В-четвертых, этот ворюга сидит у нас в кулаке, и на него и его советников у нас собрана целая куча папок. В-пятых…
— Достаточно. — Дебрен осторожно сел, придерживая сползающий букетик. — Ты прав, Деф Гроот. Памятник тебе обеспечен. Что это за растения?
— Дефольские незабудки. Тебе их положила женщина, когда узнала, что лекарство, стоимостью шестьсот талеров, ты в грязь втоптал. Вероятно, думала, что больше не проснешься. Кипанчо так тебя треснул, что палку сломал. Говорит, у него в голове что-то закружилось, и он на минуту перестал координировать движения.
Дебрен смотрел на светловолосую женщину, которая после недолгого колебания встала с кровати и направилась к нему. Он хотел подняться, но слишком уж кружилась голова, а в ногах были не мышцы, а бессильная размазня.
Когда она подошла, он успел заметить у нее в руке знакомый мешочек. Убрать свою руку он не успел. Прежде чем подумал, что надо бы ее убрать за спину, женщина прильнула к ней сухими губами. Глаза и нос у нее были в слезах.
— Она не знает, как тебя благодарить, — перевел Деф Гроот, когда Дебрену наконец удалось мягкими подергиваниями и отчаянным покашливанием заставить светловолосую отступить на два шага. — Вот тебе и крестьянский ум, благодарность простого народа. Объяснить ей, как быстро, дешево и не без приятности она может тебя отблагодарить за жизнь дочери?
— А ты хочешь до своего восстания дожить? — буркнул Дебрен. Душист шутовски поклонился, дав понять, что намек понял. — Откуда она взяла?..
— Кипанчо велел дать ей лекарство и сказать, что это от тебя. Он думал, что у него она могла бы не взять. Видимо, разбирается в родительских инстинктах не лучше, чем я в астрономии, но все получилось хорошо. Как видишь. Глупо выглядело бы, если б Чудовище из Ламанксены ни с того ни с сего принялось спасать дефольских детей. Рискуя при этом собственной жизнью.
— И много он дал?
— Все. Я требовал разделить порцию так, как говорил ты, или хотя бы пополам, но ты же знаешь этого кретина. Уж если упрется…
В этот момент женщина робко прервала его.
— Она спрашивает, как давать лекарство.
Дебрен объяснил, а потом с легким сожалением смотрел, как она уходит. Высокая, прекрасно сложенная… У нее было все, чтобы вернуть мужчине долг. И главное, с лихвой…
— Достаточно свистнуть, — с легкой усмешкой бросил Деф Гроот. — Может, и не стала бы подпрыгивать от восторга, но пришла бы наверняка. Ты спас ее единственного ребенка и пытался спасти все, что нажила семья. Она благодарна тебе так, что это почти заменит вам любовь. Кроме того, она в отчаянии, одинока, растеряна. Надеется, что мужские руки принесут ей хотя бы немного безопасности. Не раздумывай, а просто тащи бабу на мою телегу. Не пожалеешь.
Дебрен, злясь на самого себя, разрядил ярость на каком-то комаре-переростке, присевшем на стол. Точным щелчком сплющил насекомому голову и продолжал сидеть, держа на коленях букетик и глядя на дрожащие в агонии крылышки кровопийцы. Все четыре крылышка горели отсветом пожирающего ветряк пламени. Из раздавленного тельца вытекла на доски большая капля крови. Мерзопакостная тварь погибла слишком поздно, вред она уже нанести успела. Кто-то теперь будет чесаться и, возможно, даже…
— О Махрусе, — вздохнул он.
— Молитвами боли не вылечишь, — продолжал Деф Гроот. — Когда я подбрасывал тебе листок с отпечатками руки, то попутно взглянул на твои вещи. Меня заинтересовала подушка, никак не сочетающаяся с образом бродячего голодранца-магуна. В ней есть дыра, ты, вероятно, не заметил. Так вот я сунул в нее любознательный палец, ведь нам, конспираторам, везде чудятся тайники и всяческие… Ну и что я нахожу? Кроме перьев, разумеется?
— Деф Гроот, позови его. Позови Кипанчо.
— Спокойно, не горит. Впрочем, с горением я перебрал. — Он глянул на ветряк. — Но уже спешить к нему нет смысла. Во всяком случае, к этому. Но вот утверждать, что тебе, возможно, следовало бы поскорее вернуться туда, откуда ты прибыл, я б рискнул.
Дебрен сел на траву.
— Что, переборщил с заклинаниями? Неудивительно. Жаль, что ты не мог видеть себя со стороны. Ты скакал так, что здешние зайцы единодушно провозгласили бы тебя королем, если б Кипанчо в суматохе не утопил их. Теперь расплачиваешься. Ничего даром, как говорят женщины.
— Замолкни. И лучше заткни баклагу. — Дебрен оперся о стол и начал растирать себе ногу. — Чума и сифилис! Надо было раньше… Какого черта меня на этот гангарин дернуло.
— Бредишь, — поставил диагноз Деф Гроот. — Видать, ты и разума немало в борьбу вложил. А это доказывает, что разум — хорошо, но сила лучше. Ну да ладно. О чем я… Ага. — Он отхлебнул вина. — О подушке. Не догадываешься, кто ее тебе под голову подложил? Небось думаешь, та баба, которая вместо двух своих соблазнительных сисек кладет на сердце спасителю незабудки? Ошибаешься. Удобством ты обязан мне. И приятными снами — тоже.
— Снами? — простонал Дебрен. Нога болела.
— Не помнишь? А может, стыдно сказать? И не надо. Я душист, а душист знает о таких вещах, от которых старая акушерка или бордель-маман с ног до головы румянцем бы покрылись. И молчи, ибо профессиональная тайна — для нас первое дело.
— Ты упился и несешь незнамо что, — ответил диагнозом на диагноз Дебрен.
— Из профессионального любопытства спрашиваю: тебя такие мысли посещают всегда, когда ты на этой подушке спишь?
— Не понимаю, о чем ты, — проворчал Дебрен. Почти искренне. Собственно, даже совершенно честно. Просто ему немного недоставало уверенности. Потому что, хотя он не знал, но где-то в глубине, очень глубоко…
— Для того, чтобы разгадывать сны, душист не нужен, если человек в обтягивающие штаны влез.
— Деф Гроот, думай, что го…
— Я пытаюсь угадать, серебряный шарик, который ты на сердце носишь, и подушку тебе одна и та же женщина подарила? Или разные? А, Дебрен? Та же.
Дебрен не ответил, но что-то в его лице или глазах сделало это за него.
— Так я и думал. В чарах я не разбираюсь, поэтому не могу сказать, сколько правды в том, что о них, женщинах, болтают. Но то, что болтают, — знаю. А ты?
— Что мне надо знать? — пробормотал Дебрен, избегая взгляда рыжеволосого.
— Что меж баб ходят слухи, будто локон, подаренный милому, поддерживает его верность и не позволяет о ней забыть. Где этот локон следует хранить, точно неизвестно, но большинство согласно в том, что как можно ближе к средоточию любви. Но тут возникает серьезная проблема, причем двоякого свойства. Теоретическая, ибо до сих пор никто точно не указал, какая часть тела имеется в виду. И практическая: как локон, по возможности довольно густой, разместить вблизи этой части тела? Я знал одну даму, которая сыпала мужу в суп мелко порезанные космы, потому что, по ее мнению, сердце находится довольно близко к желудку. Ох и намучился он, бедняга.
— Какого черта ты мне дурью голову забиваешь?
— А такого, что нравишься ты мне, хоть горизонты у тебя и узкие. Потому что, когда ты без сознания лежал и я от наличных тебя освобождал, то глянул разок на твой серебряный шарик, чтобы проверить, не обманули ли меня глаза, и в наличные это серебро не входит.
— Ты меня обчистил?
— Не обчистил, а просто взял все, что полагается за проигранный тобою второй спор. Я и так потерпел ущерб, потому что из полученного дуката ты часть на малярийный определитель ухлопал. Но бог с ними, с деньгами. У меня вызвал беспокойство знак, оттиснутый на шарике.
— Это знак мануфактуры, — пожал плечами Дебрен. — Нечетко выдавленный стилизованный наконечник стрелы. Это была пулька для арбалета. Видимо, изготовила ее старая фирма, начинавшая с приспособлений для лука, отсюда и герб старинный. Сегодня пластинчатыми наконечниками уже никто не пользуется, разве что только на зверя. Гагская конвенция запрещает ковать такие наконечники. Они ломаются в теле, негуманны и, что еще важнее, даже самых легких лат не пробивают, да и прицельность у них никудышная.
— Никудышные-то у тебя глаза. Никакой это не пластинчатый наконечник, слепец, это разбитое сердце.
— Сердце совсем иначе… — начал Дебрен, но не закончил, сообразив, что для большинства людей истинная форма сердца навеки останется тайной. И что на детских рисунках и в искусстве именно так прянично и глуповато изображают эту важнейшую из мышц. — Ну ладно, вероятно, ты прав. Литейщик, наверное, хотел таким образом показать покупателю, что вложил в работу все свое сердце.
— Ой, Дебрен, Дебрен! Ты далеко не соблазнитель Каззанога, даже удивительно, что ты бабу от аиста отличаешь.
Не улавливаешь символики? Никакая это не пулька для арбалета, ну, разве что для того, из которого маленький голозадый ангелочек, Амук или как там его, в людей целится. Этот так называемый снаряд призван расщепить сердце парню, которого присмотрели в мужья. А волосы ране затягиваться не дают. Да, что ни говори, убийственная композиция.
— Что еще за волосы?
— Те, которые твоя черноволосая княжна в подушку запихала.
Дебрен поднялся. Вероятно, помогли проделанные раньше упражнения и подкрепленная магией кровеносная система. Но теперь он потерял контроль над своей системой циркуляции. Ему было и холодно, и жарко одновременно. Он бледнел и краснел тоже одновременно.
— Ты что-то сказал? — Слова с трудом прошли через стиснутую гортань.
Деф Гроот не успел ответить. Из-за ветряка и домика, извергавшего клубы пара, но все еще не загоравшегося, донесся боевой клич и протяжное «Уууааа!». Как минимум из полутора десятков глоток.
— О Боже… — Душист мгновенно побледнел. — Кипанчо… Мои планы…
Огонь — сила, а огня поблизости было предостаточно. Дебрен захватил, сколько удалось, и уже на бегу принялся поочередно усиливать формулой Стахануса свои мышцы, начиная снизу. Он знал, как сильно рискует, делая это наспех и пользуясь такого рода источником силы. Знал, что рискует заработать долговременную спазму мышц и позвонков — боль придет столь же неотвратимо, как заход солнца. Даром — ничего, так, кажется, говорят женщины. Он таких вещей не любил. Но сейчас другого выхода не было. Приходилось.
Мимо северного угла домишки он пронесся со скоростью мчащегося галопом коня. Думать о скорости было некогда, но аналогия мелькнула сама собой, когда он краем глаза засек летящую сквозь заросли красно-желтую попону, полощущуюся вслед за сивой гривой. В воздухе вибрировал крик и звук рога, по всему огороду колотили и свистели грабли и цепы.
Кипанчо вертелся, отбиваясь от босоногих крестьян, налетевших на него с трех сторон. С четвертой был пылающий ветряк и политая водой, испускающая пар, словно баня, стенка жилой пристройки. И Санса. С рыцарским рогом у губ, капалином в левой руке и стрелой в лодыжке. Стрела, видимо, оканчивалась современным коническим наконечником, выдержанным в духе подписанной в городе Гаге конвенции, поэтому пробила ногу и глубоко засела в досках стены, лишив оруженосца возможности двигаться. Несколько других стрел прошли мимо толстяка и теперь торчали в стенах домика и ветряка по всей их ширине и высоте, что говорило далеко не в пользу лучников. Принимая во внимание, что стреляли они с гребня вала, находящегося на расстоянии броска камня, результат был ничтожный.
Лишь через мгновение Дебрен сообразил, что четверо мужчин и пареньков, натягивающих луки, были не так уж плохи, как о том, казалось, говорил разброс стрел и факт, что Санса все еще был жив. Просто в первую очередь они охотились на рыцаря. Двое — те, что помоложе и поглупее, а возможно, честолюбивее, — продолжали пытать счастье.
Стрела с серым оперением помчалась в проем между цепейщиками и по дуге, отклоняясь, влетела через окно в ветряк на высоте двух сажен. Другая, не попав в поле действия укрепленных на латах магических розет, угодила в шею одному из мужчин. Мужчина свалился лицом вниз, дрыгая в агонии ногами. Лучник, которому на вид было не больше пятнадцати, упал на колени и схватился за голову, сраженный размером совершенного им преступления.
Третий лучник, наиболее хладнокровный, послал стрелу в Дебрена. Послал хорошо. Если б Дебрен не подкрепил силы формулой Стахануса и не был бы достаточно внимательным, то попадание было бы точным. Но Дебрен был внимателен. И способен отпрыгнуть.
Кто-то из крестьян, державшийся позади, замахнулся на него граблями. Дебрен рубанул его между глаз молнией. Второй, более сильной, сшиб четвертого лучника с вала в реку.
Кипанчо с ведрами в обеих руках выбил у недостаточно быстро отпрыгнувшего дефольца косу и повалил его. Четверо нападавших уже лежали между грядками, несколько других либо передвигались с трудом, держась за покалеченные конечности либо за окровавленную голову, либо подбирали выбитые могучим ударом оружие. Но еще оставалось с дюжину человек, пытающихся пробиться сквозь мельницу вращающихся ведер и подбадривающих друг друга криками.
Кто-то запустил топорик в Сансу. Оруженосец прикрылся шлемом господина, который он держал за подкладку, и отразил острие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Достаточно. — Дебрен осторожно сел, придерживая сползающий букетик. — Ты прав, Деф Гроот. Памятник тебе обеспечен. Что это за растения?
— Дефольские незабудки. Тебе их положила женщина, когда узнала, что лекарство, стоимостью шестьсот талеров, ты в грязь втоптал. Вероятно, думала, что больше не проснешься. Кипанчо так тебя треснул, что палку сломал. Говорит, у него в голове что-то закружилось, и он на минуту перестал координировать движения.
Дебрен смотрел на светловолосую женщину, которая после недолгого колебания встала с кровати и направилась к нему. Он хотел подняться, но слишком уж кружилась голова, а в ногах были не мышцы, а бессильная размазня.
Когда она подошла, он успел заметить у нее в руке знакомый мешочек. Убрать свою руку он не успел. Прежде чем подумал, что надо бы ее убрать за спину, женщина прильнула к ней сухими губами. Глаза и нос у нее были в слезах.
— Она не знает, как тебя благодарить, — перевел Деф Гроот, когда Дебрену наконец удалось мягкими подергиваниями и отчаянным покашливанием заставить светловолосую отступить на два шага. — Вот тебе и крестьянский ум, благодарность простого народа. Объяснить ей, как быстро, дешево и не без приятности она может тебя отблагодарить за жизнь дочери?
— А ты хочешь до своего восстания дожить? — буркнул Дебрен. Душист шутовски поклонился, дав понять, что намек понял. — Откуда она взяла?..
— Кипанчо велел дать ей лекарство и сказать, что это от тебя. Он думал, что у него она могла бы не взять. Видимо, разбирается в родительских инстинктах не лучше, чем я в астрономии, но все получилось хорошо. Как видишь. Глупо выглядело бы, если б Чудовище из Ламанксены ни с того ни с сего принялось спасать дефольских детей. Рискуя при этом собственной жизнью.
— И много он дал?
— Все. Я требовал разделить порцию так, как говорил ты, или хотя бы пополам, но ты же знаешь этого кретина. Уж если упрется…
В этот момент женщина робко прервала его.
— Она спрашивает, как давать лекарство.
Дебрен объяснил, а потом с легким сожалением смотрел, как она уходит. Высокая, прекрасно сложенная… У нее было все, чтобы вернуть мужчине долг. И главное, с лихвой…
— Достаточно свистнуть, — с легкой усмешкой бросил Деф Гроот. — Может, и не стала бы подпрыгивать от восторга, но пришла бы наверняка. Ты спас ее единственного ребенка и пытался спасти все, что нажила семья. Она благодарна тебе так, что это почти заменит вам любовь. Кроме того, она в отчаянии, одинока, растеряна. Надеется, что мужские руки принесут ей хотя бы немного безопасности. Не раздумывай, а просто тащи бабу на мою телегу. Не пожалеешь.
Дебрен, злясь на самого себя, разрядил ярость на каком-то комаре-переростке, присевшем на стол. Точным щелчком сплющил насекомому голову и продолжал сидеть, держа на коленях букетик и глядя на дрожащие в агонии крылышки кровопийцы. Все четыре крылышка горели отсветом пожирающего ветряк пламени. Из раздавленного тельца вытекла на доски большая капля крови. Мерзопакостная тварь погибла слишком поздно, вред она уже нанести успела. Кто-то теперь будет чесаться и, возможно, даже…
— О Махрусе, — вздохнул он.
— Молитвами боли не вылечишь, — продолжал Деф Гроот. — Когда я подбрасывал тебе листок с отпечатками руки, то попутно взглянул на твои вещи. Меня заинтересовала подушка, никак не сочетающаяся с образом бродячего голодранца-магуна. В ней есть дыра, ты, вероятно, не заметил. Так вот я сунул в нее любознательный палец, ведь нам, конспираторам, везде чудятся тайники и всяческие… Ну и что я нахожу? Кроме перьев, разумеется?
— Деф Гроот, позови его. Позови Кипанчо.
— Спокойно, не горит. Впрочем, с горением я перебрал. — Он глянул на ветряк. — Но уже спешить к нему нет смысла. Во всяком случае, к этому. Но вот утверждать, что тебе, возможно, следовало бы поскорее вернуться туда, откуда ты прибыл, я б рискнул.
Дебрен сел на траву.
— Что, переборщил с заклинаниями? Неудивительно. Жаль, что ты не мог видеть себя со стороны. Ты скакал так, что здешние зайцы единодушно провозгласили бы тебя королем, если б Кипанчо в суматохе не утопил их. Теперь расплачиваешься. Ничего даром, как говорят женщины.
— Замолкни. И лучше заткни баклагу. — Дебрен оперся о стол и начал растирать себе ногу. — Чума и сифилис! Надо было раньше… Какого черта меня на этот гангарин дернуло.
— Бредишь, — поставил диагноз Деф Гроот. — Видать, ты и разума немало в борьбу вложил. А это доказывает, что разум — хорошо, но сила лучше. Ну да ладно. О чем я… Ага. — Он отхлебнул вина. — О подушке. Не догадываешься, кто ее тебе под голову подложил? Небось думаешь, та баба, которая вместо двух своих соблазнительных сисек кладет на сердце спасителю незабудки? Ошибаешься. Удобством ты обязан мне. И приятными снами — тоже.
— Снами? — простонал Дебрен. Нога болела.
— Не помнишь? А может, стыдно сказать? И не надо. Я душист, а душист знает о таких вещах, от которых старая акушерка или бордель-маман с ног до головы румянцем бы покрылись. И молчи, ибо профессиональная тайна — для нас первое дело.
— Ты упился и несешь незнамо что, — ответил диагнозом на диагноз Дебрен.
— Из профессионального любопытства спрашиваю: тебя такие мысли посещают всегда, когда ты на этой подушке спишь?
— Не понимаю, о чем ты, — проворчал Дебрен. Почти искренне. Собственно, даже совершенно честно. Просто ему немного недоставало уверенности. Потому что, хотя он не знал, но где-то в глубине, очень глубоко…
— Для того, чтобы разгадывать сны, душист не нужен, если человек в обтягивающие штаны влез.
— Деф Гроот, думай, что го…
— Я пытаюсь угадать, серебряный шарик, который ты на сердце носишь, и подушку тебе одна и та же женщина подарила? Или разные? А, Дебрен? Та же.
Дебрен не ответил, но что-то в его лице или глазах сделало это за него.
— Так я и думал. В чарах я не разбираюсь, поэтому не могу сказать, сколько правды в том, что о них, женщинах, болтают. Но то, что болтают, — знаю. А ты?
— Что мне надо знать? — пробормотал Дебрен, избегая взгляда рыжеволосого.
— Что меж баб ходят слухи, будто локон, подаренный милому, поддерживает его верность и не позволяет о ней забыть. Где этот локон следует хранить, точно неизвестно, но большинство согласно в том, что как можно ближе к средоточию любви. Но тут возникает серьезная проблема, причем двоякого свойства. Теоретическая, ибо до сих пор никто точно не указал, какая часть тела имеется в виду. И практическая: как локон, по возможности довольно густой, разместить вблизи этой части тела? Я знал одну даму, которая сыпала мужу в суп мелко порезанные космы, потому что, по ее мнению, сердце находится довольно близко к желудку. Ох и намучился он, бедняга.
— Какого черта ты мне дурью голову забиваешь?
— А такого, что нравишься ты мне, хоть горизонты у тебя и узкие. Потому что, когда ты без сознания лежал и я от наличных тебя освобождал, то глянул разок на твой серебряный шарик, чтобы проверить, не обманули ли меня глаза, и в наличные это серебро не входит.
— Ты меня обчистил?
— Не обчистил, а просто взял все, что полагается за проигранный тобою второй спор. Я и так потерпел ущерб, потому что из полученного дуката ты часть на малярийный определитель ухлопал. Но бог с ними, с деньгами. У меня вызвал беспокойство знак, оттиснутый на шарике.
— Это знак мануфактуры, — пожал плечами Дебрен. — Нечетко выдавленный стилизованный наконечник стрелы. Это была пулька для арбалета. Видимо, изготовила ее старая фирма, начинавшая с приспособлений для лука, отсюда и герб старинный. Сегодня пластинчатыми наконечниками уже никто не пользуется, разве что только на зверя. Гагская конвенция запрещает ковать такие наконечники. Они ломаются в теле, негуманны и, что еще важнее, даже самых легких лат не пробивают, да и прицельность у них никудышная.
— Никудышные-то у тебя глаза. Никакой это не пластинчатый наконечник, слепец, это разбитое сердце.
— Сердце совсем иначе… — начал Дебрен, но не закончил, сообразив, что для большинства людей истинная форма сердца навеки останется тайной. И что на детских рисунках и в искусстве именно так прянично и глуповато изображают эту важнейшую из мышц. — Ну ладно, вероятно, ты прав. Литейщик, наверное, хотел таким образом показать покупателю, что вложил в работу все свое сердце.
— Ой, Дебрен, Дебрен! Ты далеко не соблазнитель Каззанога, даже удивительно, что ты бабу от аиста отличаешь.
Не улавливаешь символики? Никакая это не пулька для арбалета, ну, разве что для того, из которого маленький голозадый ангелочек, Амук или как там его, в людей целится. Этот так называемый снаряд призван расщепить сердце парню, которого присмотрели в мужья. А волосы ране затягиваться не дают. Да, что ни говори, убийственная композиция.
— Что еще за волосы?
— Те, которые твоя черноволосая княжна в подушку запихала.
Дебрен поднялся. Вероятно, помогли проделанные раньше упражнения и подкрепленная магией кровеносная система. Но теперь он потерял контроль над своей системой циркуляции. Ему было и холодно, и жарко одновременно. Он бледнел и краснел тоже одновременно.
— Ты что-то сказал? — Слова с трудом прошли через стиснутую гортань.
Деф Гроот не успел ответить. Из-за ветряка и домика, извергавшего клубы пара, но все еще не загоравшегося, донесся боевой клич и протяжное «Уууааа!». Как минимум из полутора десятков глоток.
— О Боже… — Душист мгновенно побледнел. — Кипанчо… Мои планы…
Огонь — сила, а огня поблизости было предостаточно. Дебрен захватил, сколько удалось, и уже на бегу принялся поочередно усиливать формулой Стахануса свои мышцы, начиная снизу. Он знал, как сильно рискует, делая это наспех и пользуясь такого рода источником силы. Знал, что рискует заработать долговременную спазму мышц и позвонков — боль придет столь же неотвратимо, как заход солнца. Даром — ничего, так, кажется, говорят женщины. Он таких вещей не любил. Но сейчас другого выхода не было. Приходилось.
Мимо северного угла домишки он пронесся со скоростью мчащегося галопом коня. Думать о скорости было некогда, но аналогия мелькнула сама собой, когда он краем глаза засек летящую сквозь заросли красно-желтую попону, полощущуюся вслед за сивой гривой. В воздухе вибрировал крик и звук рога, по всему огороду колотили и свистели грабли и цепы.
Кипанчо вертелся, отбиваясь от босоногих крестьян, налетевших на него с трех сторон. С четвертой был пылающий ветряк и политая водой, испускающая пар, словно баня, стенка жилой пристройки. И Санса. С рыцарским рогом у губ, капалином в левой руке и стрелой в лодыжке. Стрела, видимо, оканчивалась современным коническим наконечником, выдержанным в духе подписанной в городе Гаге конвенции, поэтому пробила ногу и глубоко засела в досках стены, лишив оруженосца возможности двигаться. Несколько других стрел прошли мимо толстяка и теперь торчали в стенах домика и ветряка по всей их ширине и высоте, что говорило далеко не в пользу лучников. Принимая во внимание, что стреляли они с гребня вала, находящегося на расстоянии броска камня, результат был ничтожный.
Лишь через мгновение Дебрен сообразил, что четверо мужчин и пареньков, натягивающих луки, были не так уж плохи, как о том, казалось, говорил разброс стрел и факт, что Санса все еще был жив. Просто в первую очередь они охотились на рыцаря. Двое — те, что помоложе и поглупее, а возможно, честолюбивее, — продолжали пытать счастье.
Стрела с серым оперением помчалась в проем между цепейщиками и по дуге, отклоняясь, влетела через окно в ветряк на высоте двух сажен. Другая, не попав в поле действия укрепленных на латах магических розет, угодила в шею одному из мужчин. Мужчина свалился лицом вниз, дрыгая в агонии ногами. Лучник, которому на вид было не больше пятнадцати, упал на колени и схватился за голову, сраженный размером совершенного им преступления.
Третий лучник, наиболее хладнокровный, послал стрелу в Дебрена. Послал хорошо. Если б Дебрен не подкрепил силы формулой Стахануса и не был бы достаточно внимательным, то попадание было бы точным. Но Дебрен был внимателен. И способен отпрыгнуть.
Кто-то из крестьян, державшийся позади, замахнулся на него граблями. Дебрен рубанул его между глаз молнией. Второй, более сильной, сшиб четвертого лучника с вала в реку.
Кипанчо с ведрами в обеих руках выбил у недостаточно быстро отпрыгнувшего дефольца косу и повалил его. Четверо нападавших уже лежали между грядками, несколько других либо передвигались с трудом, держась за покалеченные конечности либо за окровавленную голову, либо подбирали выбитые могучим ударом оружие. Но еще оставалось с дюжину человек, пытающихся пробиться сквозь мельницу вращающихся ведер и подбадривающих друг друга криками.
Кто-то запустил топорик в Сансу. Оруженосец прикрылся шлемом господина, который он держал за подкладку, и отразил острие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51