В окончательной редакции перевод ряда стихов,
может быть, получил бы иную формулировку, как об этом можно думать на
основании переводов коранических цитат в позднейших работах И.Ю.
Крачковского"[Коран. Перевод и комментарии И.Ю. Крачковского, с. 10.].
В рукописи, над которой И.Ю. Крачковский работал с 1921 по 1930
год, неоднократно возвращаясь к ней и позднее, сохранялся и разнобой в
форме собственных имен, что также оговорено в предисловии к переводу.
"Решение вопроса о фиксации арабской формы для библейских имен (Муса
вместо Моисей, Харун вместо Аарон и т. п.) взяли на себя подготовители
и редактор (как указано в книге - В.А. Крачковская, П.А. Грязневич и
В.И. Беляев. - Л.К.), так как у автора на протяжении всего текста
встречается непоследовательная передача - то в одной, то в другой
форме"[Там же с. 11].
В комментариях академика Крачковского, имеющих форму
предварительного "краткого конспекта примечаний", ощущается порой
сильное влияние мусульманской традиции и ее модернизированных
истолкований. Впрочем, иногда это воспринимается как досадная описка,
своего рода lapsus kalami. Так, в примечании 62 к словам 91-го аята
второй суры Корана "Кто был врагом Джибрилу..." сказано: "У евреев
Гавриил - злой ангел"[Коран. Перевод и комментарии И.Ю. Крачковского,
с. 508.]. На поверку Гавриил в иудаизме, как и в христианстве, - один
из главных ангелов - "сила господня", он характеризуется не злыми, а
добрыми качествами. Мнение же о том, что он считается в иудаизме
грозным, злым, как оказывается, идет от мусульман, авторов известных
тафсиров - аль-Бухари (810-870), аз-3амахшари (1074-1143), аль-Байдави
(ум. ок. 1286 г.), которые, добросовестно пересказывая Коран, создали
впечатление, что раз враги Джибриля - "враги божьи", иудеи, то и их
ангел Гавриил - злой. Таким образом, в комментарии в этом случае
оказалась описка или, вернее, некритически воспринятый взгляд
мусульманских истолкователей Корана. То, что такое мнение было среди
мусульман распространено, определило, очевидно, и детальный рассказ о
причине его возникновения еще в старых энциклопедических изданиях, в
том числе выходивших в царской России[См. ст. "Гавриил". - Еврейская
энциклопедия. Спб., б. г., т. 5, с. 931-932.].
И.Ю. Крачковский, в целом высоко оценивая значение перевода
Корана Г.С. Саблукова, вместе с тем справедливо отметил, что "его
основная установка на понимание текста согласно поздней мусульманской
традиции едва ли правильна..."[Крачковский И.Ю. Избранные сочинения,
т. 5, с. 128.]. Однако нельзя не отметить, что влияние этой традиции
порой сказывается и в переводе Крачковского, в том виде, как он издан
в 1963 году. И лишь детальные комментарии в известной мере это влияние
ослабляют.
Вот пример. Коран, как мы уже отметили, первое крупное
произведение письменно зафиксированной арабской прозы. К тому же
прозы, хотя и записанной, но чаще всего с устной передачи, а порой
воспроизведенной по памяти через годы после ее произнесения. Было бы
странно, если бы в таком тексте не встречалось тех или иных
непоследовательностей, описок, недосмотров и т. п. Те, кто считал его
сочинением, не сотворенным людьми, "священным", "божественным", и даже
создал мусульманское учение о его "неподражаемости" - иджаз
аль-Куръан, не хотели замечать этих недостатков, а если и замечали их,
то пытались всячески затушевать, шли на их искусственные истолкования.
Так случилось с чтением начала 121-го аята 16-й суры Корана - "Пчелы":
"инна Ибрахйма кяна-уммятан", то есть: "подлинно, Ибрахим был народ
(народом)". Вопреки элементарной логике, вместо арабского слова
"уммятан" предлагали читать другие слова, особенно часто "имам" -
стоящий впереди, предстоятель, ибо в 118-м аяте 2-й суры Корана Аллах,
обращаясь к Ибрахиму, говорит, что он поставит (или - сделает) его
"для людей имамом".
Однако и среди мусульманских богословов появились истолкователи,
не удовлетворявшиеся такой подменой. Из них шейх-уль-ислам аль-Хамиди
подыскал "обоснование" 121-му аяту 16-й суры в том, что якобы лишь об
Ибрахиме, соединявшем в себе превосходные добродетели многих, можно
сказать, что он один будто был "некоторого рода обществом" - "бер
джемагат булды"[Аль-Хамиди. Куръан тафсири. Казань, 1907, т. 1, с. 499
(на татарском яз.).].
Переводчики Корана на русский, немецкий и другие европейские
языки, как правило, продолжали следовать за основной мусульманской
традицией. И у Саблукова и у Крачковского написано: "был имамом".
Саблуков, правда, готовил особое пояснение слова "уммят (уммятан)" для
второго выпуска Приложений к переводу Корана, оставшегося
неопубликованным, а Крачковский указал в примечании другие переводы и
исследования, и в их числе критическую работу проф. Е.А. Малова
(1835-1918), о котором в "Очерках по истории русской арабистики" писал
как об "основательном знатоке татарского и арабского
языков"[Крачковский И.Ю. Избранные сочинения, т. 5, с. 129.]. Более
определенно примечание к новому изданию немецкого перевода Макса
Геннинга, где сказано: "Другое чтение: eine Gemeinde (umma)"[Der
Koran. Aus dem arabischen Ubersetzung von Max Henning. (Reclams
Universal Bibliothek, Bd. 351), 1968, S. 259.], то есть община,
общество, приход; по-арабски умма - народ. Так, истина, преодолевая
клерикальную традицию, медленно, но настоятельно пробивает путь к
широкому читателю.
О догмате несотворенности Корана
Философия, история, филология, медицина и точные науки,
развивавшиеся в средние века в Халифате, получили широкое признание
далеко за его пределами. Теперь, после крушения колониальной системы
империализме и образования на ее развалинах ряда самостоятельных,
суверенных государств Азии и Африки, играющих все более заметную
политическую и экономическую роль в современном мире, об этом факте
заговорило и исламоведение Запада.
Называя по признаку литературного языка и письменности культуру,
науку и технику всех народов Халифата арабской и произвольно сужая
понятием "ислам" весь их многогранный образ жизни, английский
исламовед Уильям Монтгомери Уотт пишет: "Когда арабские исследования,
арабская мысль, арабские сочинения предстают в полном объеме,
становится ясно, что без арабов европейская наука и философия не
смогли бы развиваться такими темпами. Арабы были не просто
передатчиками, но подлинными носителями греческой мысли. Они не только
сохранили живыми науки, которые постигли, но и расширили их диапазон.
Когда около 1100 г. европейцы стали серьезно интересоваться наукой и
философией своих врагов сарацинов (от арабского "шаркин" - восточных;
имеются в виду арабы, турки, иранцы, народы Северной Африки. - Л.К.),
эти науки были в расцвете. Европейцам пришлось учиться у арабов всему,
что было возможно, прежде чем они смогли двинуться вперед"[Монтгомери.
Уотт У. Влияние ислама на средневековую Европу. М., 1976, с. 65.].
Еще на грани VIII-IX веков, отмеченных значительным оживлением
экономической и культурной жизни Халифата, в нем возникают и получают
распространение передовые для своего времени идейные течения,
сторонники которых разрабатывают учения, приходившие в противоречие со
взглядами суннитских ортодоксов схоластов. Они знакомятся с
выдающимися творениями древней науки и литературы, в том числе с
сочинениями Аристотеля и других мыслителей древних Греции, Ирана,
Индии, переводят их, в меру сил и возможностей развивают свою
философскую, научную мысль. В числе сторонников таких позитивных
течений находились люди, получившие название мутазилитов (от арабского
"му'тазила" - удаляющиеся, отделяющиеся, обособившиеся), которые очень
рано были втянуты в догматические споры, в том числе о сотворенности
или несотворенности Корана. В Халифате о них говорили как о "людях
справедливости и единства" (бога) - "ахль альадль ва-т-таухид".
Согласно мутазилитам, Коран сотворен Аллахом, а допущение
извечности и несотворенности этой книги равносильно наделению ее
свойствами бога или, иначе, признанию наряду с Аллахом второго бога.
Мутазилиты толковали Коран во многом аллегорически, своих же
противников - суннитских богословов-ортодоксов - именовали
двоебожниками, сопоставляли их взгляды с учением христиан об Иисусе
Христе и его "единосущности" богу. Согласно доводам
теологов-мутазилитов, этим самым ортодоксы-сунниты нарушают принцип
ислама - "асль ат-таухид" - "корень признания единства" Аллаха.
Как сторонники умеренно-рационалистического течения в исламе,
мутазилиты вскоре нашли поддержку со стороны аббасидского халифа
Мамуна (813-833), сурового феодального правителя, проявлявшего интерес
к науке и литературе. Учение мутазилитов, признававшее свободу
человеческой воли, как и воли ангелов и Иблиса - дьявола, считавшее,
что Коран не извечен и является всего лишь одним из творений Аллаха,
отрицавшее антропоморфизм Аллаха, стало при Мамуне официальным,
обязательным, государственной доктриной. Инакомыслящих преследовала
своего рода мусульманская инквизиция - михна, для многих оказавшаяся
тяжелейшим испытанием (таково и буквальное значение этого слова).
Михна свирепствовала, лишь изредка несколько ослабляя свою изощренную
суровость. Это относится, в частности, ко времени правления двух
преемников Мамуна - халифов Мутасима и Васика, и была уничтожена лишь
в правление халифа Мутаваккиля (847-861), когда учение мутазилитов
было отвергнуто, объявлено еретическим. Тем не менее мутазилитами,
пытавшимися примирить ислам с некоторыми положениями античной
философии, были высказаны смелые для того времени мысли о Коране,
оставившие положительный след в истории общественной мысли Востока.
Однако было бы несправедливо умолчать о том, что критика взглядов
мусульманской суннитской ортодоксии велась видными представителями
общественной мысли Халифата задолго до возникновения мутазилитской
"ереси". Так, известный поэт Башшар ибн Бурд (убит в 783 г.) на
многолюдном собрании в Басре, выслушав стихотворения современных ему
поэтов, сказал о некоторых из них: "Эти стихи лучше любой суры
Корана". А младший современник Башшара ибн Бурда арабский поэт
Абу-ль-Атахия (ок. 750-825) не только не признавал несотворенности
Корана, но считал, что некоторые из его собственных стихотворений по
своим качествам намного выше коранических сур.
В IX веке с резкой критикой Корана как литературного памятника
выступил арабский мыслитель и литератор Ибн ар-Равенди, примыкавший
раньше к мутазилитам, а затем разошедшийся с ними и написавший против
них несколько сочинений. "...Он порвал не с одним му'тазилизмом, но и
с исламом в целом, подвергнув резкой критике достоинства Корана как
литературного памятника. Его анализ направлялся и на сущность
догматики вообще всех откровенных религий: в явлениях видимого мира он
не мог усмотреть подтверждения мудрости или справедливости его творца.
При таком необычном для мусульманской среды содержании его
произведений вполне понятна их литературная судьба. Они до нас
непосредственно не дошли и только по отрывочным упоминаниям
опровергавших его врагов можно составить некоторое представление,
конечно, принимая во внимание искажающую призму полемики"[Крачковский
И.Ю. Забытый источник для характеристики сочинений Ибн ар-Равенди. -
Доклады АН СССР. Серия В, 1926, с.71.]. Так, сохранилось его
утверждение, что "у проповедника Актама ибн ас-Сайфи можно найти куда
более изящную прозу, чем в Коране"[Мец А. Мусульманский Ренессанс, с.
280.].
Вопреки стараниям ретроградов, вольнодумные мысли Ибн ар-Равенди
не угасли. Существует мнение[Massignon L. La passion d'al-Halladj,
martyr mystique de l'Islarn. I. P., 1922, p. 148; Крачковский И.Ю.
Забытый источник для характеристики сочинений Ибн ар-Равенди, с. 74.],
что именно его творчество вдохновило арабского поэта и мыслителя
Абу-ль-Аля аль-Маарри на создание в 1033 году вольнодумного "Послания
о прощении" ("Рисалат аль-гуфран") - "остроумнейшей пародии на
традиционные мусульманские описания загробной жизни"[Крачковский И.Ю.
Избранные сочинения. М.-Л., 1956, т. 2, с. 300.]. А в числе
пародируемых в ней представлений первое место занимают те, что
опираются на Коран. Уже отмечалось, что Абу-ль-Аля не отдавал
предпочтения ни одной религии. Так же он относился и к их священным
писаниям. Еще в своем обширном стихотворном цикле "Обязательность
необязательного" ("Аль-Лузумийят") Абу-ль-Аля писал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
может быть, получил бы иную формулировку, как об этом можно думать на
основании переводов коранических цитат в позднейших работах И.Ю.
Крачковского"[Коран. Перевод и комментарии И.Ю. Крачковского, с. 10.].
В рукописи, над которой И.Ю. Крачковский работал с 1921 по 1930
год, неоднократно возвращаясь к ней и позднее, сохранялся и разнобой в
форме собственных имен, что также оговорено в предисловии к переводу.
"Решение вопроса о фиксации арабской формы для библейских имен (Муса
вместо Моисей, Харун вместо Аарон и т. п.) взяли на себя подготовители
и редактор (как указано в книге - В.А. Крачковская, П.А. Грязневич и
В.И. Беляев. - Л.К.), так как у автора на протяжении всего текста
встречается непоследовательная передача - то в одной, то в другой
форме"[Там же с. 11].
В комментариях академика Крачковского, имеющих форму
предварительного "краткого конспекта примечаний", ощущается порой
сильное влияние мусульманской традиции и ее модернизированных
истолкований. Впрочем, иногда это воспринимается как досадная описка,
своего рода lapsus kalami. Так, в примечании 62 к словам 91-го аята
второй суры Корана "Кто был врагом Джибрилу..." сказано: "У евреев
Гавриил - злой ангел"[Коран. Перевод и комментарии И.Ю. Крачковского,
с. 508.]. На поверку Гавриил в иудаизме, как и в христианстве, - один
из главных ангелов - "сила господня", он характеризуется не злыми, а
добрыми качествами. Мнение же о том, что он считается в иудаизме
грозным, злым, как оказывается, идет от мусульман, авторов известных
тафсиров - аль-Бухари (810-870), аз-3амахшари (1074-1143), аль-Байдави
(ум. ок. 1286 г.), которые, добросовестно пересказывая Коран, создали
впечатление, что раз враги Джибриля - "враги божьи", иудеи, то и их
ангел Гавриил - злой. Таким образом, в комментарии в этом случае
оказалась описка или, вернее, некритически воспринятый взгляд
мусульманских истолкователей Корана. То, что такое мнение было среди
мусульман распространено, определило, очевидно, и детальный рассказ о
причине его возникновения еще в старых энциклопедических изданиях, в
том числе выходивших в царской России[См. ст. "Гавриил". - Еврейская
энциклопедия. Спб., б. г., т. 5, с. 931-932.].
И.Ю. Крачковский, в целом высоко оценивая значение перевода
Корана Г.С. Саблукова, вместе с тем справедливо отметил, что "его
основная установка на понимание текста согласно поздней мусульманской
традиции едва ли правильна..."[Крачковский И.Ю. Избранные сочинения,
т. 5, с. 128.]. Однако нельзя не отметить, что влияние этой традиции
порой сказывается и в переводе Крачковского, в том виде, как он издан
в 1963 году. И лишь детальные комментарии в известной мере это влияние
ослабляют.
Вот пример. Коран, как мы уже отметили, первое крупное
произведение письменно зафиксированной арабской прозы. К тому же
прозы, хотя и записанной, но чаще всего с устной передачи, а порой
воспроизведенной по памяти через годы после ее произнесения. Было бы
странно, если бы в таком тексте не встречалось тех или иных
непоследовательностей, описок, недосмотров и т. п. Те, кто считал его
сочинением, не сотворенным людьми, "священным", "божественным", и даже
создал мусульманское учение о его "неподражаемости" - иджаз
аль-Куръан, не хотели замечать этих недостатков, а если и замечали их,
то пытались всячески затушевать, шли на их искусственные истолкования.
Так случилось с чтением начала 121-го аята 16-й суры Корана - "Пчелы":
"инна Ибрахйма кяна-уммятан", то есть: "подлинно, Ибрахим был народ
(народом)". Вопреки элементарной логике, вместо арабского слова
"уммятан" предлагали читать другие слова, особенно часто "имам" -
стоящий впереди, предстоятель, ибо в 118-м аяте 2-й суры Корана Аллах,
обращаясь к Ибрахиму, говорит, что он поставит (или - сделает) его
"для людей имамом".
Однако и среди мусульманских богословов появились истолкователи,
не удовлетворявшиеся такой подменой. Из них шейх-уль-ислам аль-Хамиди
подыскал "обоснование" 121-му аяту 16-й суры в том, что якобы лишь об
Ибрахиме, соединявшем в себе превосходные добродетели многих, можно
сказать, что он один будто был "некоторого рода обществом" - "бер
джемагат булды"[Аль-Хамиди. Куръан тафсири. Казань, 1907, т. 1, с. 499
(на татарском яз.).].
Переводчики Корана на русский, немецкий и другие европейские
языки, как правило, продолжали следовать за основной мусульманской
традицией. И у Саблукова и у Крачковского написано: "был имамом".
Саблуков, правда, готовил особое пояснение слова "уммят (уммятан)" для
второго выпуска Приложений к переводу Корана, оставшегося
неопубликованным, а Крачковский указал в примечании другие переводы и
исследования, и в их числе критическую работу проф. Е.А. Малова
(1835-1918), о котором в "Очерках по истории русской арабистики" писал
как об "основательном знатоке татарского и арабского
языков"[Крачковский И.Ю. Избранные сочинения, т. 5, с. 129.]. Более
определенно примечание к новому изданию немецкого перевода Макса
Геннинга, где сказано: "Другое чтение: eine Gemeinde (umma)"[Der
Koran. Aus dem arabischen Ubersetzung von Max Henning. (Reclams
Universal Bibliothek, Bd. 351), 1968, S. 259.], то есть община,
общество, приход; по-арабски умма - народ. Так, истина, преодолевая
клерикальную традицию, медленно, но настоятельно пробивает путь к
широкому читателю.
О догмате несотворенности Корана
Философия, история, филология, медицина и точные науки,
развивавшиеся в средние века в Халифате, получили широкое признание
далеко за его пределами. Теперь, после крушения колониальной системы
империализме и образования на ее развалинах ряда самостоятельных,
суверенных государств Азии и Африки, играющих все более заметную
политическую и экономическую роль в современном мире, об этом факте
заговорило и исламоведение Запада.
Называя по признаку литературного языка и письменности культуру,
науку и технику всех народов Халифата арабской и произвольно сужая
понятием "ислам" весь их многогранный образ жизни, английский
исламовед Уильям Монтгомери Уотт пишет: "Когда арабские исследования,
арабская мысль, арабские сочинения предстают в полном объеме,
становится ясно, что без арабов европейская наука и философия не
смогли бы развиваться такими темпами. Арабы были не просто
передатчиками, но подлинными носителями греческой мысли. Они не только
сохранили живыми науки, которые постигли, но и расширили их диапазон.
Когда около 1100 г. европейцы стали серьезно интересоваться наукой и
философией своих врагов сарацинов (от арабского "шаркин" - восточных;
имеются в виду арабы, турки, иранцы, народы Северной Африки. - Л.К.),
эти науки были в расцвете. Европейцам пришлось учиться у арабов всему,
что было возможно, прежде чем они смогли двинуться вперед"[Монтгомери.
Уотт У. Влияние ислама на средневековую Европу. М., 1976, с. 65.].
Еще на грани VIII-IX веков, отмеченных значительным оживлением
экономической и культурной жизни Халифата, в нем возникают и получают
распространение передовые для своего времени идейные течения,
сторонники которых разрабатывают учения, приходившие в противоречие со
взглядами суннитских ортодоксов схоластов. Они знакомятся с
выдающимися творениями древней науки и литературы, в том числе с
сочинениями Аристотеля и других мыслителей древних Греции, Ирана,
Индии, переводят их, в меру сил и возможностей развивают свою
философскую, научную мысль. В числе сторонников таких позитивных
течений находились люди, получившие название мутазилитов (от арабского
"му'тазила" - удаляющиеся, отделяющиеся, обособившиеся), которые очень
рано были втянуты в догматические споры, в том числе о сотворенности
или несотворенности Корана. В Халифате о них говорили как о "людях
справедливости и единства" (бога) - "ахль альадль ва-т-таухид".
Согласно мутазилитам, Коран сотворен Аллахом, а допущение
извечности и несотворенности этой книги равносильно наделению ее
свойствами бога или, иначе, признанию наряду с Аллахом второго бога.
Мутазилиты толковали Коран во многом аллегорически, своих же
противников - суннитских богословов-ортодоксов - именовали
двоебожниками, сопоставляли их взгляды с учением христиан об Иисусе
Христе и его "единосущности" богу. Согласно доводам
теологов-мутазилитов, этим самым ортодоксы-сунниты нарушают принцип
ислама - "асль ат-таухид" - "корень признания единства" Аллаха.
Как сторонники умеренно-рационалистического течения в исламе,
мутазилиты вскоре нашли поддержку со стороны аббасидского халифа
Мамуна (813-833), сурового феодального правителя, проявлявшего интерес
к науке и литературе. Учение мутазилитов, признававшее свободу
человеческой воли, как и воли ангелов и Иблиса - дьявола, считавшее,
что Коран не извечен и является всего лишь одним из творений Аллаха,
отрицавшее антропоморфизм Аллаха, стало при Мамуне официальным,
обязательным, государственной доктриной. Инакомыслящих преследовала
своего рода мусульманская инквизиция - михна, для многих оказавшаяся
тяжелейшим испытанием (таково и буквальное значение этого слова).
Михна свирепствовала, лишь изредка несколько ослабляя свою изощренную
суровость. Это относится, в частности, ко времени правления двух
преемников Мамуна - халифов Мутасима и Васика, и была уничтожена лишь
в правление халифа Мутаваккиля (847-861), когда учение мутазилитов
было отвергнуто, объявлено еретическим. Тем не менее мутазилитами,
пытавшимися примирить ислам с некоторыми положениями античной
философии, были высказаны смелые для того времени мысли о Коране,
оставившие положительный след в истории общественной мысли Востока.
Однако было бы несправедливо умолчать о том, что критика взглядов
мусульманской суннитской ортодоксии велась видными представителями
общественной мысли Халифата задолго до возникновения мутазилитской
"ереси". Так, известный поэт Башшар ибн Бурд (убит в 783 г.) на
многолюдном собрании в Басре, выслушав стихотворения современных ему
поэтов, сказал о некоторых из них: "Эти стихи лучше любой суры
Корана". А младший современник Башшара ибн Бурда арабский поэт
Абу-ль-Атахия (ок. 750-825) не только не признавал несотворенности
Корана, но считал, что некоторые из его собственных стихотворений по
своим качествам намного выше коранических сур.
В IX веке с резкой критикой Корана как литературного памятника
выступил арабский мыслитель и литератор Ибн ар-Равенди, примыкавший
раньше к мутазилитам, а затем разошедшийся с ними и написавший против
них несколько сочинений. "...Он порвал не с одним му'тазилизмом, но и
с исламом в целом, подвергнув резкой критике достоинства Корана как
литературного памятника. Его анализ направлялся и на сущность
догматики вообще всех откровенных религий: в явлениях видимого мира он
не мог усмотреть подтверждения мудрости или справедливости его творца.
При таком необычном для мусульманской среды содержании его
произведений вполне понятна их литературная судьба. Они до нас
непосредственно не дошли и только по отрывочным упоминаниям
опровергавших его врагов можно составить некоторое представление,
конечно, принимая во внимание искажающую призму полемики"[Крачковский
И.Ю. Забытый источник для характеристики сочинений Ибн ар-Равенди. -
Доклады АН СССР. Серия В, 1926, с.71.]. Так, сохранилось его
утверждение, что "у проповедника Актама ибн ас-Сайфи можно найти куда
более изящную прозу, чем в Коране"[Мец А. Мусульманский Ренессанс, с.
280.].
Вопреки стараниям ретроградов, вольнодумные мысли Ибн ар-Равенди
не угасли. Существует мнение[Massignon L. La passion d'al-Halladj,
martyr mystique de l'Islarn. I. P., 1922, p. 148; Крачковский И.Ю.
Забытый источник для характеристики сочинений Ибн ар-Равенди, с. 74.],
что именно его творчество вдохновило арабского поэта и мыслителя
Абу-ль-Аля аль-Маарри на создание в 1033 году вольнодумного "Послания
о прощении" ("Рисалат аль-гуфран") - "остроумнейшей пародии на
традиционные мусульманские описания загробной жизни"[Крачковский И.Ю.
Избранные сочинения. М.-Л., 1956, т. 2, с. 300.]. А в числе
пародируемых в ней представлений первое место занимают те, что
опираются на Коран. Уже отмечалось, что Абу-ль-Аля не отдавал
предпочтения ни одной религии. Так же он относился и к их священным
писаниям. Еще в своем обширном стихотворном цикле "Обязательность
необязательного" ("Аль-Лузумийят") Абу-ль-Аля писал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46