Выглядела она, будто была нанесена только что… ну или несколько часов назад. Давненько минул последний раз, когда Аранте приходилось лицезреть картинки вроде этой. Она ощутила позыв к тошноте. Но кто сделает это, кроме не? Смочив тряпицу, она провела ею по ране.
- Кеннет, - свистящий шепот, вырвавшийся из уст, напугал ее саму, - тебе ведь отняли руку выше локтя?
- Да, - выдохнул он, выплевывая тряпку. - В самый раз над суставом. Кому и знать, как не…
- Тогда это - ЧТО?
Нет, она, конечно, знала, что кость есть материя живая. Об этом свидетельствует хотя бы ее способность срастаться. Она хорошо - даже слишком - помнила, как выглядел спил этой кости. Ничего похожего на этот круглый, перламутровый локтевой хрящ, который МЫ ОТРЕЗАЛИ вместе с прочим, измолотым в острые щепки и кровавый фарш.
- Кеннет, - сказала она, опуская руки. - Ты сам виноват.
- То есть?
- Ты локоть отрастил. И если ты хочешь, чтобы боль прекратилась, тебе, как я понимаю, достаточно сказать: «Ну ее, к лешему, эту руку совсем, этакой-то ценой». Не мне сказать - себе. Я не могу накладывать на ЭТО швы. Заступница, страшно подумать…
Действительно, страшно подумать, что было бы, если бы она, не разобравшись, наложила шов. Чуть раньше, скажем. Если столько боли и крови оттого, что старые швы расходились по месту своего соединения, каково было бы Кеннету, когда толстая вощеная нить врезалась бы в набухшую плоть, разрывая ее?
- Мне отсюда не видно, - сказал Кеннет. - Ты не врешь?
Аранта отрицательно покачала головой. Такова сила его желания, помноженная на силу переданного ею волшебства. И если в своем волшебстве она время от времени сомневалась, справедливо полагая, что все, совершаемое ею или приписываемое ей, можно списать на те или иные обстоятельства, то отрицать этот наглый хрящ ни у кого не хватило бы духу.
Неужели она носила в себе ТАКОЕ? Или же в левой руке Кеннета больше магии, чем в них с Рэндаллом Баккара, вместе взятых? Какова должна быть заключенная в нем жизненная сила, чтобы, фигурально выражаясь, зацвел этот обрубленный и обожженный побег? И, кстати, насчет жизненной силы…
Побледнев и шепча про себя, Аранта принялась загибать пальцы. Неделя, еще три дня… волноваться пока рано… нет, все-таки до следующих месячных она обречена считать часы! Не хватало ей понести, ко всему прочему. Кого тогда выбирать, жалеть, спасать: своего ребенка или столь же невинных детей Баккара, брошенных на произвол злодея?
- Ну теперь уже нет! - донесся с кровати слабый ехидный смешок. - Я что, боли не видал? Эту цену я заплачу, если такова цена. Ты же не откажешь мне в праве обнять тебя двумя руками.
По-видимому, у Кеннета начинался жар. Все подсушивающие, сворачивающие кровь снадобья никуда не годились. А ведь именно их она готовилась применять с самого начала. Они бы только замедлили процесс, и организму пришлось бы бороться с их действием. А раз процесс регенерации пошел, значит, теперь диктовать условия будет он. Все, что она может, - это смягчать его последствия. Укрепляющие снадобья, обезболивание, смягчение кожи. Придется смириться с тем, что Кеннет потеряет большое количество крови, и пойти на этот риск. В этот раз она не сможет противопоставить свою волю к жизни его воле к смерти… его дури, как это вышло между ними в тот раз, когда над Кеннетом шел спор, и Аранта взяла в нем верх.
- А если ты себя убьешь?
- Ты забываешь. - Он улыбнулся ей пересохшими губами. - Я совершенно бессмертен. Ну, где теперь найти тот кинжал, в котором живет моя смерть?
Против воли она ответила слабой улыбкой. Тот кинжал, который Рэндалл снял со своего пояса, даря храброму, но совершенно прискорбным образом изувеченному лучнику благородную мгновенную смерть вместо бессмысленной изнурительной жизни калеки! Романтичная мальчишеская благоглупость! Тот самый кинжал, который она сунула к себе в корсаж, волей-неволей заставив Кеннета думать о том, что там соседствует с обоюдоострой железякой. Теперь, зная о том, что Рэндалл Баккара был заклят на победу, она понимала причину его бешенства: обыграв его в споре, она, сама не подозревая, на некоторое время превратила его в пустышку.
Воспоминание о Рэндалле, против обычного, не принесло ей боли. То, что она сидела сейчас, с переменным успехом перебарывая дремоту, у изголовья Кеннета, одурманенного маковым отваром, казалось куда правильнее и важнее, чем та же вахта, которую она несла возле постели раненого Рэндалла, с арбалетом на взводе и приказом всадить болт в любого, кто переступит порог. Хотя, помнится, глаза ее слипались так же сильно.
Невзирая на оптимизм Кеннета, она очень боялась, что в результате ей придется похоронить его вместе с его отросшей рукой. Он, в отличие от нее, не был медиком и едва ли трезво оценивал возможности своего организма. Аранта боялась ему навредить. Оказавшись замешана в игру, где не существовало правил, она могла погубить его равно как делая что-то, так и пустив все на самотек.
Что будет, если он умрет?
Аранта ощутила болезненный укол совести за то, что она, как ей сейчас казалось, малодушно переложила на него свою ношу. Легко сказать, она не представляла себе, как она справится с Уриеном Брогау: человеком, с которым у нее в свое время проскочила некая искорка. Найдется ли у нес душевная сила противостоять ему? Почему она решила, что у Кеннета это выйдет лучше? Ну, справедливости ради следует заметить, что тогда она не думала об Уриене Брогау. Все это время Кеннет служил ей щитом, а теперь, когда понадобилось, она сделала его мечом. Но как она могла забыть, что ее кровь - проклятие? Как могла пожелать этой участи человеку, которого любила? Ведь это Кеннет, единственный, кто сказал ей вслух: «Я тебя ненавижу». Единственный, кто в самом деле не испытывал этого чувства. Ей следовало припомнить, как заклятие крови выжигало изнутри Рэндалла Баккара и таки выжгло его дотла. Она могла бы выставить и свой собственный счет за годы женского одиночества, в течение которых была для мужчины лишь дорогостоящим оружием с вполне определенным условием содержания. Аранта так гордилась формулировкой Условия, которое подобрала для Кеннета, что не подумала о том, что оно подставит ей ножку. Кеннет, еще не успев вкусить благ, уже пьет нескончаемую чашу боли. Нескончаемую, потому что ничто так не растягивает время, как боль. Насколько хватит его жизнелюбия?
Одной кости мало. Нужны мышцы, связки, нервы, кровеносные сосуды. Кожа, наконец! На что это будет похоже и сколько будет продолжаться?
А если он все-таки умрет? Чем это чревато лично для нее?
Нет, конечно, она продолжит свой путь, потому что она принадлежит этим детям. Она выступит против Цареубийцы, даже не имея шансов на успех. Она не может иначе. Кроме нее, по-видимому, некому. Но ей придется заново осваивать науку одиночества, ту, которой, как ей казалось, она владела в совершенстве и от которой отвыкла так быстро. Не встречать отклика на поворот головы. Знать, что никто не обнимет тебя, когда тебя рвет напополам жажда этого знака нежности и защиты. Отдергивать от прикосновения руку, потому что иначе это будет дурно истолковано. Быть сильной без возможности сделать себе поблажку. Перед всем светом отстаивать свои права, даже не помышляя о поддержке. Стать главной снова, теперь, когда уже привыкла взглядом испрашивать позволения! Стать одной, когда уже испытала, что значит - быть вдвоем.
Далась ему эта рука! Будто бы с ней Аранта любила его больше! И ведь не упросишь его отложить, погодить. Язык не повернется. А даже если б повернулся, даже если бы удалось уговорить Кеннета, он не справится с этим своим желанием, как сама она тогда не думала ни о чем, кроме желания быть любимой. Это все равно что запретить себе помнить о белой обезьяне.
Досада охватила ее. Человек, который как будто готов был разделить с нею ее ношу, дорогой ей, опять повис на ее руках: беспомощный, зависящий от нес вплоть до интимных мелочей, в бреду придерживающий ее за подол, стоило ей сделать всего шаг в сторону. Ей тоже надо есть, и спать, и исполнять дело, которое не терпит отлагательств: пока она сидит тут, минутки тикают, отмеряя где-то жизнь детям Баккара. Кто знает, какой несчастный случай сподобится подстроить им умница Цареубийца.
Несправедливо по отношению к Кеннету. А где в этом мире справедливость по отношению к ней?
Это такая она, любовь?
Утром Аранта обнаружила себя спящей, повалившись лбом на постель. Утренние лучи, вонзившиеся в щели стен, улучшили ее взгляд на мир. Кеннет выглядел бледным и, честно говоря, особых признаков жизни не подавал. Дышал слабо, но ровно. Она даже испугалась: не переборщила ли с маковым отваром. Надо будет разбудить его и накормить. Покуситься на хозяйскую курицу, чтобы сварить бульон, и добыть красного вина. Едва ли удастся заставить молодого мужчину .жевать шпинат, будь это хоть трижды полезно. И… да! Пока не забыла: вызнать у хозяйки, где можно купить платье. Синенькое, поскромнее. Не таскать же за собой девицу ван дер Хевен, обряженную в грязные шелковые штаны.
Выполнив все, что намеревалась с утра, Аранта повязала голову платком и отправилась на задний двор, где в пыли среди кур возилось хозяйское дитё того возраста, когда родители считают возможным экономить на штанах. Этот возраст… Аранта не оставалась к нему равнодушной. Дети войны, зачатые почти мимоходом. Кеннет недаром опознал в Биддле солдата. А солдаты в те памятные дни продолжали свой род неистово и не спрашивая разрешений. Так, отдав дань сантиментам и смахнув слезу с глаз, Аранта подсела к хозяйке, лущившей горох.
Дело нехитрое, ежели уметь. Вгоняешь ноготь большого пальца в рубец стручка, одно отработанное движение - и тот раскрывается, опрокидывая тебе в ладонь десяток ровных, как хорошие зубы, глянцевых горошин. Аранта находила это занятие успокаивавшим мысли и нормализующим пульс, а навык у нее сохранился со времен деревенского детства. Некоторое время она ощущала пристальное внимание Фефы к своим рукам, как будто та проверяла ее легенду.
- Обвенчаться вам надо, - неожиданно сказала хозяйка. Аранта аж стручок уронила.
- Верно говорю. Бери его тепленьким, пока людям в глаза женой зовет. Хоть сегодня за священником сбегаю. Вдруг помрет, при ком останешься? Сестренка-то тебе жизни даст, вспомнишь мои слова. А так - будешь ей ровня. Еще и унаследуешь что. Он, случаем, не старший в роду?
- Вроде того. - Она вовремя вспомнила о своем намерении изображать служанку недалекого ума. - Наследник.
Это, пожалуй, было умно. Расположение Биддла держалось на уважении и фронтовом братстве, однако его жену следовало заинтересовать перспективой. Рада - большие ; деньги, обещание заплатить их предполагает, что ты располагаешь большим. Что может удержать бабу от того, чтобы шепнуть в приоткрытый ставень, в ночную тьму, кому следует, что в каморке у нее две бабы и больной калека при деньгах? Значит, Кеннет у нас будет богатый жених,
- Вот и я говорю, поступишь умно - станешь еще хозяйкой замка. Ему скажи - пускай любовь докажет. Обеспечит.
- Он из Камбри. У них не замки. У них лошади.
- Лошади тож денег стоют. Так что, звать священника? Решайся, не то вдовой тебе не быть.
- Если он умрет, я тоже жить не буду.
- Любо-о-овь! - причмокнула Фефа, - Но тогда хоть гроб у тебя будет богатый!
Вот незадача. Приспичило бабе добро сделать, чтоб обязать себе вечной благодарностью хозяйку высокого замка. Шатлену. Как отбрехаться-то?
Остановившийся взгляд хозяйки, направленный поверх ее плеча в окно зала, выходящее на двор и по летнему времени распахнутое, она восприняла как спасение и одновременно - как сигнал тревоги. Биддл, стоя на лестнице, разводил руками, не то показывая дорогу, не то заслоняя собою путь двоим гостям невзрачно-чиновничьего вида.
Кто успел донести? Она с хозяев глаз не спускала, а за Биддла вообще бы руку на отсечение дала! Еще могла бы уйти незаметно со двора, сторонкой, огородами. Но там же Кеннет! Спит, без сознания, в бреду… Спокойно! Кто сказал, будто это за нами? Может, у них обычная проверка на предмет, скажем, краденого.
Эти несколько минут стоили ей седых волос равного количества и еще стольких же, когда, спустившись вниз в компании сдержанно-услужливого Биддла, эти двое подманили к себе Грандиозу, уже переодевшуюся и без дела сидевшую в уголке, , и о чем-то говорили с ней. Потом ушли, Биддл проводил их до ворот, а после подскочил к Анельке и с жаром принялся объясняться с ней, даже как будто оправдываться. Там, за оградой простучали копыта конного отряда. Аранте стоило немалых усилий напомнить себе, что дела законников выше скромного разумения служанки, спящей с господином.
- Пойду, - сказала она Фефе, нарочито неторопливо поднимаясь с места, - спрошу, чегой-то им надо было.
Биддл, разумеется, хотел как лучше. Подавая пиво похмельным возчикам, раздухарившимся с утра, он и сказал-то им всего лишь не шуметь, потому что наверху, «в номерах», как он выразился, отдыхает раненый офицер с сестрой-девицей дворянского роду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
- Кеннет, - свистящий шепот, вырвавшийся из уст, напугал ее саму, - тебе ведь отняли руку выше локтя?
- Да, - выдохнул он, выплевывая тряпку. - В самый раз над суставом. Кому и знать, как не…
- Тогда это - ЧТО?
Нет, она, конечно, знала, что кость есть материя живая. Об этом свидетельствует хотя бы ее способность срастаться. Она хорошо - даже слишком - помнила, как выглядел спил этой кости. Ничего похожего на этот круглый, перламутровый локтевой хрящ, который МЫ ОТРЕЗАЛИ вместе с прочим, измолотым в острые щепки и кровавый фарш.
- Кеннет, - сказала она, опуская руки. - Ты сам виноват.
- То есть?
- Ты локоть отрастил. И если ты хочешь, чтобы боль прекратилась, тебе, как я понимаю, достаточно сказать: «Ну ее, к лешему, эту руку совсем, этакой-то ценой». Не мне сказать - себе. Я не могу накладывать на ЭТО швы. Заступница, страшно подумать…
Действительно, страшно подумать, что было бы, если бы она, не разобравшись, наложила шов. Чуть раньше, скажем. Если столько боли и крови оттого, что старые швы расходились по месту своего соединения, каково было бы Кеннету, когда толстая вощеная нить врезалась бы в набухшую плоть, разрывая ее?
- Мне отсюда не видно, - сказал Кеннет. - Ты не врешь?
Аранта отрицательно покачала головой. Такова сила его желания, помноженная на силу переданного ею волшебства. И если в своем волшебстве она время от времени сомневалась, справедливо полагая, что все, совершаемое ею или приписываемое ей, можно списать на те или иные обстоятельства, то отрицать этот наглый хрящ ни у кого не хватило бы духу.
Неужели она носила в себе ТАКОЕ? Или же в левой руке Кеннета больше магии, чем в них с Рэндаллом Баккара, вместе взятых? Какова должна быть заключенная в нем жизненная сила, чтобы, фигурально выражаясь, зацвел этот обрубленный и обожженный побег? И, кстати, насчет жизненной силы…
Побледнев и шепча про себя, Аранта принялась загибать пальцы. Неделя, еще три дня… волноваться пока рано… нет, все-таки до следующих месячных она обречена считать часы! Не хватало ей понести, ко всему прочему. Кого тогда выбирать, жалеть, спасать: своего ребенка или столь же невинных детей Баккара, брошенных на произвол злодея?
- Ну теперь уже нет! - донесся с кровати слабый ехидный смешок. - Я что, боли не видал? Эту цену я заплачу, если такова цена. Ты же не откажешь мне в праве обнять тебя двумя руками.
По-видимому, у Кеннета начинался жар. Все подсушивающие, сворачивающие кровь снадобья никуда не годились. А ведь именно их она готовилась применять с самого начала. Они бы только замедлили процесс, и организму пришлось бы бороться с их действием. А раз процесс регенерации пошел, значит, теперь диктовать условия будет он. Все, что она может, - это смягчать его последствия. Укрепляющие снадобья, обезболивание, смягчение кожи. Придется смириться с тем, что Кеннет потеряет большое количество крови, и пойти на этот риск. В этот раз она не сможет противопоставить свою волю к жизни его воле к смерти… его дури, как это вышло между ними в тот раз, когда над Кеннетом шел спор, и Аранта взяла в нем верх.
- А если ты себя убьешь?
- Ты забываешь. - Он улыбнулся ей пересохшими губами. - Я совершенно бессмертен. Ну, где теперь найти тот кинжал, в котором живет моя смерть?
Против воли она ответила слабой улыбкой. Тот кинжал, который Рэндалл снял со своего пояса, даря храброму, но совершенно прискорбным образом изувеченному лучнику благородную мгновенную смерть вместо бессмысленной изнурительной жизни калеки! Романтичная мальчишеская благоглупость! Тот самый кинжал, который она сунула к себе в корсаж, волей-неволей заставив Кеннета думать о том, что там соседствует с обоюдоострой железякой. Теперь, зная о том, что Рэндалл Баккара был заклят на победу, она понимала причину его бешенства: обыграв его в споре, она, сама не подозревая, на некоторое время превратила его в пустышку.
Воспоминание о Рэндалле, против обычного, не принесло ей боли. То, что она сидела сейчас, с переменным успехом перебарывая дремоту, у изголовья Кеннета, одурманенного маковым отваром, казалось куда правильнее и важнее, чем та же вахта, которую она несла возле постели раненого Рэндалла, с арбалетом на взводе и приказом всадить болт в любого, кто переступит порог. Хотя, помнится, глаза ее слипались так же сильно.
Невзирая на оптимизм Кеннета, она очень боялась, что в результате ей придется похоронить его вместе с его отросшей рукой. Он, в отличие от нее, не был медиком и едва ли трезво оценивал возможности своего организма. Аранта боялась ему навредить. Оказавшись замешана в игру, где не существовало правил, она могла погубить его равно как делая что-то, так и пустив все на самотек.
Что будет, если он умрет?
Аранта ощутила болезненный укол совести за то, что она, как ей сейчас казалось, малодушно переложила на него свою ношу. Легко сказать, она не представляла себе, как она справится с Уриеном Брогау: человеком, с которым у нее в свое время проскочила некая искорка. Найдется ли у нес душевная сила противостоять ему? Почему она решила, что у Кеннета это выйдет лучше? Ну, справедливости ради следует заметить, что тогда она не думала об Уриене Брогау. Все это время Кеннет служил ей щитом, а теперь, когда понадобилось, она сделала его мечом. Но как она могла забыть, что ее кровь - проклятие? Как могла пожелать этой участи человеку, которого любила? Ведь это Кеннет, единственный, кто сказал ей вслух: «Я тебя ненавижу». Единственный, кто в самом деле не испытывал этого чувства. Ей следовало припомнить, как заклятие крови выжигало изнутри Рэндалла Баккара и таки выжгло его дотла. Она могла бы выставить и свой собственный счет за годы женского одиночества, в течение которых была для мужчины лишь дорогостоящим оружием с вполне определенным условием содержания. Аранта так гордилась формулировкой Условия, которое подобрала для Кеннета, что не подумала о том, что оно подставит ей ножку. Кеннет, еще не успев вкусить благ, уже пьет нескончаемую чашу боли. Нескончаемую, потому что ничто так не растягивает время, как боль. Насколько хватит его жизнелюбия?
Одной кости мало. Нужны мышцы, связки, нервы, кровеносные сосуды. Кожа, наконец! На что это будет похоже и сколько будет продолжаться?
А если он все-таки умрет? Чем это чревато лично для нее?
Нет, конечно, она продолжит свой путь, потому что она принадлежит этим детям. Она выступит против Цареубийцы, даже не имея шансов на успех. Она не может иначе. Кроме нее, по-видимому, некому. Но ей придется заново осваивать науку одиночества, ту, которой, как ей казалось, она владела в совершенстве и от которой отвыкла так быстро. Не встречать отклика на поворот головы. Знать, что никто не обнимет тебя, когда тебя рвет напополам жажда этого знака нежности и защиты. Отдергивать от прикосновения руку, потому что иначе это будет дурно истолковано. Быть сильной без возможности сделать себе поблажку. Перед всем светом отстаивать свои права, даже не помышляя о поддержке. Стать главной снова, теперь, когда уже привыкла взглядом испрашивать позволения! Стать одной, когда уже испытала, что значит - быть вдвоем.
Далась ему эта рука! Будто бы с ней Аранта любила его больше! И ведь не упросишь его отложить, погодить. Язык не повернется. А даже если б повернулся, даже если бы удалось уговорить Кеннета, он не справится с этим своим желанием, как сама она тогда не думала ни о чем, кроме желания быть любимой. Это все равно что запретить себе помнить о белой обезьяне.
Досада охватила ее. Человек, который как будто готов был разделить с нею ее ношу, дорогой ей, опять повис на ее руках: беспомощный, зависящий от нес вплоть до интимных мелочей, в бреду придерживающий ее за подол, стоило ей сделать всего шаг в сторону. Ей тоже надо есть, и спать, и исполнять дело, которое не терпит отлагательств: пока она сидит тут, минутки тикают, отмеряя где-то жизнь детям Баккара. Кто знает, какой несчастный случай сподобится подстроить им умница Цареубийца.
Несправедливо по отношению к Кеннету. А где в этом мире справедливость по отношению к ней?
Это такая она, любовь?
Утром Аранта обнаружила себя спящей, повалившись лбом на постель. Утренние лучи, вонзившиеся в щели стен, улучшили ее взгляд на мир. Кеннет выглядел бледным и, честно говоря, особых признаков жизни не подавал. Дышал слабо, но ровно. Она даже испугалась: не переборщила ли с маковым отваром. Надо будет разбудить его и накормить. Покуситься на хозяйскую курицу, чтобы сварить бульон, и добыть красного вина. Едва ли удастся заставить молодого мужчину .жевать шпинат, будь это хоть трижды полезно. И… да! Пока не забыла: вызнать у хозяйки, где можно купить платье. Синенькое, поскромнее. Не таскать же за собой девицу ван дер Хевен, обряженную в грязные шелковые штаны.
Выполнив все, что намеревалась с утра, Аранта повязала голову платком и отправилась на задний двор, где в пыли среди кур возилось хозяйское дитё того возраста, когда родители считают возможным экономить на штанах. Этот возраст… Аранта не оставалась к нему равнодушной. Дети войны, зачатые почти мимоходом. Кеннет недаром опознал в Биддле солдата. А солдаты в те памятные дни продолжали свой род неистово и не спрашивая разрешений. Так, отдав дань сантиментам и смахнув слезу с глаз, Аранта подсела к хозяйке, лущившей горох.
Дело нехитрое, ежели уметь. Вгоняешь ноготь большого пальца в рубец стручка, одно отработанное движение - и тот раскрывается, опрокидывая тебе в ладонь десяток ровных, как хорошие зубы, глянцевых горошин. Аранта находила это занятие успокаивавшим мысли и нормализующим пульс, а навык у нее сохранился со времен деревенского детства. Некоторое время она ощущала пристальное внимание Фефы к своим рукам, как будто та проверяла ее легенду.
- Обвенчаться вам надо, - неожиданно сказала хозяйка. Аранта аж стручок уронила.
- Верно говорю. Бери его тепленьким, пока людям в глаза женой зовет. Хоть сегодня за священником сбегаю. Вдруг помрет, при ком останешься? Сестренка-то тебе жизни даст, вспомнишь мои слова. А так - будешь ей ровня. Еще и унаследуешь что. Он, случаем, не старший в роду?
- Вроде того. - Она вовремя вспомнила о своем намерении изображать служанку недалекого ума. - Наследник.
Это, пожалуй, было умно. Расположение Биддла держалось на уважении и фронтовом братстве, однако его жену следовало заинтересовать перспективой. Рада - большие ; деньги, обещание заплатить их предполагает, что ты располагаешь большим. Что может удержать бабу от того, чтобы шепнуть в приоткрытый ставень, в ночную тьму, кому следует, что в каморке у нее две бабы и больной калека при деньгах? Значит, Кеннет у нас будет богатый жених,
- Вот и я говорю, поступишь умно - станешь еще хозяйкой замка. Ему скажи - пускай любовь докажет. Обеспечит.
- Он из Камбри. У них не замки. У них лошади.
- Лошади тож денег стоют. Так что, звать священника? Решайся, не то вдовой тебе не быть.
- Если он умрет, я тоже жить не буду.
- Любо-о-овь! - причмокнула Фефа, - Но тогда хоть гроб у тебя будет богатый!
Вот незадача. Приспичило бабе добро сделать, чтоб обязать себе вечной благодарностью хозяйку высокого замка. Шатлену. Как отбрехаться-то?
Остановившийся взгляд хозяйки, направленный поверх ее плеча в окно зала, выходящее на двор и по летнему времени распахнутое, она восприняла как спасение и одновременно - как сигнал тревоги. Биддл, стоя на лестнице, разводил руками, не то показывая дорогу, не то заслоняя собою путь двоим гостям невзрачно-чиновничьего вида.
Кто успел донести? Она с хозяев глаз не спускала, а за Биддла вообще бы руку на отсечение дала! Еще могла бы уйти незаметно со двора, сторонкой, огородами. Но там же Кеннет! Спит, без сознания, в бреду… Спокойно! Кто сказал, будто это за нами? Может, у них обычная проверка на предмет, скажем, краденого.
Эти несколько минут стоили ей седых волос равного количества и еще стольких же, когда, спустившись вниз в компании сдержанно-услужливого Биддла, эти двое подманили к себе Грандиозу, уже переодевшуюся и без дела сидевшую в уголке, , и о чем-то говорили с ней. Потом ушли, Биддл проводил их до ворот, а после подскочил к Анельке и с жаром принялся объясняться с ней, даже как будто оправдываться. Там, за оградой простучали копыта конного отряда. Аранте стоило немалых усилий напомнить себе, что дела законников выше скромного разумения служанки, спящей с господином.
- Пойду, - сказала она Фефе, нарочито неторопливо поднимаясь с места, - спрошу, чегой-то им надо было.
Биддл, разумеется, хотел как лучше. Подавая пиво похмельным возчикам, раздухарившимся с утра, он и сказал-то им всего лишь не шуметь, потому что наверху, «в номерах», как он выразился, отдыхает раненый офицер с сестрой-девицей дворянского роду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20