— Послушайте! Я тут вот… Да подождите же!
Но с возрастом слух, говорят, портится; и дедова рубаха замелькала далеко между деревьями. Санька бросился вдогонку. Вскоре он с удивлением отметил, что, хотя старый хрыч еле тащился, расстояние между ними нисколечко не уменьшалось. Вот дед зашел за березку и… не вышел. Санька обежал вокруг дерева три раза, но никого не обнаружил; вытер вспотевший лоб и вдруг снова увидел впереди знакомую сутулую фигуру.
— Так. Снова чудеса. Теперь мне какое-то чучело еловое голову морочит. Дудки. Делать больше нечего, как по лесам за ним скакать.
Санька развернулся в обратную сторону, прошел несколько шагов и… снова наткнулся на старика.
— Что это я, похоже, круг сделал? Назад.
Но уйти от деда, так же как и догнать его перед этим, не удавалось. Противный старикашка постоянно появлялся перед самым носом. Санька снова начал заводиться, но, представив эту игру в догонялки со стороны, рассмеялся и с самым безмятежным видом уселся на поваленное дерево.
Дед потоптался еще немного на месте, а затем, поняв, что на него больше не обращают никакого внимания, стал медленно, кругами, приближаться. Было видно, как его распирает любопытство.
— Чего уселся-то?
— С зайцами наперегонки бегай, если тебе больше делать нечего, а то мельтешишь, аж в глазах рябит. Так что лучше передохну чуток — все полезней, чем за тобой гоняться.
— Дык все гоняются. Ты знаешь, какой я для всех нужный. Я ведь потаенные места знаю, где клады хранятся. А тебе что, золота аль серебра не надобно?
— А у тебя есть?
— А ты думал! — радостно воскликнул дед и тут же спохватился: — Конечно, не столько, сколько люди болтают. Так, самую малость.
— Можешь себе оставить, оно меня сейчас меньше всего интересует. Ты лучше скажи, как отсюда выбраться?
— А волшебное слово?
Санька слегка опешил и хотел сказать, что с волшебным словом сам бы дорогу влегкую нашел, но тут до него дошло, о чем речь, и он добавил:
— Пожалуйста.
— Эх, молодежь, молодежь, — протянул старичок и, прищурив левый глаз, выпалил: — Что-то кушать хочется. Не угостишь ли старого человека черствой корочкой?
От этого вопроса Санька даже сморщился. Поесть бы он был и сам не прочь, но в котомке от всей еды, что он успел прихватить у Яги, оставалась только горбушка хлеба, а шагать еще было невесть сколько. Он еще немного покряхтел, пару раз почесался, затем встал и решительно вытащил хлеб:
— Держи.
— Сам-то как?
— Я прямо перед тобой такой же кусок съел, — соврал Санька. — Опять же, вон за теми кустами землянику видел. — И он отошел в сторону, делая вид, словно что-то ищет под ногами.
Дед, занятый едой, закивал в ответ. Управившись с горбушкой, он смахнул крошки с ладошки в рот, причмокнул два раза и, насмешливо глядя, произнес:
— А землянике не сезон уже. Отошла она, родимая.
Санька прислушался к глухому бормотанию у себя в животе и, помедлив, согласился:
— Не сезон.
— Ты же сначала не хотел давать хлеба-то.
— Не хотел.
— А чего передумал?
— Кто его знает. Начну потом сам себя накручивать. А оно мне надо? Стресс укорачивает жизнь. В газетах про это очень хорошо сказано.
Дед пропустил мимо ушей странное слово «газеты». Он сидел, задумчиво глядя вверх.
— От природы оторвались, — наконец произнес он.
— Ну, старый, придумаешь тоже, — хмыкнул Санька. — Какая еще природа? Она же несознательная.
— Много ты понимаешь. — Глаза у деда сделались озорными. — Я сюда сейчас медведя позову. Вот у вас поговорка есть: «медведь на ухо наступил». А косолапый знаешь какие мелодии на расщепе выводит — заслушаешься. Сядь и смотри, только не дергайся.
— Верю, верю! — замахал руками Санька. Только Топтыгина ему не хватало для полного счастья.
— Не хочешь, как хочешь. Сам-то есть будешь?
— Перебьюсь. У нас люди специально голодают, чтобы здоровее быть.
— Не. Может, у вас и голодают, а у нас так не принято гостей встречать.
И словно из-под земли на ближайшем пеньке появилось лукошко, полное спелых ягод.
— Так ведь не сезон.
— Кому не сезон, а кому мать родная.
Санька не заставил долго упрашивать себя и навалился на ягоды, вмиг опустошив корзинку.
— Спасибочки за угощение. Хотя странно как-то: ты у меня поесть просишь, а у самого еды навалом. Скучно, что ли, стало? В лесу, наверно, давно живешь?
— С самого рождения. Леший я.
— Точно! — хлопнул себя по лбу Санька. — И как я сразу не догадался. Мужичок-боровичок, он же Лесовик, он же Дедок. Вредный дед, который незадачливых путников по лесу водит, голову им морочит, а они в самые дебри попадают и бесследно исчезают.
— Чур меня, чур меня, — всполошился Леший. — Кто тебе всей этой ерунды понарассказывал?
— Ты не оправдывайся. Никакой не ерунды. Все вы тут одного поля ягоды — что ты, что Яга. Кто мне голову морочить начал, по лесу водить? Иван Сусанин? Не стыдно тебе было меня взад-вперед гонять?
— Дык как сказать. Гляжу — идешь. Бубнишь чего-то. Руками машешь. Дай, думаю, посмотрю, что за человек. А ты не злой.
— В честь чего я злиться должен?
— Не скажи. Народ нынче нервный пошел. Раньше-то люди намного добрее были, а сейчас их как сглазили. Только о себе думают. Еще совсем недавно дверь в избу палкой подпирали, и все, чужой не войдет. Теперича замков понаставили, друг от дружки таятся. Да и вообще я замечаю, что-то странное, мрачное стало вокруг твориться. Каждый только о своей выгоде думает. Чуть что не по нраву — в драку лезет. «Мой лес, — кричит. — Я первый сюда зашел». Ты сам посуди, как может лес быть чьим-то. Природа — она и до нас была и после нас будет. Если, конечно, к ней бережно относиться. Вот и приходится за порядком следить. Чтобы понапрасну ничего не ломали, не мусорили, почем зря зверей не губили. Чтобы не орали, как некоторые. Лес — он ведь для всех. Другое дело, что у людей раз общее, значит — ничье. И давай везде гадить. А то, что после них еще другие сюда придут, так это никого не интересует. Вот ты говоришь, путников в лесную чащу на погибель завлекаем. А мы ведь только плохим людям стежки-дорожки путаем, да и то, только для того, чтобы они сюда, в лес, не ходили. Однако нас почему-то к нечистой силе причислили и теперь нами даже малых деток пугают. — Леший на минуту замолчал, задумчиво глядя перед собой, затем что-то буркнул, удрученно покачал головой и снова повернулся к Саньке. — Ну а ты чего в лесу потерял?
— На Дальнее болото меня послали и приказали принести цветок волшебный. То ли царь занедужил, то ли еще чего, я так толком и не понял, но советник сказал, что это единственное средство.
— Советник, говоришь? Ну, этот если куда пошлет, так оттуда редко кто живым возвращается. Неспроста все это. Он же сам последний цветок прошлым летом сорвал. Не иначе голову тебе морочит. Вот возьми клубок. Он покатится, а ты иди за ним; прямо к дому и выйдешь. А царю передай: пусто на болоте, пусть домашними средствами лечится.
Клубок бойко катился прямо по буеракам, через кусты, подскакивая на кочках, не давая возможности ни на минуту сбавить скорость. Но наконец лес закончился; показался город. Теперь можно было сесть и передохнуть.
Неизвестно, как долго бы Санька отдыхал, но его размышления прервал звучный удар по затылку. Он съежился, втянув голову в плечи. Никак новая напасть? Однако вокруг никого не было. Шуршание послышалось сверху. Вот это кто, оказывается, дерется. На ветке стоящей рядом березы сидела, поблескивая бусинками глаз, белочка. В лапах она держала большую еловую шишку, точно такая же валялась на земле. Поняв, что ее заметили, маленькая хулиганка выпустила шишку и весело пискнула.
Санька с удовольствием наблюдал за грациозными прыжками зверька и, не удержавшись, показал ей язык. Белочка изумленно замерла, затем фыркнула, и теперь пришел черед удивляться молодцу: перед ним стояла Василиса.
— Я так и думала, что ты меня узнаешь, — улыбнулась царевна.
Санька совершенно растерялся. Сколько раз он представлял, как они встретятся в каком-нибудь уединенном месте, где им никто не будет мешать. И вот теперь, когда такая возможность представилась, он сидел пень пнем: все заранее приготовленные замечательные слова разом покинули его бедную голову, хотя всего пару минут назад он мысленно разговаривал с царевной, проявляя незаурядный интеллект, тонкий юмор и умопомрачительную галантность. Паренек сидел, не в силах произнести ни звука, и только тихо краснел.
Василиса решила, что на нее обиделись из-за шишки.
— Я не хотела делать тебе больно, так получилось. Меня Леший научил новому заклинанию: можно сидеть на дереве здесь, а шишки с дерева срывать в соседнем лесу. Но когда в чужом обличье находишься, то иногда всякие глупости получаются. Вот моя мама, рассказывают, была настоящей колдуньей, дружила с лесными берегинями и духами, многое умела, но она умерла давным-давно. Никто не знает, как это произошло. Все попытки натыкаются на странную темную силу. У Бабы-Яги даже волшебное зеркало треснуло, пришлось искать новое.
— А Липуня сказал, что ты волшебница.
— Нет. Я еще учусь волшебству и мало чего знаю. Но я обязательно стану колдуньей и выясню, кто погубил мою мать. Ты, главное, отцу не рассказывай, что видел. Он почему-то наших волшебников не любит и будет ругаться.
НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ
Пушистый солнечный зайчик осторожно вскарабкался на подоконник, задержался на мгновение и затем тихонько по одеялу и подушке перебрался на лицо спящего человека.
После трудного путешествия ужасно хочется спать, но зайчик попался настырный. Он даже умудрился забраться под подушку, под которой соня попытался спрятаться.
Продрав глаза, Санька с хрустом потянулся и уселся на постели. Это был тот самый домик, куда привел его Липуня. Три комнаты, прихожая, огромная кухня. В прошлой жизни Санька всегда мечтал о таком доме, особенно по вечерам, когда они с теткой пытались разойтись на тесной кухоньке типовой малометражки.
День обещал быть чудесным.
Правда, нам частенько чего-нибудь обещают: большую конфету, если будем слушаться родителей; замечательную, интересную и денежную работу, если будем хорошо учиться. Выигрыш в лотерею. Да мало ли еще чего. И мы ждем выполнения этих обещаний, ждем этого чудесного будущего, совершенно не обращая внимания на то, что есть замечательное настоящее. А следует просто остановиться на мгновение и посмотреть по сторонам, увидеть это хорошее здесь, сейчас — в нашем сегодняшнем дне. А прекрасное далеко — настанет оно или нет, кто знает? Это ведь так, слова. Судьба слегка дунет, и нет их.
И тут ожил пояс. Он медленно приподнялся над лавкой, на мгновение неподвижно завис, словно раздумывая, куда податься, а затем плавно поплыл в воздухе.
От удивления Санька вытаращил глаза.
— Это что еще за чертовщина? Кто набрался наглости здесь колдовать? Я тут, понимаешь, у самого Берендея на службе состою. Во дворце по углам нечисть гоняю, а она у меня дома завелась. Да я этого кудесника в мелкий порошок разотру. Да я его в бараний рог закручу. Да я ему… Хотя, с другой стороны, раз колдует, значит, не боится или какое-то жутко заковыристое волшебство в запасе имеет. И вот это уже плохо, даже опасно. Вот возьмет сейчас ремешок и вокруг горла обмотается.
Не отрывая взгляда от свихнувшегося предмета одежды, парнишка пошарил вокруг себя, нащупывая меч. Под руки попалась кочерга. Все лучше, чем ничего. Зажав ее в руке, Санька потихоньку слез на пол и на цыпочках пошел вслед за поясом, который все так же неторопливо плыл вдоль стены. Дело ясное — наводили порчу. Сначала очертят круг, потом гром и молния, заклинания всякие на стене проявятся, и готовьте тапочки, погиб в расцвете лет.
— У, демон неструганный. Сейчас поймаю, все колдовство назад вгоню, — тихо матерился «ответственный за царскую нечисть».
Он сосредоточенно ходил по комнате, боясь пропустить тот момент, когда обнаружится неизвестный и, несомненно, злой колдун. Нервы были напряжены до предела, и когда краем глаза он заметил появившуюся смутную тень, то резко остановился и, развернувшись, замахнулся своим оружием. Но, обескураженный, остановился. На него с выпученными глазами и раскрытым ртом смотрел воевода.
— Липуня, осторожно! — предостерегающе вскинул руку Санька. — У меня тут нечистая сила шалит. Со свету сжить хочет. Гляди, что вытворяет.
Грянул хохот. Липуня веселился до слез. Он захлебывался от смеха, икал. В конце концов, свалился на пол и продолжал смеяться там. Наконец, успокоившись, уселся и произнес:
— Уф, слава богу. А я-то уж, грешным делом, решил, что у тебя после путешествия с головой не все в порядке. Захожу, а ты босой, в одних портках по комнате кружишь да еще кочергу как флаг держишь. Эх ты, Аника-воин. Это ведь Домовой.
— Домовой?
— Он самый. Скучно ему. Ты здесь не первый день живешь, а его не замечаешь. Вот он и устроил маленькое представление. У тебя еще так, семечки. Вот один мой знакомый своего Домового умудрился обидеть ненароком. Так тот ему такой погромчик сообразил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47