, но даже в этом случае эффект погружения в картину был потрясающим. Сам воздух спальни внезапно показался пропитанным запахами гнилой воды, пота бегущих навстречу друг другу воинов, мертвящей вонью багровых чудищ, охранявших черноволосую воительницу.
Игорь курил сигарету за сигаретой, пил виски и не мог отвести глаз от картины, которая все больше его завораживала. Интересно, бабуля Анюты знала о том, что спрятано под бездарной мазней, или, выжив из ума, отдала внучке то, что считала самым ценным. Если знала, то стоит съездить, расспросить про историю картины, а возможно, узнать имя художника и что такое он взял в качестве сюжета.
По мере того как в комнате становилось темнее, краски на полотне оживали. Поначалу Корсаков хотел зажечь свет, но с удивлением обнаружил, что видит картину даже в сумраке. Он сидел почти в полной темноте, подавшись вперед. Огонек очередной сигареты вспыхивал светлячком, отражаясь от доспехов, от воды, от черных глаз прекрасной незнакомки. Лицо женщины то приближалось, и тогда Корсаков ощущал магнетизм ее взгляда, то будто растворялось, делаясь прозрачным, как мираж над раскаленным песком. От напряжения глаза слезились, Корсаков моргал, торопливо вытирал глаза пальцами, словно боялся пропустить нечто важное, что может произойти на полотне. Временами ему казалось, будто в спальне есть кто-то еще. Неясные тени скользили вдоль стен, боковым зрением он отмечал призрачное движение, слышал шорохи, всхлипы, неровное дыхание. Лица касалась паутина, а может, это ветер принес с холмистой равнины пыльцу цветов…
Движение воздуха за спиной заставило Игоря насторожиться, но он сразу понял, что это вернулась Анюта. Она не удивилась тому, что он сидит в темноте, и ничего не сказала. И правильно. Мало ли в чем художник черпает вдохновение… В темноте даже лучше можно представить будущую работу, нарисовать картину мысленно, зафиксировать детали в памяти и уже писать, не отвлекаясь на осмысление частностей.
Вот Анюта взяла его за руку, и он послушно поднялся и пошел за нею. Возле кровати она остановилась и стала расстегивать ему рубашку. Пальцы ее были холодные — наверное, на улице похолодало. Она взялась за брючный ремень, и Корсаков понял, что сегодня Анюта хочет, чтобы он подчинялся ей. Это было приятно. Он не заметил, когда она успела раздеться, только увидел на фоне белых простыней силуэт и привлек ее к себе. Они опустились на кровать, потом легли. Ее руки были настойчивы, раньше он не замечал, что у нее такие сильные пальцы. Сильные и в то же время нежные. Сегодня она решила пренебречь ласками. Темные волосы рассыпались по подушке, Анюта обхватила коленями его бедра, поощряя и направляя каждое движение. Она приподняла голову и припала губами к его шее, он почувствовал, как острые зубки захватили кожу, но боль укуса отступила перед любовной эйфорией. Это было удивительно, но он любил ее, как в первый раз, даже запах казался ему незнакомым. Ее жадные губы и горячее тело… почему только пальцы такие холодные? Он почувствовал приближение оргазма и ускорил движения. Они двигались в едином ритме, сливаясь телами и тяжело, в унисон дыша…
За окном резко захлопали петарды, взлетел фейерверк — кто-то решил расцветить ночь салютом. Красные и зеленые сполохи проникли в спальню, осветили иссиня-черные волосы и отразились в антрацитовых глазах женщины, делившей с Игорем любовь. Глаза были чуть раскосые, приподнятые к вискам, полные губы раскрылись в предчувствии оргазма, обнажая фарфор зубов…
Корсаков закричал, пытаясь оттолкнуть ее, но стройные смуглые ноги сомкнулись у него на спине, она выгнулась ему навстречу, будто хотела впитать в себя. Он ощутил крепкие груди, твердые соски. Она сжимала его все сильнее, крик перешел в стон. Он из последних сил уперся в ее грудь, отталкивая от себя смуглое ненасытное тело, в глазах поплыли разноцветные круги… Внезапно она ослабела, ему почудился жалобный стон. Это же Анюта, что он делает? Опомнившись, он снова прильнул к ней, целуя милые заплаканные глаза. Ее тело стало податливым, он почувствовал ее слабость, провел рукой по волосам, успокаивая, чуть откинулся в сторону и вдруг увидел в пальцах длинную прядь волос, выпавших у нее из головы. Волосы были тонкие, как паутина. Они серебрились сединой, и он в ужасе отпрянул… ладонь погрузилась в ее тело, войдя в грудную клетку, словно в подтаявший студень. Крик застрял у него в глотке, трупный смрад облек саваном, и Корсаков ощутил, как расползается тело женщины под ним, как он погружается в месиво гниющей плоти и ломких костей. Руки его подогнулись, и он ткнулся лицом в разложившееся тело, конвульсивный вздох оказался глотком зловонной жижи… скользящая мерзость на губах, шевелящиеся личинки во рту… Он понял, что задохнется трупным зловонием, захлебнется сгнившей плотью и закричал, захрипел, вырываясь из засасывающей его трясины…
Под щекой было мокро, в ушах еще стоял собственный крик. Корсаков скосил глаза: прямо перед носом лежал прогоревший до фильтра окурок сигареты, резко пахло спиртным. Чуть дальше он увидел опрокинутую бутылку и лужу виски, лицом в которой он лежал. Корсаков со стоном перекатился на спину. Над головой темнел прямоугольник стоявшей на мольберте картины, в окно вливался ночной воздух, заглядывала полная луна. Еще во власти кошмара, он поднялся и кое-как добрался до кровати, страшась увидеть продолжение сна. Покрывало было сброшено на пол, смятые простыни и подушки будто хранили тепло разгоряченных любовью тел. Он наступил на что-то мягкое — под ногой была его рубашка, и он только сейчас обнаружил, что обнажен до пояса, и джинсы расстегнуты, чудом удерживаясь на бедрах.
Если это был сон, то почему постель смята, будто на ней кувыркались любители групповухи, а если не сон… Корсаков потянул носом, опасаясь ощутить смрад тлена и разложения, но почувствовал только густой запах алкоголя и табачного перегара, постепенно растворявшегося в прохладном воздухе. В голове еще проносились обрывки сна, и он, присев на кровать, потряс головой, пытаясь собраться с мыслями. От полбутылки виски, которые он выпил, до «белочки» очень далеко. Отравиться он ничем не мог, стало быть… А ведь магистр обещал, что его оставят в покое. Теперь оставалось только ждать, когда с ним выйдут на контакт. Бежать бессмысленно, бороться — месяц назад он попробовал. Главное, чтобы Анюта не узнала, во всяком случае, пока. А там разберемся. Может быть, на этот раз ею никто не заинтересуется, хотя, как говорил магистр, наши с ней мятежные души бродят из века в век и портят игру тем, кто управляет миром. В таком случае Анюту в стороне не оставят.
Ну что ж, будем ждать.
Корсаков зажег в спальне свет, нашел в ванной тряпку и вытер лужу виски и сигаретный пепел, рассыпанный возле стула, с которого он смотрел на картину. При электрическом свете эффект погружения в полотно пропал, но все равно она оставляла гнетущее впечатление. Корсаков накрыл ее тряпкой, вышел в холл и уселся в кресло. На часах было три ночи, но спать, пожалуй, не стоило. Как сказал Пашка, можно и не проснуться. Как в воду глядел, реставратор хренов. Он ведь тоже что-то почувствовал: говорил — вырубился, и снилась всякая мерзость. Может, благодаря словам Воскобойникова в подсознании затаилось ожидание, которое и проявилось кошмаром? Нет, пожалуй, Пашка ни при чем. По достоверности ощущений сон напоминал видения месячной давности, только был гораздо страшнее. Корсаков поднял к лицу руки, словно ожидая увидеть на ладонях остатки разложившегося трупа. Ладони были чистые, однако ощущение гадливости оставалось. Он пошел в ванную и пустил в джакузи воду. Смыть, соскрести с себя грязь и мерзость, иначе ощущение гниющей плоти на ладонях будет преследовать и днем и ночью.
Он потерял счет времени, погрузившись в ванну. Струи воды били в тело, он поворачивался то одним боком, то другим, едва не повизгивая от удовольствия. Нет, что ни говори, вода — это жизнь. Вот она, главная ошибка в Писании — надо бы говорить «не из земли ты вышел, в землю отыдеши», а «из воды ты выплыл, в воду и нырнешь».
Корсаков хмыкнул, открыл сливную пробку и включил душ. Горячий — холодный, горячий — холодный. Мы смоем этот кошмар и снова будем свежие и бодрые! Он почти поверил в то, что кошмара не было, а был лишь неприятный сон, вызванный усталостью или дрянным виски.
Он заплясал под ледяными струями, покрикивая в восторге от прилива энергии. Сейчас надо работать! Именно сейчас. Написать что-нибудь светлое, доброе, вечное. Хотя бы набросок сделать. Не карандашом, не угрюмым углем, а сангиной! Корсаков даже представил, как ложатся легкие красноватые штрихи на белый девственный холст. Где-то у него было несколько готовых, натянутых на подрамники, загрунтованных холстов. Написать, скажем, Марину и Анюту, плещущихся в речке, а на взгорье дворцы и павильоны Архангельского. Или натюрморт: шашлычок на витых шампурах, пиво пенится в кружках, зелень в капельках воды, желтый болгарский перчик, красные помидоры. Прочь всю мерзость! Правильно Анюта сказала: не надо воображать себе всяческие ужасы, их достаточно и в жизни. Вот приснился кошмар, а и хрен с ним. Забудем! У меня есть любимая девушка, у меня есть работа, профессия, и не самая плохая. Будем жить, будем жить весело!
Корсаков вылез из ванны, растерся полотенцем, вытер голову. Зеркало запотело, он протер его краем полотенца, взял в руки расческу… и замер.
На шее, почти возле ключицы, багровел укус с ровными следами зубов.
* * *
Привычка, а скорее всего, боязнь оставаться в пустом особняке одному привела Корсакова в «кабацкий треугольник» уже к восьми часам утра. Мало того, что был будний день и клиенты начнут появляться не раньше полудня, так еще и тучи закрыли небо. Ветер гнул редкие деревья, высаженные в отвоеванные у асфальта квадраты земли. Игорь поежился — он был в легкой ветровке, джинсах и майке. Легкий шелковый платок, реквизированный у Анюты, закрывал синяк на шее. Еще неизвестно, что она скажет, увидев синяк, похожий на банальный засос. Собственно, он таковым и являлся. Думать, откуда синяк появился, у Корсакова не было желания. Сам себе он напоминал ребенка, спрятавшегося от ночной грозы под одеяло, но ничего поделать не мог, да и не хотел.
Арбат еще мели длинными метлами припозднившиеся дворники, кафе и палатки были закрыты. Впрочем, две-три палатки, торгующие всю ночь, работали. Корсаков приостановился было, раздумывая, не взять ли выпить, но поморщился и зашаркал дальше.
Он раскрыл складной табурет, тяжело опустился на него и, закурив, уставился в землю. В голове было пусто, как у алкоголика в холодильнике. Так, два-три замерзших таракана, растекшееся и засохшее яйцо, потеки пролитого пива и сухая холодная пустота.
Поставив мольберт с образцами портретов, Корсаков огляделся. Чего он приперся в такую рань? Хотя нет, все же люди ходят: вон, патруль из пятого отделения пошел сдавать ночную смену. Эти ребята появились на Арбате взамен тех, кого отправили в командировку в Чечню. Через месяц должны вернуться. Надо будет Федорову, участковому, который тоже загремел в зону боевых действий, литр поставить. Поздравить, так сказать, с возращением. Как-никак, он помог Корсакову выпутаться из неприятной ситуации, когда его ловили по всей Москве. Вернее, не столько помог выпутаться, сколько не стал помогать ловить, но и на том спасибо.
— Здорово, Игорек!
Корсаков оглянулся. Рядом устраивался с этюдником и раскладным стулом Сашка-Акварель. Кличку он получил за то, что в подпитии начинал разглагольствовать об изумительной способности акварельных красок передавать тончайшие нюансы человеческой души. По трезвому Сашка работал исключительно карандашом и красок не признавал принципиально.
— Привет, Сашок!
— Ты не против, если я здесь примастырюсь? — спросил Сашка. — Три дня квасил, такой депресняк начался, что одному просто страшно.
— Бывает, — сказал Корсаков, радуясь, что у него будет сосед. После кошмарной ночи ему тоже не хотелось оставаться в одиночестве.
Сашка, покряхтывая, расставил свои причиндалы, выпрямился и вытер пот со лба.
— Ух, как шибает, — пожаловался он. — Игорек, я сбегаю возьму чего-нибудь. Ты как, примешь?
— Я не болею, — угрюмо отказался Корсаков.
— Счастливый человек, — позавидовал Сашка и потрусил к палатке возле метро.
Чтобы отвлечься, Корсаков достал лист бумаги и стал рисовать. Карандаш скользил по листу как бы помимо его воли. Не думая, почти не замечая, что получается, Игорь делал наброски, будто для того, чтобы не разучиться рисовать. Так профессиональный игрок даже на отдыхе тасует карты, не замечая, что делают его пальцы.
Вернулся Сашка-Акварель, расположился на стуле. Он купил двухлитровую бутылку пепси, чекушку водки и пластиковый стакан. Сорвав крышку тряскими пальцами, наполнил стаканчик наполовину.
— Будешь?
— Нет, — отказался Игорь, продолжая рисовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36