Он пришелся Катберту как раз впору. Латунные пуговицы гордо поблескивали. Куда менее привлекательный вид имели тонкие усики, которые он недавно отрастил, и бородавки из хлебного мякиша, которыми он щедро украсил нос и щеки.
Катберт думал о своей жене и о своей шарманке. Может быть, он никогда больше их не увидит. А какой у него план? Одна видимость! Когда Артию поведут к эшафоту, он протолкается сквозь толпу и начнет придираться к одному из ее стражников. Станет, например, кричать, что этот человек — вор и находится в розыске. Поднимется суматоха. Возможно, что-нибудь и получится… Может, и нет. Но должен же хоть кто-нибудь что-нибудь предпринять! В остальных пиратах он разочаровался. Даром, что они были для Артии как семья, знали ее с детства…
Свин, самый чистый пес в Ангелии, сейчас стал, пожалуй, самым грязным. Он вывалялся в грязи, в навозе и в мусоре, пока не стал липким и серо-черным с головы до кончика хвоста. Потом, надежно захоронив гигантскую попугайскую косточку в саду уютного домика на Мэй-Фейр, Свин побежал к Олденгейтской тюрьме и эшафоту. Может быть, у него тоже был план. Наверное, он думал, что был. А может быть, и не думал. Потому что вряд ли желтый пес, вымазанный в мокрой вонючей грязи, способен выдумать мало-мальски стоящий план. Зато Свин оказался на месте вовремя.
А Планкветт?
Планкветта мог увидеть всякий, кто поднял бы глаза к самой высокой каминной трубе таверны «Последним пришел — первым вышел». И, без сомнения, тоже не узнал бы его. Сидящая там красно-зеленая штуковина больше всего напоминала мяч из перьев, раздувающихся под порывами постепенно крепчающего ветра.
У Планкветта не было никакого плана. Он прожил на свете целый век, если не больше. И вековая попугайская мудрость подсказывала ему, что всё на этом свете находится в руках Высших сил. И, тем не менее, он всё-таки был здесь.
И тогда под рев ветра и шелест дождя со скрипом отворилась огромная железная дверь Олденгейтской тюрьмы. Скрежет этот как будто исходил из жерла преисподней.
* * *
Землевладелец Снаргейл выглянул в залитое струями дождя окно.
— Это и есть та самая девчонка?
— Она и есть, — отозвался Гарри Кофе. — Посмотрите, какой ужас! До сих пор одета в мужское платье. Будь она проклята. Неудивительно, что я принял ее за мальчишку…
— Ну и ну, — сказал Перри, подавшись вперед. Капитан Болт в безмолвном удовлетворении сложил руки на груди.
Землевладелец Снаргейл тихо произнес:
— Ей предстоит печальный конец. Но ее лицо спокойно и задумчиво. Она не выказывает страха. Храбрая девушка.
— Актриса, — с презрением воскликнул мистер Кофе. — Всего лишь жалкая лицедейка. Она и сейчас играет, сэр.
— В таком случае, сэр, она играет чертовски хорошо. Браво, малышка, — вполголоса произнес Снаргейл. — Жаль, что всё так кончилось.
* * *
Артия шла между двумя рядами стражников, ее руки были закованы в стальные кандалы. Она смотрела вверх, на высокий столб, перекладину и веревку.
Десять миль. Виселица, казалось, уходила вверх не меньше чем на десять миль. Десять — это буква J. Десятая буква в алфавите. Ее нет на карте. Как нет и Справедливости, Суда, Судей, Совести…
Играй свою роль. Да, играй. Это всё, что тебе осталось. Ты на сцене. Так позабавь же публику…
А публика приветственно хлопала в ладоши. Радуются, что ее повесят? Нет — они выкрикивают ее имя. Имя из спектакля. Имя Молли, ставшее именем Артии.
— Пиратика!
— Славься, Пиратика, королева морей!
— Удачи тебе! Бог в помощь!
— Пиратика, мы тебя любим!
Стражники заволновались. Дубинками и прикладами ружей они принялись оттеснять толпу, но крики и аплодисменты не стихали, и вдруг к ее ногам полетели… нет, не цветы, зима всё-таки… вечнозеленые ветки. Стражники отпрянули, как испуганные лошади.
«Споемте, друзья, о бесстрашных пиратах…»
Песня!
Артия огляделась по сторонам, ни на миг не ослабляя тренированного актерского самообладания, и раскланялась (просто кивнула — сейчас было не до любезностей), но толпа — ее публика — буквально взревела от восторга.
Но вот уже и они, ступеньки…
Это сцена. Весь мир — театр. И смертная тебя не скроет тень… Альпараисо, рай храбрецов… Мама…
Вверх. Каждая ступенька звенела деревянным стуком.
В десяти милях над ее головой висела веревка, теперь она стала близка, ласково щекотала щеку. Палач бережно заколол ей волосы на затылке… она попросила не завязывать ей глаза. На шею ее опустилась петля.
* * *
Тишина, будто чаша, накрыла площадь. Стих шум толпы. И ветер тоже стих, и дождь внезапно прекратился. Будто штиль на море…
Потом что-то…
Кто-то…
Нацеливаются ружья, мушкеты, но…
Он уже рядом с ней — прямо на эшафоте! Возник неведомо откуда. Как театральный трюк, волшебный фокус. Где он этому научился?!
Он обернулся и посмотрел на палача, на стражников, на полицейских, готовых разорвать его на куски. Он был не вооружен — показывал им пустые руки. Глаза у него были такие синие, лицо… такое необыкновенное, и почему-то — может, на то была иная причина, а может, только эта — все они в нерешительности остановились.
— Дайте мне, — сказал Феликс Феникс звонким сильным голосом, далеко разлетевшимся по всему речному берегу, вверх и вниз, проникнув во все уголки. — Дайте мне сказать!
И снова посмотрел на палача, на стражников.
— Погодите несколько минут. Разве это много? Просто дайте мне чуточку времени…
В толпе послышался крик:
— Пусть говорит!
Его подхватили сотни, тысячи голосов:
— Пусть говорит!
Палач испугался. Отступил на шаг. Стражники встревожились. Толпа кричала всё громче и громче. Стражники опустили оружие.
— Благодарю вас, — сказал Феликс, и толпа снова затихла. Тогда он повернулся спиной к вооруженным людям на эшафоте — лицом к молодой девушке с незатянутой веревочной петлей на шее. Его глаза обежали толпу. (Возможно, краем глаза он заметил фигурки, беспокойно задвигавшиеся в верхнем окне таверны, но не обратил на них внимания.)
Феликс обратился к толпе.
— Вы хотите ее смерти?
Мертвая тишина затопила площадь. Благоговейный ужас перед таким странным вопросом охватил зрителей. Хотим ли мы ее смерти? Конечно же, нет — но куда деваться? Правосудие Ангелии решило…
— Вы ведь поете песню о ней. О Пиратике, королеве морей. Песню восторга и восхищения.
Он был одет чисто, но бедно. Белоснежные волосы сияли, как лунный свет. Никогда еще Феликс Феникс не был так красив. А в глазах его горела любовь.
— Эта девушка — ваша героиня. Капитан Артия Стреллби, Пиратика. Одна из величайших женщин Ангелии.
Откуда-то из-под сцены донесся хриплый, громкий голос констебля:
— Нет. Она пират. Дрянь!
(Но тут другой констебль лягнул его в лодыжку. Случайно, наверное.)
— Пират, — согласился Феликс. — Но пират, который сражался исключительно своим умом и хитростью, не принес зла ни одному простому человеку, ни разу не пролил крови, не потопил ни одного корабля…
Верхнее окно таверны «Последним пришел — первым вышел» с грохотом распахнулось. Из окна высунулась голова разъяренного капитана Болта.
— Она похитила мой корабль!
— Насколько я помню, сэр, вы покинули поле боя без единой царапинки. Разве другие пираты отпустили бы вас? Или я ошибаюсь? Разве Пиратика вас убила?
Толпа заулюлюкала.
Капитан Болт высунулся еще дальше и чуть не вывалился из окна. Кто-то — кажется, Землевладелец Снаргейл из Адмиралтейства — втащил его обратно.
Феликс снова обратился к толпе.
— У моего дяди был корабль, — сказал он. — На него напали пираты. Безжалостно убили его самого и всех, кто был на борту, мужчин, женщин, детей. Это известие, в свою очередь, убило моего отца и мать. И моих братьев тоже.
Я поклялся отомстить всему пиратскому племени. Но потом я встретил Пиратику.
Феликс обернулся и в упор посмотрел на Артию.
Ее глаза встретили его взгляд, как два серебряных зеркала. Да видит ли она ими вообще?! Она ничего не сказала.
— Эта девушка, которую с вашего попустительства сейчас повесят за пиратство, для меня единственный друг на всём белом свете. Я хотел погубить ее. Но вместо этого влюбился в нее. Почему это произошло? Потому что она не такая, как все, ни на кого не похожа. Она героиня, украшение и своей страны, и всего женского рода. Я хотел выступить в суде — но мне заткнули рот. Вот оно, хваленое ангелийское правосудие. Мне заткнули рот!
Толпа разразилась возмущенными воплями. У себя за спиной и внизу Феликс снова увидел блеск ружейных стволов, услышал, как щелкают взводимые затворы. Он выкрикнул в толпу:
— Значит, вы хотите ее убить? Не сомневайтесь, она умрет. И это будет на вашей совести: девушка всего семнадцати лет… Ее жизнь в ваших руках. Спасите же свою героиню, или… — Жестом, на который был способен только актер, Феликс снял с плеч Артии веревку, опутывавшую ее, словно паутина, и надел себе на шею. В петле он снова обернулся к Артии. Посмотрел на нее. Посмотрел на толпу. — Или же позвольте мне умереть рядом с ней.
Безжизненное серебро растаяло в глазах Артии. Она удивленно взглянула на Феликса.
— Ты сошел с ума!
— Ничуть. Что мне терять? Я был мертв. Ты вернула мне жизнь.
Она протянула руку и ласково коснулась его волос, стянула с шеи петлю. Веревка закачалась в воздухе. Она обняла его, и — на эшафоте, под грозовым небом, утихомиренным Высшими силами Планкветта, — они поцеловались и забыли обо всём — о толпе, о жизни, о смерти…
И в это мгновение мир поднял паруса и изменил курс.
На эшафот вспрыгнули восемь человек: седовласый старик, на вид слишком дряхлый для подобных прыжков, бородатый торговец, отбросивший свой товар, прачка с пробивающимися сквозь толстый слой пудры усами, констебль, в разбеге оттолкнувшийся ногой от другого констебля, священник с Библией под мышкой, чудной парень с зелеными волосами, восточный вельможа в тюрбане, и — последним — самый грязный пес, какого только видала Ангелия.
Но эта странная компания была только первыми брызгами бурной приливной волны.
На эшафот вскарабкалось еще шестнадцать человек. Шестнадцать мужчин, за ними тридцать женщин. Потом — шестьдесят, девяносто, двести человек. Приливная волна росла, опрокидывала ружья, ломала любое сопротивление, протестующие констебли были смяты, палач лежал на спине, стражники рассеялись, как колода карт, пули свистели в воздухе, никому не причиняя вреда. Прочь, прочь…
А за рекой бритоголовый прокаженный весело скакал и кричал от радости, что вряд ли было естественно, если учесть, что, судя по исходящему от него запаху, жить ему оставалось всего ничего…
Восстали все — и толпа, и весь город.
— Пиратика! — кричали люди. — Да здравствует Пиратика!
— Спасем нашу героиню!
— Пиратика — королева морей!
— Справедливости!
За открытым окном таверны «Последним пришел — первым ушел» капитан Болт достал пистолет и прицелился.
Он собирался осуществить свою давнишнюю мечту и прострелить Феликсу Фениксу голову, но тут Землевладелец Снаргейл уложил его хорошо рассчитанным апперкотом в челюсть.
— Черт побери, сэр, вы не застрелите этого человека! Слава богу, я всё-таки узнал этого парня. Когда я ходил в море, его дядя Соломон был моим другом. И его отец, Адам Миротворец, тоже. Я пытался разыскать этого мальчишку, когда вернулся домой после четырех лет плавания. Я хотел спасти его от работного дома, но не нашел никаких следов. А Пиратику надо помиловать. И ее команду тоже, клянусь рыжими хорьками. И, разрази меня гром, их помилуют! Вы что же, мистер Болт, намереваетесь застрелить сына моего друга?! Да я вышлю вас в Австравию! Отправлю на планету Марс!
Но капитан Болт уже не слушал Землевладельца. Его и след простыл.
Гарри и Перри тоже не слышали ни слова. Им было не до того.
— Это же тот самый мерзавец Джек Кукушка! Перри, он не захотел драться с нами на дуэли!
— Чушь, я его пристрелил, помнишь? Да сгрызут тебя шесть лисиц, Гарри, — ты что, хочешь сказать, я лгу?
Спорщики швырнули друг другу в лицо перчатки…
А на эшафоте бурлил мятеж. Мятеж без единого выстрела, ибо восставшие смеялись и пели. Но Артия и Феликс ничего не слышали…
* * *
Планкветт, усевшийся на перекладину виселицы, первым увидел гуся. Тот летел на юг, вдоль Темиса, а внизу, не обращая внимания на шум и гам возле Локсколдского берега, медленно ползла на веслах полуразбитая лодчонка.
— Ловите гуся! Мне его друг пообещал! Сказал, что он уже выпотрошен, хоть на вертел сажай! А он, смотрите-ка! Говорит, иди поймай его! Вот я и ловлю! А он улетел! Я за этой чертовой птицей со вчерашнего дня гоняюсь!
Дождь и буря прекратились. Наступило затишье.
Гусь летел прямо и решительно, и Планкветт долго смотрел ему вслед.
Далеко-предалеко, возле самого устья Темиса, когда навстречу поднялся полуденный прилив, гусь на миг спустился к воде. Лодка преследователя осталась далеко позади. Птицу привлекло нечто иное. Маленький клочок провощенной бумаги, отдаленно напоминающий лодку. Любой другой, развернув этот кораблик, быстро распознал бы в нём карту — карту, указывающую путь к сокровищам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Катберт думал о своей жене и о своей шарманке. Может быть, он никогда больше их не увидит. А какой у него план? Одна видимость! Когда Артию поведут к эшафоту, он протолкается сквозь толпу и начнет придираться к одному из ее стражников. Станет, например, кричать, что этот человек — вор и находится в розыске. Поднимется суматоха. Возможно, что-нибудь и получится… Может, и нет. Но должен же хоть кто-нибудь что-нибудь предпринять! В остальных пиратах он разочаровался. Даром, что они были для Артии как семья, знали ее с детства…
Свин, самый чистый пес в Ангелии, сейчас стал, пожалуй, самым грязным. Он вывалялся в грязи, в навозе и в мусоре, пока не стал липким и серо-черным с головы до кончика хвоста. Потом, надежно захоронив гигантскую попугайскую косточку в саду уютного домика на Мэй-Фейр, Свин побежал к Олденгейтской тюрьме и эшафоту. Может быть, у него тоже был план. Наверное, он думал, что был. А может быть, и не думал. Потому что вряд ли желтый пес, вымазанный в мокрой вонючей грязи, способен выдумать мало-мальски стоящий план. Зато Свин оказался на месте вовремя.
А Планкветт?
Планкветта мог увидеть всякий, кто поднял бы глаза к самой высокой каминной трубе таверны «Последним пришел — первым вышел». И, без сомнения, тоже не узнал бы его. Сидящая там красно-зеленая штуковина больше всего напоминала мяч из перьев, раздувающихся под порывами постепенно крепчающего ветра.
У Планкветта не было никакого плана. Он прожил на свете целый век, если не больше. И вековая попугайская мудрость подсказывала ему, что всё на этом свете находится в руках Высших сил. И, тем не менее, он всё-таки был здесь.
И тогда под рев ветра и шелест дождя со скрипом отворилась огромная железная дверь Олденгейтской тюрьмы. Скрежет этот как будто исходил из жерла преисподней.
* * *
Землевладелец Снаргейл выглянул в залитое струями дождя окно.
— Это и есть та самая девчонка?
— Она и есть, — отозвался Гарри Кофе. — Посмотрите, какой ужас! До сих пор одета в мужское платье. Будь она проклята. Неудивительно, что я принял ее за мальчишку…
— Ну и ну, — сказал Перри, подавшись вперед. Капитан Болт в безмолвном удовлетворении сложил руки на груди.
Землевладелец Снаргейл тихо произнес:
— Ей предстоит печальный конец. Но ее лицо спокойно и задумчиво. Она не выказывает страха. Храбрая девушка.
— Актриса, — с презрением воскликнул мистер Кофе. — Всего лишь жалкая лицедейка. Она и сейчас играет, сэр.
— В таком случае, сэр, она играет чертовски хорошо. Браво, малышка, — вполголоса произнес Снаргейл. — Жаль, что всё так кончилось.
* * *
Артия шла между двумя рядами стражников, ее руки были закованы в стальные кандалы. Она смотрела вверх, на высокий столб, перекладину и веревку.
Десять миль. Виселица, казалось, уходила вверх не меньше чем на десять миль. Десять — это буква J. Десятая буква в алфавите. Ее нет на карте. Как нет и Справедливости, Суда, Судей, Совести…
Играй свою роль. Да, играй. Это всё, что тебе осталось. Ты на сцене. Так позабавь же публику…
А публика приветственно хлопала в ладоши. Радуются, что ее повесят? Нет — они выкрикивают ее имя. Имя из спектакля. Имя Молли, ставшее именем Артии.
— Пиратика!
— Славься, Пиратика, королева морей!
— Удачи тебе! Бог в помощь!
— Пиратика, мы тебя любим!
Стражники заволновались. Дубинками и прикладами ружей они принялись оттеснять толпу, но крики и аплодисменты не стихали, и вдруг к ее ногам полетели… нет, не цветы, зима всё-таки… вечнозеленые ветки. Стражники отпрянули, как испуганные лошади.
«Споемте, друзья, о бесстрашных пиратах…»
Песня!
Артия огляделась по сторонам, ни на миг не ослабляя тренированного актерского самообладания, и раскланялась (просто кивнула — сейчас было не до любезностей), но толпа — ее публика — буквально взревела от восторга.
Но вот уже и они, ступеньки…
Это сцена. Весь мир — театр. И смертная тебя не скроет тень… Альпараисо, рай храбрецов… Мама…
Вверх. Каждая ступенька звенела деревянным стуком.
В десяти милях над ее головой висела веревка, теперь она стала близка, ласково щекотала щеку. Палач бережно заколол ей волосы на затылке… она попросила не завязывать ей глаза. На шею ее опустилась петля.
* * *
Тишина, будто чаша, накрыла площадь. Стих шум толпы. И ветер тоже стих, и дождь внезапно прекратился. Будто штиль на море…
Потом что-то…
Кто-то…
Нацеливаются ружья, мушкеты, но…
Он уже рядом с ней — прямо на эшафоте! Возник неведомо откуда. Как театральный трюк, волшебный фокус. Где он этому научился?!
Он обернулся и посмотрел на палача, на стражников, на полицейских, готовых разорвать его на куски. Он был не вооружен — показывал им пустые руки. Глаза у него были такие синие, лицо… такое необыкновенное, и почему-то — может, на то была иная причина, а может, только эта — все они в нерешительности остановились.
— Дайте мне, — сказал Феликс Феникс звонким сильным голосом, далеко разлетевшимся по всему речному берегу, вверх и вниз, проникнув во все уголки. — Дайте мне сказать!
И снова посмотрел на палача, на стражников.
— Погодите несколько минут. Разве это много? Просто дайте мне чуточку времени…
В толпе послышался крик:
— Пусть говорит!
Его подхватили сотни, тысячи голосов:
— Пусть говорит!
Палач испугался. Отступил на шаг. Стражники встревожились. Толпа кричала всё громче и громче. Стражники опустили оружие.
— Благодарю вас, — сказал Феликс, и толпа снова затихла. Тогда он повернулся спиной к вооруженным людям на эшафоте — лицом к молодой девушке с незатянутой веревочной петлей на шее. Его глаза обежали толпу. (Возможно, краем глаза он заметил фигурки, беспокойно задвигавшиеся в верхнем окне таверны, но не обратил на них внимания.)
Феликс обратился к толпе.
— Вы хотите ее смерти?
Мертвая тишина затопила площадь. Благоговейный ужас перед таким странным вопросом охватил зрителей. Хотим ли мы ее смерти? Конечно же, нет — но куда деваться? Правосудие Ангелии решило…
— Вы ведь поете песню о ней. О Пиратике, королеве морей. Песню восторга и восхищения.
Он был одет чисто, но бедно. Белоснежные волосы сияли, как лунный свет. Никогда еще Феликс Феникс не был так красив. А в глазах его горела любовь.
— Эта девушка — ваша героиня. Капитан Артия Стреллби, Пиратика. Одна из величайших женщин Ангелии.
Откуда-то из-под сцены донесся хриплый, громкий голос констебля:
— Нет. Она пират. Дрянь!
(Но тут другой констебль лягнул его в лодыжку. Случайно, наверное.)
— Пират, — согласился Феликс. — Но пират, который сражался исключительно своим умом и хитростью, не принес зла ни одному простому человеку, ни разу не пролил крови, не потопил ни одного корабля…
Верхнее окно таверны «Последним пришел — первым вышел» с грохотом распахнулось. Из окна высунулась голова разъяренного капитана Болта.
— Она похитила мой корабль!
— Насколько я помню, сэр, вы покинули поле боя без единой царапинки. Разве другие пираты отпустили бы вас? Или я ошибаюсь? Разве Пиратика вас убила?
Толпа заулюлюкала.
Капитан Болт высунулся еще дальше и чуть не вывалился из окна. Кто-то — кажется, Землевладелец Снаргейл из Адмиралтейства — втащил его обратно.
Феликс снова обратился к толпе.
— У моего дяди был корабль, — сказал он. — На него напали пираты. Безжалостно убили его самого и всех, кто был на борту, мужчин, женщин, детей. Это известие, в свою очередь, убило моего отца и мать. И моих братьев тоже.
Я поклялся отомстить всему пиратскому племени. Но потом я встретил Пиратику.
Феликс обернулся и в упор посмотрел на Артию.
Ее глаза встретили его взгляд, как два серебряных зеркала. Да видит ли она ими вообще?! Она ничего не сказала.
— Эта девушка, которую с вашего попустительства сейчас повесят за пиратство, для меня единственный друг на всём белом свете. Я хотел погубить ее. Но вместо этого влюбился в нее. Почему это произошло? Потому что она не такая, как все, ни на кого не похожа. Она героиня, украшение и своей страны, и всего женского рода. Я хотел выступить в суде — но мне заткнули рот. Вот оно, хваленое ангелийское правосудие. Мне заткнули рот!
Толпа разразилась возмущенными воплями. У себя за спиной и внизу Феликс снова увидел блеск ружейных стволов, услышал, как щелкают взводимые затворы. Он выкрикнул в толпу:
— Значит, вы хотите ее убить? Не сомневайтесь, она умрет. И это будет на вашей совести: девушка всего семнадцати лет… Ее жизнь в ваших руках. Спасите же свою героиню, или… — Жестом, на который был способен только актер, Феликс снял с плеч Артии веревку, опутывавшую ее, словно паутина, и надел себе на шею. В петле он снова обернулся к Артии. Посмотрел на нее. Посмотрел на толпу. — Или же позвольте мне умереть рядом с ней.
Безжизненное серебро растаяло в глазах Артии. Она удивленно взглянула на Феликса.
— Ты сошел с ума!
— Ничуть. Что мне терять? Я был мертв. Ты вернула мне жизнь.
Она протянула руку и ласково коснулась его волос, стянула с шеи петлю. Веревка закачалась в воздухе. Она обняла его, и — на эшафоте, под грозовым небом, утихомиренным Высшими силами Планкветта, — они поцеловались и забыли обо всём — о толпе, о жизни, о смерти…
И в это мгновение мир поднял паруса и изменил курс.
На эшафот вспрыгнули восемь человек: седовласый старик, на вид слишком дряхлый для подобных прыжков, бородатый торговец, отбросивший свой товар, прачка с пробивающимися сквозь толстый слой пудры усами, констебль, в разбеге оттолкнувшийся ногой от другого констебля, священник с Библией под мышкой, чудной парень с зелеными волосами, восточный вельможа в тюрбане, и — последним — самый грязный пес, какого только видала Ангелия.
Но эта странная компания была только первыми брызгами бурной приливной волны.
На эшафот вскарабкалось еще шестнадцать человек. Шестнадцать мужчин, за ними тридцать женщин. Потом — шестьдесят, девяносто, двести человек. Приливная волна росла, опрокидывала ружья, ломала любое сопротивление, протестующие констебли были смяты, палач лежал на спине, стражники рассеялись, как колода карт, пули свистели в воздухе, никому не причиняя вреда. Прочь, прочь…
А за рекой бритоголовый прокаженный весело скакал и кричал от радости, что вряд ли было естественно, если учесть, что, судя по исходящему от него запаху, жить ему оставалось всего ничего…
Восстали все — и толпа, и весь город.
— Пиратика! — кричали люди. — Да здравствует Пиратика!
— Спасем нашу героиню!
— Пиратика — королева морей!
— Справедливости!
За открытым окном таверны «Последним пришел — первым ушел» капитан Болт достал пистолет и прицелился.
Он собирался осуществить свою давнишнюю мечту и прострелить Феликсу Фениксу голову, но тут Землевладелец Снаргейл уложил его хорошо рассчитанным апперкотом в челюсть.
— Черт побери, сэр, вы не застрелите этого человека! Слава богу, я всё-таки узнал этого парня. Когда я ходил в море, его дядя Соломон был моим другом. И его отец, Адам Миротворец, тоже. Я пытался разыскать этого мальчишку, когда вернулся домой после четырех лет плавания. Я хотел спасти его от работного дома, но не нашел никаких следов. А Пиратику надо помиловать. И ее команду тоже, клянусь рыжими хорьками. И, разрази меня гром, их помилуют! Вы что же, мистер Болт, намереваетесь застрелить сына моего друга?! Да я вышлю вас в Австравию! Отправлю на планету Марс!
Но капитан Болт уже не слушал Землевладельца. Его и след простыл.
Гарри и Перри тоже не слышали ни слова. Им было не до того.
— Это же тот самый мерзавец Джек Кукушка! Перри, он не захотел драться с нами на дуэли!
— Чушь, я его пристрелил, помнишь? Да сгрызут тебя шесть лисиц, Гарри, — ты что, хочешь сказать, я лгу?
Спорщики швырнули друг другу в лицо перчатки…
А на эшафоте бурлил мятеж. Мятеж без единого выстрела, ибо восставшие смеялись и пели. Но Артия и Феликс ничего не слышали…
* * *
Планкветт, усевшийся на перекладину виселицы, первым увидел гуся. Тот летел на юг, вдоль Темиса, а внизу, не обращая внимания на шум и гам возле Локсколдского берега, медленно ползла на веслах полуразбитая лодчонка.
— Ловите гуся! Мне его друг пообещал! Сказал, что он уже выпотрошен, хоть на вертел сажай! А он, смотрите-ка! Говорит, иди поймай его! Вот я и ловлю! А он улетел! Я за этой чертовой птицей со вчерашнего дня гоняюсь!
Дождь и буря прекратились. Наступило затишье.
Гусь летел прямо и решительно, и Планкветт долго смотрел ему вслед.
Далеко-предалеко, возле самого устья Темиса, когда навстречу поднялся полуденный прилив, гусь на миг спустился к воде. Лодка преследователя осталась далеко позади. Птицу привлекло нечто иное. Маленький клочок провощенной бумаги, отдаленно напоминающий лодку. Любой другой, развернув этот кораблик, быстро распознал бы в нём карту — карту, указывающую путь к сокровищам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39