– Убийство раскрыто, но слишком поздно! И разгадка настолько ужасна, что лучше бы ее не знать вовсе, может, и жить было бы спокойнее. Мы справедливо решили, что убийство – заказное, исполнитель прибыл со стороны… И тут же бросились искать того, у кого не было алиби, то есть было, но фальшивое на поверку. Мы подумали, что преступник выстроил некую хитрую комбинацию, дабы бросить тень на кого-то другого… Но разве профессиональный киллер действует так? Стал бы он дальше оставаться в санатории? Нет, ему было необходимо лишь ненадолго отвлечь наше внимание, чтобы беспрепятственно уйти. И он ушел… Благополучно и тихо, а мы продолжали искать черную кошку…
– Какую кошку? – не понял Ляхов.
– Ту самую, которой нет в темной комнате. Ваш эксперт сказал: «Зачем ему было входить? Пострелял с порога и ушел»… В этих словах была разгадка, а я ее не заметил, был слишком зол на вас.
– Я почувствовал…
– «А она о пистолете и не вспомнила, сразу бросилась открывать дверь. Почему?» – так вы, кажется, выразились? Мне захотелось защитить Наташу – ото всех и от вас в первую очередь. Мертвые сраму не имут. Наташа ошиблась – и заплатила страшную цену.
– Простите. Я был дико нетактичен.
– А на самом-то деле я просто почувствовал, что вы неправы. Если бы она не вспомнила об оружии, оно и лежало бы на своем месте, в тумбочке под зеркалом. А оно было сверху, под раскрытой книгой, будто Наташа, услышав стук в дверь, достала его, но тут же постаралась спрятать – быстро, инстинктивно, когда в распоряжении всего пара секунд! Вновь открывать трюмо долго. Зато сверху лежит книга, которой можно накрыть…
Козакова мы подозревали только потому, что он вел себя подозрительно. В девять утра явился к Кларовой с ранним визитом… Может быть, как-то успокоить: Нина Васильевна чувствовала вину – Даше накануне пришлось провести ночь в каморке вахтера. Козаков пробыл недолго: вскоре прибежали девочки-подружки. Света быстро ушла: засмущалась, почувствовала себя лишней и электронную игрушку напрокат не получила (Даша пожадничала-таки). Я спросил у Дарьи: в котором часу это было? Она ответила: в девять двадцать – девять двадцать пять. Но почему тогда Света не встретила в холле Бориса Анченко?
– Он мог зайти к женщинам не в половине десятого, а раньше.
– Я тоже склонялся к такой мысли. Я подозревал Бориса и видел, какая сила грызла его… Только он мог войти к Наташе с Тамарой, не вызвав подозрения… Но тогда Наташа не стала бы прятать пистолет. Разгадку мне подсказала Нина Васильевна. Она с Козаковым раскладывала пасьянс."
– При чем здесь это? – удивился Ляхов.
– Сразу видно, вы не картежник. Я бы тоже прошел мимо, спасибо, друг детства просветил…
– И что же она тебе нагадала?
– А, что обычно говорят в таких случаях. Дама – любовь, король – муж дамы, надо полагать. Казенный дом, дальняя дорога… Хотя, пардон, казенного дома не выпало – ни в первый раз, ни во второй.
– Вы раскладывали карты два раза? И все время без казенного дома? Повезло тебе.
– А следователь-то меня подозревает…
Я тоже попросил Нину Васильевну разложить пасьянс. Заметил по часам: ушло пятнадцать минут. Два раза по пятнадцать – это полчаса. Значит, Козаков ошибся, девочки пришли позже, около половины десятого, а часы у Даши отставали, поэтому они с мамой и опоздали на автобус до пристани.
– А у Светланы – тоже отставали? – недоверчиво спросил Ляхов.
– Нет. Светлана перевела их специально…
– Почему ты не позволила Свете взять игрушку?
– Мама рассердилась.
– Света обиделась, как по-твоему?
– Не знаю. – Даша насупилась. – Я хотела ее догнать.
– Зачем?
– Так просто… Прощения попросить.
– И что?
– Выглянула в коридор… Она посмотрела на меня, улыбнулась, помахала рукой – вот так, ладошкой от себя.
– Тебе виден был холл?
– Нет, стена загораживала. Но там кто-то сидел.
– Почему ты так думаешь?
– Бумага зашуршала. Будто книгу листали или газету.
– Что именно услышала Наташа из-за двери – теперь уже никто никогда не узнает. Ясно одно: это был детский голосок. Может быть, ей померещился давно умерший брат? Ведь она не расставалась с фотографией – столько лет ее терзало ощущение вины за его гибель, как же, оставила одного с пьяным отцом, хотя мать и предупреждала…
В руке был пистолет (оружие: кошмар возвращался!). Она не глядя сунула его под книгу на трюмо, чтобы не дай бог не испугать ребенка. Открыла дверь – и получила стрелу.
Где-то у серо-коричневых скал горел костер. Туровский уже знал, что скалолазы и альпинисты предпочитают готовить на примусах – меньше возни и не нужно искать дрова. Видимо, решил он, костер развели в честь какого-то особого случая: день рождения, недавняя свадьба… Или просто – кончились выходные, подходит к завершению сезон. Лето отпылало, впереди возвращение в город-джунгли. А вершины опустеют, сиротливо и гордо оставаясь стоять где-то и ждать. Недолго – до следующего лета…
– Вам не кажется, что мы с вами выбрали не ту профессию? – отстраненно спросил Ляхов.
Маленькая раковинка-кулон зацепилась за ручку двери, позолоченная цепочка оборвалась, а Тамара, не в силах пошевелиться, смотрела на лежащую на полу Наташу и видела ее потемневшие зрачки. Яд на конце стрелы уже начал действовать, язык во рту распух, Наташа еще пыталась что-то сказать, предостеречь… А убийца стояла в дверном проеме, не обращая внимания на тело у ног, глаза спокойно, без капли эмоций, остановились на следующей жертве, и Тамара поняла: она – не враг. Даже не живое существо – просто объект задания… Инстинкт самосохранения все же взял верх, она умоляюще прошептала, сползая на пол:
– Пожалуйста… Ну пожалуйста! Скажи Олегу, я не буду выступать на суде! Я буду молчать, обещаю! Только не убивай…
Но убийца уже поднесла к губам флейту – ту, которую Сергей Павлович выловил из воды у старого причала.
– У Светланы было две одинаковых флейты: одна – настоящая, другая – без отверстий на плоскости, которая использовалась в качестве духовой трубки. Из нее она убила Наташу и Тамару. Двое скалолазов – мужчина с девушкой – ждали ее за пределами санатория, потом последовали за ней на пристань, якобы для ее же безопасности. На самом деле Света, конечно, была обречена.
Ляхов с силой провел ладонью по лицу.
– Но как… – проговорил он с мукой в голосе. – Ведь девочка, ребенок… Как же так? Почему?
…Квартира была самая средняя, вполне соответствующая социальному статусу ее обитателей (мама – учительница, папа – технолог, вспомнил Туровский). Множество старых вещей, оставшихся, вероятно, еще от бабушки-дедушки: вытертый коврик на полу, громоздкий телевизор, почерневший от времени комод, накрытый кружевной салфеточкой, на которой – само собой – стояли семь слоников, призванные приносить счастье. Большая фотография на стене, семейный портрет в серебряной рамке: папа (интеллигентного вида, черноволосый, черноглазый, с изогнутой трубкой в зубах – погибшая Светлана оказалась точна в деталях), мама (милая русская красавица с ясными глазами и пушистыми ресницами) и дочка, унаследовавшая от матери брови вразлет и ямочки на щеках, а от отца – нос с изящной горбинкой. Достаточно было взгляда на эту фотографию, чтобы тут же развернуться и уйти с извинениями…
– Света? – Женщина удивилась. – Что она натворила?
– Абсолютно ничего, – искренне ответил Туровский. – Просто она оказалась случайной свидетельницей одного… э-э, происшествия. Точнее, возможной свидетельницей.
– И что вы хотите?
– Только задать ей пару вопросов, ничего больше. Если пожелаете, в вашем присутствии.
Мужчина и женщина переглянулись.
– Но ее нет дома. Она отдыхает в лагере.
– В лагере? – уточнил Сергей Павлович. – Не в санатории?
– Нет, нет, в лагере! Мы можем дать адрес… – Женщина покопалась в тумбочке, выудила листочек и протянула Туровскому. – Но вы точно знаете, что со Светой все в порядке?
Сергей Павлович еще раз взглянул на портрет, пытаясь отыскать сходство девочки с фотографии и девочки из санатория…
– Это она? Ваша дочь?
– Да… Мы снялись в прошлом году, на ее день рождения.
Ничего общего.
Вернее, общее-то можно было найти, коли задаться именно этой целью. Овал лица… Форма подбородка, форма ушей, форма надбровных дуг… Да, при определенном старании Света с фотографии могла бы загримироваться под Свету из санатория. Вполне могла бы, если бы не тысяча аргументов против. Одним из самых весомых было полное отсутствие следов грима на лице девочки, убитой на «ракете».
– Скажите, вы знаете всех Светиных подружек?
– Гм… Всех – вряд ли, только самых близких…
– Посмотрите, пожалуйста. – Туровский вынул из нагрудного кармана фотографию убитой.
Мужчина и женщина синхронно покачали головами.
– Нет, мы никогда ее не видели.
Света настоящая отдыхала в лагере – бывшем пионерском: вывеску сменили, на все остальное махнули рукой. Стояли, как и прежде, гипсовые барабанщики и горнисты на своих пьедесталах – маленькие, беззащитные и гордые…
Девочка долго разглядывала фотографию и хмурила брови – видно, что-то почувствовала, какие-то детали выдали, и спросила:
– Она что, умерла?
– Умерла, – кивнул Туровский. – Утонула.
– Жалко. Хорошо хоть папа с мамой плакать не будут.
– Почему?
– А она то ли интернатовская, то ли детдомовская… Была то есть.
– Как ее звали?
– Марина. Фамилию не знаю.
– А как вы познакомились?
– Да обыкновенно, на улице. Мы сидели на лавочке в сквере. Там наше место. Санька принес магнитофон, кассеты. Ну, сидим, балдеем. Вдруг подходит какая-то девчонка. Тоже встала, слушает. Санька ее прогнать хотел, но я заступилась. А чего он в самом деле? Его сквер, что ли?
– Сколько вас там было?
– Гм… В тот день – пятеро, пожалуй. Если я никого не забыла.
– А Марина заговорила только с тобой?
– Ну да. Это же я заступилась за нее перед Санькой.
– А почему он ее хотел прогнать?
– Не знаю. Они с первого взгляда друг друга невзлюбили. Он к ней постоянно придирался. Даже тогда, на пляже.
– Вы вместе ходили на пляж?
Света фыркнула:
– А что такого? Ну, ходили. Купались, загорали. То есть Марина сначала в воду не лазила, мы думали, она плавать не умеет. Санька над ней начал издеваться, представляете? Ни за что ни про что. Я ей однажды сказала: чего ты терпишь? Хочешь, я ему в морду заеду? Нельзя же с человеком так только потому, что он плавать не научился. Санька услышал, загоготал, дурак эдакий.
– А Марина?
Света улыбнулась:
– А она подошла к нему и говорит: видишь баржу у того берега? Давай до нее и обратно наперегонки, без перерыва. Мы думали, она сдурела. Туда из взрослых-то редко кто плавал, уж больно далеко, да и вода была тогда холодная. Санька и половины не проплыл, повернул назад. А Марина – спокойно, даже вроде и не устала. Ой!
Света вдруг испуганно прижала ладони к щекам:
– А ведь вы говорили, она утонула… Она же плавала как рыба. – На ее глазах закипели слезы. – Значит, она не сама, да? Ее кто-то утопил?
И заплакала – тихонько, без всхлипов.
Туровский убрал в карман фотографию – с мрачной мыслью о том, что кончик нити снова потерян. Остались лишь повисшие в воздухе вопросы: как? почему? кто сумел так дьявольски воздействовать на сознание Марины (или вовсе его отключить)? кто ее подготовил? кто тренировал? и наконец, кто убил?..
Жрец, вдруг всплыло откуда-то слово. Имя, кличка? Он поднапряг память, включив свою «внутреннюю» картотеку, растолстевшую за пятнадцать лет работы. Так и ехал всю дорогу в душном автобусе на заднем сиденье, прикрыв глаза и перебирая в уме длинные списки. Жрец. Жрец…
И вдруг – он чуть не подпрыгнул от неожиданности: окружающая обстановка – грязный салон, полный разноголосых краснолицых дачников, поля с лесозащитными полосами за окном, голубое небо с редкими облачками (август расщедрился напоследок) – исчезла, и в яркой вспышке возникло искаженное страхом лицо – глаза, вылезшие из орбит, рот, раскрытый в беззвучном крике. Фоторобот. Туровский сам недавно составлял описание этого мужчины. Только тогда тот был одет в брезентовую штормовку, а его рыжеволосая спутница – в бело-оранжевую ветровку из тонкого капрона. Сейчас на мужчине был серый пиджак и рубашка без галстука. Туровский близко, в полуметре от себя, увидел жилистую шею с выпирающим кадыком, увидел даже руку, наносящую смертельный удар пальцами, собранными в щепоть («Клюв орла»). Но лицо того, кому эта рука принадлежала, осталось в тени… Ну же, взмолился Сергей Павлович, выйди, покажись! Раскрой наконец тайну!
Нет. Только угол какой-то комнаты в мертвенном свете люминесцентной лампы, перевернутый стул, медленно падающее тело и раскинутые руки, словно крылья большой птицы… Он приехал в отдел уже в сумерках. Чувствуя, что голова, гудящая подобно церковному колоколу, вот-вот расколется, он зашел к себе в кабинет, кинул в рот две таблетки ибупрофена, запил водой из графина. Вот на том жестком стуле сидела Тамара – нога на ногу, в расслабленной непринужденной позе, будто за столиком модного кафе, а не в кабинете у следователя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– Какую кошку? – не понял Ляхов.
– Ту самую, которой нет в темной комнате. Ваш эксперт сказал: «Зачем ему было входить? Пострелял с порога и ушел»… В этих словах была разгадка, а я ее не заметил, был слишком зол на вас.
– Я почувствовал…
– «А она о пистолете и не вспомнила, сразу бросилась открывать дверь. Почему?» – так вы, кажется, выразились? Мне захотелось защитить Наташу – ото всех и от вас в первую очередь. Мертвые сраму не имут. Наташа ошиблась – и заплатила страшную цену.
– Простите. Я был дико нетактичен.
– А на самом-то деле я просто почувствовал, что вы неправы. Если бы она не вспомнила об оружии, оно и лежало бы на своем месте, в тумбочке под зеркалом. А оно было сверху, под раскрытой книгой, будто Наташа, услышав стук в дверь, достала его, но тут же постаралась спрятать – быстро, инстинктивно, когда в распоряжении всего пара секунд! Вновь открывать трюмо долго. Зато сверху лежит книга, которой можно накрыть…
Козакова мы подозревали только потому, что он вел себя подозрительно. В девять утра явился к Кларовой с ранним визитом… Может быть, как-то успокоить: Нина Васильевна чувствовала вину – Даше накануне пришлось провести ночь в каморке вахтера. Козаков пробыл недолго: вскоре прибежали девочки-подружки. Света быстро ушла: засмущалась, почувствовала себя лишней и электронную игрушку напрокат не получила (Даша пожадничала-таки). Я спросил у Дарьи: в котором часу это было? Она ответила: в девять двадцать – девять двадцать пять. Но почему тогда Света не встретила в холле Бориса Анченко?
– Он мог зайти к женщинам не в половине десятого, а раньше.
– Я тоже склонялся к такой мысли. Я подозревал Бориса и видел, какая сила грызла его… Только он мог войти к Наташе с Тамарой, не вызвав подозрения… Но тогда Наташа не стала бы прятать пистолет. Разгадку мне подсказала Нина Васильевна. Она с Козаковым раскладывала пасьянс."
– При чем здесь это? – удивился Ляхов.
– Сразу видно, вы не картежник. Я бы тоже прошел мимо, спасибо, друг детства просветил…
– И что же она тебе нагадала?
– А, что обычно говорят в таких случаях. Дама – любовь, король – муж дамы, надо полагать. Казенный дом, дальняя дорога… Хотя, пардон, казенного дома не выпало – ни в первый раз, ни во второй.
– Вы раскладывали карты два раза? И все время без казенного дома? Повезло тебе.
– А следователь-то меня подозревает…
Я тоже попросил Нину Васильевну разложить пасьянс. Заметил по часам: ушло пятнадцать минут. Два раза по пятнадцать – это полчаса. Значит, Козаков ошибся, девочки пришли позже, около половины десятого, а часы у Даши отставали, поэтому они с мамой и опоздали на автобус до пристани.
– А у Светланы – тоже отставали? – недоверчиво спросил Ляхов.
– Нет. Светлана перевела их специально…
– Почему ты не позволила Свете взять игрушку?
– Мама рассердилась.
– Света обиделась, как по-твоему?
– Не знаю. – Даша насупилась. – Я хотела ее догнать.
– Зачем?
– Так просто… Прощения попросить.
– И что?
– Выглянула в коридор… Она посмотрела на меня, улыбнулась, помахала рукой – вот так, ладошкой от себя.
– Тебе виден был холл?
– Нет, стена загораживала. Но там кто-то сидел.
– Почему ты так думаешь?
– Бумага зашуршала. Будто книгу листали или газету.
– Что именно услышала Наташа из-за двери – теперь уже никто никогда не узнает. Ясно одно: это был детский голосок. Может быть, ей померещился давно умерший брат? Ведь она не расставалась с фотографией – столько лет ее терзало ощущение вины за его гибель, как же, оставила одного с пьяным отцом, хотя мать и предупреждала…
В руке был пистолет (оружие: кошмар возвращался!). Она не глядя сунула его под книгу на трюмо, чтобы не дай бог не испугать ребенка. Открыла дверь – и получила стрелу.
Где-то у серо-коричневых скал горел костер. Туровский уже знал, что скалолазы и альпинисты предпочитают готовить на примусах – меньше возни и не нужно искать дрова. Видимо, решил он, костер развели в честь какого-то особого случая: день рождения, недавняя свадьба… Или просто – кончились выходные, подходит к завершению сезон. Лето отпылало, впереди возвращение в город-джунгли. А вершины опустеют, сиротливо и гордо оставаясь стоять где-то и ждать. Недолго – до следующего лета…
– Вам не кажется, что мы с вами выбрали не ту профессию? – отстраненно спросил Ляхов.
Маленькая раковинка-кулон зацепилась за ручку двери, позолоченная цепочка оборвалась, а Тамара, не в силах пошевелиться, смотрела на лежащую на полу Наташу и видела ее потемневшие зрачки. Яд на конце стрелы уже начал действовать, язык во рту распух, Наташа еще пыталась что-то сказать, предостеречь… А убийца стояла в дверном проеме, не обращая внимания на тело у ног, глаза спокойно, без капли эмоций, остановились на следующей жертве, и Тамара поняла: она – не враг. Даже не живое существо – просто объект задания… Инстинкт самосохранения все же взял верх, она умоляюще прошептала, сползая на пол:
– Пожалуйста… Ну пожалуйста! Скажи Олегу, я не буду выступать на суде! Я буду молчать, обещаю! Только не убивай…
Но убийца уже поднесла к губам флейту – ту, которую Сергей Павлович выловил из воды у старого причала.
– У Светланы было две одинаковых флейты: одна – настоящая, другая – без отверстий на плоскости, которая использовалась в качестве духовой трубки. Из нее она убила Наташу и Тамару. Двое скалолазов – мужчина с девушкой – ждали ее за пределами санатория, потом последовали за ней на пристань, якобы для ее же безопасности. На самом деле Света, конечно, была обречена.
Ляхов с силой провел ладонью по лицу.
– Но как… – проговорил он с мукой в голосе. – Ведь девочка, ребенок… Как же так? Почему?
…Квартира была самая средняя, вполне соответствующая социальному статусу ее обитателей (мама – учительница, папа – технолог, вспомнил Туровский). Множество старых вещей, оставшихся, вероятно, еще от бабушки-дедушки: вытертый коврик на полу, громоздкий телевизор, почерневший от времени комод, накрытый кружевной салфеточкой, на которой – само собой – стояли семь слоников, призванные приносить счастье. Большая фотография на стене, семейный портрет в серебряной рамке: папа (интеллигентного вида, черноволосый, черноглазый, с изогнутой трубкой в зубах – погибшая Светлана оказалась точна в деталях), мама (милая русская красавица с ясными глазами и пушистыми ресницами) и дочка, унаследовавшая от матери брови вразлет и ямочки на щеках, а от отца – нос с изящной горбинкой. Достаточно было взгляда на эту фотографию, чтобы тут же развернуться и уйти с извинениями…
– Света? – Женщина удивилась. – Что она натворила?
– Абсолютно ничего, – искренне ответил Туровский. – Просто она оказалась случайной свидетельницей одного… э-э, происшествия. Точнее, возможной свидетельницей.
– И что вы хотите?
– Только задать ей пару вопросов, ничего больше. Если пожелаете, в вашем присутствии.
Мужчина и женщина переглянулись.
– Но ее нет дома. Она отдыхает в лагере.
– В лагере? – уточнил Сергей Павлович. – Не в санатории?
– Нет, нет, в лагере! Мы можем дать адрес… – Женщина покопалась в тумбочке, выудила листочек и протянула Туровскому. – Но вы точно знаете, что со Светой все в порядке?
Сергей Павлович еще раз взглянул на портрет, пытаясь отыскать сходство девочки с фотографии и девочки из санатория…
– Это она? Ваша дочь?
– Да… Мы снялись в прошлом году, на ее день рождения.
Ничего общего.
Вернее, общее-то можно было найти, коли задаться именно этой целью. Овал лица… Форма подбородка, форма ушей, форма надбровных дуг… Да, при определенном старании Света с фотографии могла бы загримироваться под Свету из санатория. Вполне могла бы, если бы не тысяча аргументов против. Одним из самых весомых было полное отсутствие следов грима на лице девочки, убитой на «ракете».
– Скажите, вы знаете всех Светиных подружек?
– Гм… Всех – вряд ли, только самых близких…
– Посмотрите, пожалуйста. – Туровский вынул из нагрудного кармана фотографию убитой.
Мужчина и женщина синхронно покачали головами.
– Нет, мы никогда ее не видели.
Света настоящая отдыхала в лагере – бывшем пионерском: вывеску сменили, на все остальное махнули рукой. Стояли, как и прежде, гипсовые барабанщики и горнисты на своих пьедесталах – маленькие, беззащитные и гордые…
Девочка долго разглядывала фотографию и хмурила брови – видно, что-то почувствовала, какие-то детали выдали, и спросила:
– Она что, умерла?
– Умерла, – кивнул Туровский. – Утонула.
– Жалко. Хорошо хоть папа с мамой плакать не будут.
– Почему?
– А она то ли интернатовская, то ли детдомовская… Была то есть.
– Как ее звали?
– Марина. Фамилию не знаю.
– А как вы познакомились?
– Да обыкновенно, на улице. Мы сидели на лавочке в сквере. Там наше место. Санька принес магнитофон, кассеты. Ну, сидим, балдеем. Вдруг подходит какая-то девчонка. Тоже встала, слушает. Санька ее прогнать хотел, но я заступилась. А чего он в самом деле? Его сквер, что ли?
– Сколько вас там было?
– Гм… В тот день – пятеро, пожалуй. Если я никого не забыла.
– А Марина заговорила только с тобой?
– Ну да. Это же я заступилась за нее перед Санькой.
– А почему он ее хотел прогнать?
– Не знаю. Они с первого взгляда друг друга невзлюбили. Он к ней постоянно придирался. Даже тогда, на пляже.
– Вы вместе ходили на пляж?
Света фыркнула:
– А что такого? Ну, ходили. Купались, загорали. То есть Марина сначала в воду не лазила, мы думали, она плавать не умеет. Санька над ней начал издеваться, представляете? Ни за что ни про что. Я ей однажды сказала: чего ты терпишь? Хочешь, я ему в морду заеду? Нельзя же с человеком так только потому, что он плавать не научился. Санька услышал, загоготал, дурак эдакий.
– А Марина?
Света улыбнулась:
– А она подошла к нему и говорит: видишь баржу у того берега? Давай до нее и обратно наперегонки, без перерыва. Мы думали, она сдурела. Туда из взрослых-то редко кто плавал, уж больно далеко, да и вода была тогда холодная. Санька и половины не проплыл, повернул назад. А Марина – спокойно, даже вроде и не устала. Ой!
Света вдруг испуганно прижала ладони к щекам:
– А ведь вы говорили, она утонула… Она же плавала как рыба. – На ее глазах закипели слезы. – Значит, она не сама, да? Ее кто-то утопил?
И заплакала – тихонько, без всхлипов.
Туровский убрал в карман фотографию – с мрачной мыслью о том, что кончик нити снова потерян. Остались лишь повисшие в воздухе вопросы: как? почему? кто сумел так дьявольски воздействовать на сознание Марины (или вовсе его отключить)? кто ее подготовил? кто тренировал? и наконец, кто убил?..
Жрец, вдруг всплыло откуда-то слово. Имя, кличка? Он поднапряг память, включив свою «внутреннюю» картотеку, растолстевшую за пятнадцать лет работы. Так и ехал всю дорогу в душном автобусе на заднем сиденье, прикрыв глаза и перебирая в уме длинные списки. Жрец. Жрец…
И вдруг – он чуть не подпрыгнул от неожиданности: окружающая обстановка – грязный салон, полный разноголосых краснолицых дачников, поля с лесозащитными полосами за окном, голубое небо с редкими облачками (август расщедрился напоследок) – исчезла, и в яркой вспышке возникло искаженное страхом лицо – глаза, вылезшие из орбит, рот, раскрытый в беззвучном крике. Фоторобот. Туровский сам недавно составлял описание этого мужчины. Только тогда тот был одет в брезентовую штормовку, а его рыжеволосая спутница – в бело-оранжевую ветровку из тонкого капрона. Сейчас на мужчине был серый пиджак и рубашка без галстука. Туровский близко, в полуметре от себя, увидел жилистую шею с выпирающим кадыком, увидел даже руку, наносящую смертельный удар пальцами, собранными в щепоть («Клюв орла»). Но лицо того, кому эта рука принадлежала, осталось в тени… Ну же, взмолился Сергей Павлович, выйди, покажись! Раскрой наконец тайну!
Нет. Только угол какой-то комнаты в мертвенном свете люминесцентной лампы, перевернутый стул, медленно падающее тело и раскинутые руки, словно крылья большой птицы… Он приехал в отдел уже в сумерках. Чувствуя, что голова, гудящая подобно церковному колоколу, вот-вот расколется, он зашел к себе в кабинет, кинул в рот две таблетки ибупрофена, запил водой из графина. Вот на том жестком стуле сидела Тамара – нога на ногу, в расслабленной непринужденной позе, будто за столиком модного кафе, а не в кабинете у следователя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59