Знает Гильда – случались у родного бабенки. Обязаны были случаться. В том деле житейском горя нет вовсе. Да хоть тут, в замке ими отстроенном, отбанился бы с какой приблудшей гуленой, разве пятнышко парчовый камзол портит? Куда пылинке аксамиты паскудить – сдуть, метлой вон смести, напрочь забыть.
Родник не заплевать.
…Леди Диамант…
Проблядь шикарная.
Стерва стриженая, подстилка скореновская, умница заоблачная, дура великосветская. Откуда принесла, тебя нелегкая?
Вестимо откуда – из краев друга милого. От туда. Больше неоткуда.
Сердце зябнет. Туман по душе стелется. Ядовитым аспидом ползает. Рысиными когтями царапает. Волчьим наметом перси топчет.
Там, в краях далеких, была Диамантша витязю не сестрой, не другом, не сотоварищем. Была она…
Нет! Не была! Не могла быть. Не должна была быть!
Сигмонд, Сигмондушко.
Суженый, родимый, неизбывный.
Ангел голубоглазый.
Все то у нас хорошо, славно сложилось, ладо мое. Бок о бок пробирались дебрями Блудного бора, Сатановскую пустошь миновали, сквозь варяжские хирды прорубились, меж холмами тропу костями засыпали. В горном распадке утренняя заря обоюдной клятве внемлила и восходящее светило озарило нашу стезю.
Все-то ладно. Да горюшко одно – нету нас дитятки, сыночка, кровинушки. Наследника славы родительской. Приемника доблести отцовской. Надежды ныне и присных гильдгардовцев.
Сигмонд не попрекает. Виду не кажет, как горько ему. Косых, лукавых взглядов словно не замечает. К нушничаниям глух, ухмылкам королевских лизоблюдов внимания не придает.
Славный в рати, привычно боронит друга, своей груди не щадит. Так и дома – все невзгоды богатырскими раменами выдюживает. Непосильное сносит. Доколе осилит?
– Это, – говорит, – мое упущение. Не принял во внимание негативное влияние нуль-транспортировки на репродуктивные функции организма. Не учел последствия межконтинуумого переноса, прости великодушно.
Сигмундушко, в чем прощать? Кого? Когда сопливая девчонка, измордованная бесчестием, на гнилой соломе, вымоленным усердием бабки-повитухи, утеряла всем женам присущее. Пустобрюхую козу на живодерню тащат.
А вот эта Стекляшка треснутая, кошка течная, тварь сыроядная, в способности наплодить помету сколько приспичит.
Ох, схлестнуться бы с нею, сукой подколодной. Один на один. Морда к морде. Меч на меч. В зенки ее бесстыжие разок взглянуть, а там, будь что станется! И банша мне не сестра!
Suca! Padla! Lyarva!
Но молчит лорд. Не смеет и Гильда ворошить запретное.
Одною ночью Сигмонд коня оседлал, в тревожную степь подался. Куда, зачем? Замковой челяди невдомек, кланщикам неведомо. Сам, один ускакал. Ингрендсонам дома остаться повелел, из них правды пыточными щипцами не выведать.
Поутру вернулся. Счастье, что цел-невредим. Однако хмурый приплелся, осунувшийся. В глазах пустота непросветная. На челе морщина, вчерась не было.
– Сигмондушко, родненький, с кем Ты?
Крепко грустилось Гильде. В думах ли криком кричала, в слух ли шептала. Не заметила, как в палаты витязь вошел. За плечи обнял.
– С тобою, Гильда. Бронзово-золотое чудо мое, неизбывное, зеленоокое.
Так сказал. Или почудилось?
Леди Гильда скинула золототканое платье, старательно облачилась в боевой доспех. Мечи поправила, лук натянула. Колчан за спину закинула.
– Нет уж-ки, повелитель мой, властительный лорд Сигмонд, витязь Кролика Небесного, сэр рыцарь и пэр Короны. Я, высокородная дщерь сенешаля, названная сестра короля Сагана, клянусь: от сей поры с тобою неразлучна буду. И в радости и в горе, и на честном пиру и на битве смертной рядышком прижмусь. На пуховых ли полатях нежиться, во сырой ли земле тлеть – все едино. Только рядышком.
– Быть по сему. – Тверд Сигмонд в слове своем. А глаза, глаза то, небесной лазурью исполнились.
Сатановский Вепрь Короны терся щетинистым боком о сапоги хозяев, довольно прихрюкивал. Хижие поросячьи зенки скрывала волосня ресниц.
Ингрендсоны взяли на караул.
– На обед предлагаются пареные раки. – Торжественно сообщил управитель.
* * *
Зрелище было мерзкое.
Один из шаманов совершенно одурев от собственных воплей, обернулся спиной к городу, нагнулся, свесив непристойность гениталий, выставил вверх голый зад. Противнейше им покручивал.
– Великий Бугх! Какая нечисть! – В сердцах вскричала Гильда, привыкшая, что даже одних брюк мужчине мало, следует еще и кильтом прикрыться. – Да что же это за такое, Сигмонд!
Сигмонд оценивающе присматривался к трясущемуся седалищу. Дистанция оказывалась подходящей. Достал свой чудесный лук, положил стрелу, прицелился. Крутящийся наконечник тяжелой стрелы с чмокающим звуком ввинтился в срамную плоть. Истошно, теперь уже от нестерпимой боли, завопил охальник, когда трехгранное острие прорывало брюшину, и проходя насквозь, выволакивало на землю намотанные на древко кишки.
Взвыли озлобленные шамановские единородцы, кинулись к стенам, выпуская тучи стрел. Только короткие их луки, действенные на лесной охоте, негодны в сражении. Бъют не далеко, да и стрелы с костяными наконечниками, на излете, не вредят латникам. А вот ответный залп с городских стен убийственным градом обрушился на открытые тела. Попадали в траву пронзенные сталью дикари, смертные крики огласили окрестности. Испугано скуля, лесные кланы кинулись к родному убежищу, под деревья. Под густую сень спасительности ветвей.
Со стен их бегство сопровождал смех и улюлюканье горожан. Только Сигмонд оставался мрачен.
– Еще натерпимся мы с ними беды. – Сказал Гильде. – Больно уж их много, чертей древесных.
Понятное дело, быдло древесное из рощицы выкурили, на луг оттеснили, там всех и посекли. Головы поотрубали, на колья насадили, окрест града расставили. Ради наглядной агитации – не сговариваясь обозвали средневековое действо Сигмонд с Ангелом Небесным. Рощицу, во избежание, сожгли.
В городе ликовали. Для многих расправа над дикарями была первой победой, первым отмщением. Кровью супостата смывались обиды, затирался позор бегства, удобрялись ростки надежды. Особо лютовали грауденхольдцы, позже, по кабакам неуемно бахвалились, да и перепились в дым. Умные же, кому прежде довелось на клинки басурманские потроха наматывать, угрюмо мечи правили. Готовились к делам нешутейным, к боям грядущим. Разумели – сегодняшнее всего только запев песни Великой Битвы.
Глава 6.
На поле Рагнарарском
И подступили вражьи орды к твердыне Сигмондовой. И были бесчисленны рати их.
Как писалось в хрониках Кролико-Предтечинской обители:
«… тогда исполнились аспиды нечестивые греховной гордынею, исполчилися на лорда Сигмонда, Витязя Небесного Кролика. Сами всею силою пошли ко Гильдгарду.
Увидев град Сигмондовый, Темплариорум, самозвано именуемый себя Великим Магистром Вселенским, был поражен его красотой и величием и не мог надивиться красоте оного. Размерное течение полноводной реки, зелень соседних дубрав, сверкающие главы храма. Бронзовогласный благовест над зубчатыми стенами и гордыми башнями.
Объехали схизматы стены и расположились лагерем на видимом расстоянии перед Красными воротами – бесчисленное множество воинов вокруг всего города.
Начали готовить леса, и пороки устанавливали до вечера, а на ночь поставили тын-ограду округ всего города.
И начал Локи метать пороками камни на полтора выстрела, а камни могли поднять только два человека. И били они в стену безостановочно, днем и ночью, и пробили стену у Синих ворот, а возле прочих – у Красных, Желтых и Зеленых не поддались заплоты, заворины не растрескались. Заполнили нечестивцы ров свежим хворостом, и так по примету подошли к пролому. В проломе вои Сигмондовы ожесточенно сражались, и были побеждены неверные и не вошли схизматы в город. А горожане с облама подошвенным боем губили супостатов, лили на головы кипящую воду. С заборалов стрелы пускали, катки с раскатов скатывали.
И минула ночь и стало утро кровавыми зорями. Черные тучи от Блэки-Рока плывут, а в них злобятся синие молнии. Быть грому великому, идти дождю стрелами калеными! Дети бесовы гильдгардские полки обступили, ором поле перегородили, копытами мураву затоптали.
Бывали рати, полки бывали, а такой рати неслыханно. С зараниа до полудня летят стрелы каленыя, гримлют сабли о шеломы, трещат копиа харалужныя на поле Рагнарарском».

* * *
На поле Рагнарарском…
Так в старину называлась местность у града Сигмондова, где суждено сегодня сойтись смертным боем двум ратям – войску земли Нодд, ведомым витязем Небесного Кролика и басурманским толпам, под началом темного духа Локи.
И предвкушая нечестивый пир уже слетались со всех сторон небесные кланы Хьюгин-ворона, уже выли в лесах шакалы, уже тявкали по кустам лисы.
Видя, что атака захлебнулась и утратив наступательный порыв, неприятельские отряды нерешительно топчутся за пределами досягаемости затинных метательных машин, Сигмонд понял, что пришла его пора и вывел городские полки.
Ряд за рядом строились в боевые порядки эскадроны лордовских кланов, фаланги Гильдгардских воев и ополченев, дружины поморских баронов, удальцы Нахтигалзифа. Всуперечь обычному, коронная кавалерия во фронте не разместилась. Затаились латники за спинами и шеренгами пехотинцев.
Верхом на белом коне в серебряных доспехах ехал Сигмонд – витязь Небесного Кролика. Его сопровождали щитоносцы Ингрендсоны и Гильда на Малыше. Поднял витязь рог, громко протрубил. Загремели на стенах барабаны, загудели волынки, ратники зазвенели мечами о щиты.
Войско земли Нодд изготовилось к битве.
* * *
Из Красных Ворот чеканя шаг, под дробь барабанов, с пиками наперевес, побатальонно выходил гвардейский Кролика-Предтечи 1-й Скито-Монашеский пехотный полк. Вел воинственных чернецов лично полковник Приходько. Одел свой старый, давно непользованый спецназовский комбез, самолично вдовицей выстиранный и отутюженный. Лицо и руки раскрасил камуфляжным кремом. Полевые зеленые звездочки погон сменил на начищенные медные, они ярко горели в лучах летнего солнца.
– Ангел! С нами Ангел! – Гремел торжествующий клич полевых войск. – Ангел! Ангел! – Вторили со стен.
К вдохнувшему дым сражения Виктору Петровичу вернулась не просто память, но память генетическая. Аминокислотами пращуров спирально вверченная, редупликатно многажды продуцируемая, бессознательно осознанная. Искренняя. Потому, в предчувствии жаркой, лоб в лоб рукопашной, обратился к своему полку словом напутственным. Зычно вскричал, сверкнул очами.
– Blya, чудо-богатыри! – перекрывая шум битвы ревел командирским голосом – Blya, ребята, не Гильдгард ли за нами?! – И поднимая бойцов в решительную копейную атаку гаркнул: – За родину, blya! За Сталина! УРА!!!
– Ура! – Подхватили монахи. – Ста-лин! Кро-лик! Кро-лик! Ста-лин! – И ударили в копья.
С издевательскими усмешками предстояли суровые викинги долгополым воякам. Впереди хирдов помахивают секирами, обдолбанные грибным отваром, зловещие берсеркеры. По нечесаным бородам стекает пьяная слюна, в глазах бешенство гиперборейских отморозков.
Не ждали, бабкиными сказками воспетые, залетные стервятники угрозы, рассчитывали на легкость скорой победы. Но оказался сокрушительным напор фаланг, выученных российским офицером.
Шли копье на копье и ненависть в глазах мешалась со страхом. Шли навстречу вере и смерти, победным венкам и трупным пятнам.
Но…
Десятка шагов не дойдя, размыкались ряды, выбегали из глубины построений схимнических, из-за спин монашеских, здоровущие мужики. Ряхи ящиками, в плечах сажень косая, каждый весом пудов десять. Все с двуручниками.
Морды зверские, бороды не чесаны. Кольчуги мускулами распираются. Стальная плетенка рвется, кожаные перевязи лопаются. Перегарищем за версту шибет. Словеса матерные, скабрезные. Мыслишки, коли оные в патлатых башках имеются, едино однообразны – дави гнид! Suca! Blya!
Поперло жлобье дерзостно, безудержно. Ох, как поперло!
Во размахалось! Куда там берсеркеровским секирам супротив аршинных лезвий, звонких сталей, обоюдонаостренных. В миг единым махом бездоспешные придурки в прах сметены оказались. Мозги, грибом изъеденные, вывалились удобрением поганочного мицелия.
Как весенний ливень сжирает останки талых сугробов, так скосили мечебойцы пресловутый цвет варяжского воинства.
В щент свели, срубили под комель. Не запыхались. Не взопрели. Только всхрапнули, охально зыркнули, матюгами всплюнули… Пошли куролесить, рубить, крошить дальше.
Направо, налево. Глядючи, неглядючи. Имен не спрашиваяся, в рыла не заглядываяся. Отступного не требуя, прощальных лепетов не слушаючи. Так вражину и драли. Приухивая да покряхтывая.
– Блин горелый!
– Ядрена вошь!
– Разойдись плечо, размахнись рука! Гуляй кулак, веселись писун! Наше дело правое, а остальных – на хер-р!
– Р-р-р!
Зазверели суть в корень. Все в сраке зрели. Иного начальства в душах не чуяли, окромя воли всевышних небес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24