поддергивал, и старым скотчем изнутри обклеивал, но все равно, видимо, сзади жопа светится — это он позавчера так неудачно за проволоку зацепился.
— Да, точно, ты прав. Но свалка — дело непредсказуемое: ищешь одно, а находишь другое. А когда нужно что — год искать будешь и фиг найдешь.
— Ты о штанах?
— Ну… Да, и о штанах в том числе. Ты думаешь, что раз сва…
— Так купи. Не попей один раз и на барахолке купи.
— Спасибо за добрый совет. — Но Кечу даже и не услышал иронии в словах Сигорда, он уже перекладывал грузы в нужном для него порядке залегания.
— Ешь на здоровье. Завтра тоже я. Несешь?
— Да.
— Все, счастливо.
Сигорд шел, шел налегке, громыхая тележными колесиками по пыльным ухабам, запнулся, когда одно отскочило, потом неуклюже размахнулся и забросил дряхленький гужевой трупик — хотел подальше, да не получилось — туда, откуда подобрал ее, в груды мусора. Забросил и заторопился «на точку», рассчитываться с народом.
Итого: сорок. За вчерашний день считать — пятнадцать, да сегодня пятнадцать пятьдесят, да десять выторгованных. И тех что было, за вычетом потраченного и проеденного — двести ровно. И червонец, самый первый, вроде как реликвия. Все состояние — двести… пятьдесят… талеров! Ого! Если перевести на международную валюту потверже — пятьдесят баксов! В фунтах меньше, правда…
Солить, что ли, такие деньжищи, елы-палы??? Надо жить и тратить их на удовольствия. Например, на… Человек заскрежетал остатками черно-желтых зубов и ударил себя в скулу — получилось неожиданно больно, даже кровь показалась.
— На штаны. — Сигорд промывал и промывал саднящую кожу, а все равно пальцы в розовом, залепить бы надо.
Наконец, Сигорд распрямился над осколком зеркала и потер уставшие глаза. Купюры-то он различает и прейскурант пока еще тоже — да, а вот собственное лицо рассматривать в мелких волосяных подробностях и брить его — уже проблема. Он выпятил грудь, нахмурился, откашлялся и постарался взять голосом поближе к басу:
— Первый лот: штаны министерские, двухштанинные, антикварные, инкрустированные пуговицами. С тремя карманами. Двести пятьдесят талеров! Кто меньше? — и сам же откликнулся дребезжащим тенором:
— Один талер!
— Лот продан.
Организовать в собственном воображении аукцион — оказалось гораздо проще, чем купить реальные штаны: для начала Сигорда погнали прочь с барахолки, чтобы не досаждал своим присутствием приличным людям.
— Ну а что? Всякий засранец будет хвататься за чистые вещи — кто их потом купит?
Хорошо хоть охранник его не бил:
— Давай, давай отсюда, батя, видишь, разорались курицы. Что ты сюда забрел, у них снега зимой не выпросишь. Кыш, чтобы я тебя больше здесь не видел.
Сигорду не привыкать к унижениям, он даже хотел сунуть охраннику пару талеров, чтобы тот пропустил в другие ряды, но… Пожадничал.
А до другой барахолки — добрый час идти… Сигорд обошел барахолку по периметру и в одном месте, где сетка забора вплотную подступала к торговле, он окликнул очередную тетку:
— Эй, красавица, штаны не продашь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56