тем, кто сопротивляется, - по морде, а если еще и с оружием - в
таких стреляют без предупреждения, и не по ногам целятся, а в голову или в
грудь!.. А как проходят допросы в кабинетах ЮНПИСа и службы безопасности -
об этом кто-нибудь когда-нибудь писал?! Впрочем, была как-то статейка,
намеками, но ведь автора потом чуть ли не в разглашении государственных
тайн обвинили!
- Это все словоблудие, - не слушая Рамирова, махнул рукой Пол. -
Лично я одно знаю и всегда помнить буду. Пять лет назад любой вшивый
лейтенантишка получал такую же зарплату, как я, опытный слесарь, только я
в отличие от него вкалывал за станком по восемь часов, а он в ротной
канцелярии жопу отсиживал или шагистикой с солдатиками занимался! Это как,
по-твоему, справедливо было?!. - А теперь тебе государство платит деньги,
которые шли на содержание того же лейтенанта, в виде приличного пособия по
безработице, так что вообще можно не работать, - с усмешкой сказал
Рамиров. - И это ты называешь справедливостью?
- Ты напоминаешь мне одного мужика из нашей деревни, - сказал
Макарчук. - Он все не мог понять, как это черная корова может давать белое
молоко... Там, где всем все ясно, такие вот интеллигенты сраные, как ты,
начинают наводить тень на плетень!
Скупщики, почуяв, что назревает хватание за грудки, быстренько
завершили трапезу и улетучились из столовой. Спору между Полом и Яном,
однако, не суждено было перерасти в классовую стычку.
- А ну, освобождайте помещение! - раздался из дверей голос мадам
Лэст. - Расселись тут, как у тещи на блинах! Убрать персоналу не даете.
Пожрали - и марш в свои норы!
В коридоре Пол схватил Яна за рукав и попытался закончить диспут,
намекая, что для этого придется куда-то выйти, но Рамиров сказал ему:
"Потом, потом" и двинулся к себе в номер.
Там, упав в кресло, он отдышался - в том смысле, что перекурил, - и
понемногу восстановил нарушенный психический тонус.
Наверное, в таком вот Поле, как в зеркале, отражается все наше
общество, зараженное вирусом обывательства и глядящее на мир только через
амбразуру своего собственного благополучия, думал Рамиров. Может быть,
такое отношение к армии, как к бесполезному, гигантскому нахлебнику, и
стало той благоприятной почвой, на которой дали всходы семена ненависти к
милитарам, посеянные пацифистами? Если это так, то должно смениться немало
поколений, прежде чем будет выкорчевана эта бессмысленная, объективно не
оправданная, а потому такая страшная ненависть... Конечно, при условии,
что будет вытравлено из душ людских и потребительское отношение к миру...
Как он там говорил - "лейтенантишка"?.. А между прочим, на
"лейтенантишках" держалось многое... Именно на них, наивно-восторженных до
глупости, еще не научившихся подличать и кривить душой, верных до
неприличия вдолбленным в училищах истинам, держался мир цвета хаки... Что,
если написать когда-нибудь на эту тему? Конечно, тоже без надежды на
опубликование...
Служит в ракетно-стратегической части некий лейтенант Игрек, причем
добросовестно служит, в соответствии со своим понятием о долге. Ну,
естественно: в голове еще - воспоминания об учебе в училище, суровых, но
справедливых отцах-командирах, романтика воинских тягот и лишений - в
общем, розовые, юношеские сопли... Игрек быстро продвигается по службе, и
вот его уже назначают командиром пускового расчета, состоящего из скрытых
наркоманов и явных гомосексуалистов, и светит ему заветная третья
звездочка на погонах, но тут бестолковые чинуши из ЮНПИСа и
государственных служб устраивают демилитаризацию. И во время одного из
последних дежурств лейтенанта к месту расположения подземного пункта
наведения ракет прорывается буйная толпа активистов пацифистского движения
и пытается штурмовать бункер с лозунгами: "Немедленно прекратите угрожать
миру во всем мире!"... До поры, до времени толпу сдерживают посты военной
полиции, но потом их сносит людская лавина, вконец обезумевшая от
осознания вседозволенности... Что делает в этой ситуации лейтенант,
понимающий, что будет, если погромщики ворвутся в расположение поста и
начнут крушить пульты и системы обеспечения пуска? Он командует своим
подчиненным покинуть место боевого дежурства, а сам баррикадируется за
стальными дверями толщиной со среднеупитанного человека и не отвечает ни
на какие требования и запросы толпы... К месту конфликта прибывает вначале
непосредственный командир лейтенанта, затем - другие военачальники, но
лейтенант к тому времени впадает в такой черный пессимизм, что никому и
ничему больше не верит... Дело получает широкую огласку в прессе, но
газеты преподносят героического парня как маньяка-одиночку, решившего
пустить весь этот мир в расход, и экстраполируют его поведение на прочих
ракетчиков, риторически вопрошая саженными заголовками: "И ТАКИМ ЛЮДЯМ
ДОВЕРЕНА СУДЬБА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА?!"... Между тем, у лейтенанта постепенно
кончается запас продуктов, рассчитанный на случай ядерного нападения
"противника", и он начинает питаться разными частями своего
обмундирования... Специальные подразделения саперов роют подземный ход,
чтобы добраться до "маньяка", и не проходит и года, как им удается
ворваться на пост через пролом в толстой железобетонной стене и
расстрелять в упор исхудавшего до скелетообразности, поседевшего и
изъеденного язвами от всепроникающей радиации, немощного старика, который
выжил только потому, что верил: благодарное Отечество не забыло о нем и
обязательно найдет способ спасти его...
В этом месте Рамиров вернулся к действительности и, вспомнив про
деньги, спустился в вестибюль, где стоял древний, как некое ископаемое,
армейский полевой телефон общего пользования. Тайна его появления в
пансионе была покрыта мраком. Швейцар Георгий, например, туманно намекал
на какого-то Одноглазого, который, будучи мелким валютным махинатором,
должен был постоянно находиться в курсе последних биржевых новостей, а
посему, едва поселившись в "Голубой розе", купил на "толкучке" сей аппарат
и великодушно установил его в вестибюле, незаконным образом подключившись
к единственной телефонной будке в двух кварталах отсюда (в результате чего
мадам Лэст якобы неоднократно имела неприятности). Рамиров, правда,
сомневался в истинности этой легенды: едва ли субъект, через руки которого
ежедневно протекали тысячи денежных единиц разных стран мира, стал бы
экономить на средствах связи. Да у него в номере стоял бы мощнейший
радиофакс со множеством функций!.. Более правдоподобным Яну казалось
предположение, что телефон принадлежал покойному мужу мадам Лэст, которому
она упорно присваивала посмертно чин генерала, хотя, судя по фотографиям,
он закончил службу прослужил задрипанным обер-капралом...
Редактор "Морнинг газетт" поставил Рамирова в известность, что
представленный им труд не подходит данному изданию "по внутриредакционным
соображениям". При этом он почему-то изъяснялся таким стилем, каким
пишутся витиевато-официальные письма и скверные литературно-критические
статьи.
- Уважаемый господин Рамиров! - почти декламировал он. - Мы
внимательнейшим образом изучили ваше... э-э... эссе, но к сожалению,
вынуждены признать, что оно получилось недостаточно внятным.
- Что вы имеете в виду? - сухо спросил Рамиров.
- Видите ли, современная обстановка настолько сложна, - продолжал
редактор, словно не слыша собеседника, - что всякий творческий работник
обязан - я подчеркиваю, обязан! - четко определить свою позицию, чтобы
излагать свое мировосприятие... Особенно это касается такого философского
жанра, как... м-м... эссе...
- Вы не могли бы изложить свое мировосприятие покороче? - осведомился
обозлившийся Рамиров.
- Что ж, извольте, - изящно продолжал редактор. - Повествуя о
проблемах социального бытия, вы избираете роль стороннего наблюдателя...
Говоря о Добре и Зле, вы невольно даете почву для предположений, что вы
сами витаете где-то вне этих категорий. В чем же, по-вашему, сила такой
авторской позиции?
- Значит, по-вашему, человек должен быть обязательно на стороне Добра
и бороться со Злом, причем так бороться, чтобы от этого самого Зла пух и
перья летели? - спросил Рамиров.
Краем глаза он ловил на себе уважительный взгляд швейцара, пившего
чай на своем рабочем месте у входных дверей. Видно, кричал Рамиров в
трубку на весь пансион, а Георгий обожал умные разговоры.
- Вы предлагаете другую альтернативу, господин Рамиров? - спросили в
трубке. - Ваши полемические аргументы мне, откровенно говоря, непонятны...
- Да поймите вы, черт вас побери, - заорал Рамиров, - что для начала
нужно хотя бы уяснить, что такое Добро, а что такое Зло! И вообще,
существуют ли эти понятия в чистом виде или они постоянно смешиваются,
переходят одно в другое? Я, прежде всего, хотел, чтобы люди задумались над
этим и не были излишне категоричными, иначе такое Добро добром не
кончится! А сегодня - тем более!.. И так уже на наших глазах одни люди во
имя добра уничтожают других, а все остальные аплодируют и кричат "бис"!
Это, по-вашему, Добро?!
- Что вы имеете в виду? - растерянно спросили в трубке. - Я
категорически отказываюсь вас понимать, господин Рамиров...
Ян решительно брякнул трубку на рычаг.
Таким образом, еще один вариант добывания денег, который теплился в
душе Рамирова слабенькой надеждой, отпал сам собой.
Когда Ян вернулся в номер, ему смертельно захотелось выпить. Это
желание было таким нестерпимым, что еще бы немного - и он плюнул бы на
данный самому себе обет и отправился бы к Георгию, по ночам
приторговывавшим наполовину разведенным спиртным, и долго уламывал бы его
дать в долг бутылку, а швейцар, конечно, упирался бы, бегая по сторонам
хитрыми глазками, но, скорее всего, Яну удалось бы уговорить бывшего
прапорщика, и потом последовала бы кратковременная эйфория, когда кажется,
что все вокруг - замечательно, и что все проблемы решаются легко, и что
тебя окружают только честные, близкие люди, и он, шатаясь, таскался бы по
пансиону из номера в номер в поисках понимания и очередных порций
спиртного, а потом бы наступило равнодушное отупение, а затем - только
тьма и беспамятство, и проснулся бы Ян на следующий день с жуткой головной
болью и ноющим, будто от побоев, телом, и тогда бы, наверное, опять пришли
черные мысли о том, что пора перестать влачить жалкое существование на
белом свете...
На этот раз его спас исписанный листок, валявшийся под столом.
Рамиров поднял его и машинально пробежал взглядом.
Он опять увидел перед собой лицо командира десантной группы
лейтенанта Евгения Бикоффа и услышал его презрительный голос: "Красиво
говоришь, писатель... Что же ты предлагаешь? Устроить всеобщее братание с
противником?!"...
И так отчетливо, будто это происходило вчера, Ян вспомнил свои мысли
и переживания в тот момент, когда нужно было во что бы то ни стало
доказать умным, честным, но слишком категоричным парням в военной форме,
что любая война - это жестокость, вытравливающая из души человека все
человеческое.
И тогда Рамиров схватил ручку и кинулся лихорадочно писать.
Он писал до тошноты, забыв обо всем на свете. Только когда у него
заломила спина, заболели отвыкшие от писания глаза и пальцы свело
судорогой до такой степени, что они уже не держали, наверное, сотую за
сегодняшний день сигарету, Ян пришел в себя, увидел, что за окном уже
темнеет, и тут же услышал, что, оказывается, в его дверь давно стучат.
Судя по характеру стука, это была его родная дочь Джулия. Обычно в
пансионе "Голубая роза", если не считать мадам Лэст, стучаться в номер к
соседу было не принято. Более того, это считалось дурным тоном среди
постояльцев. Торговцы наркотиками, сутенеры, гангстеры местного масштаба
если уж и стучали к кому-нибудь в номер, то непременно посреди ночи,
причем не рукой, а ботинком или каким-нибудь увесистым подручным предметом
типа бутылки или рукоятки пистолета. Воры же и проститутки не стучались
никогда.
Полгода назад, когда Рамиров обретался в состоянии жуткого
алкогольного "штопора", выражаясь языком бомжей и завсегдатаев пивных
точек, он впервые услышал этот стук в свою дверь. Пока Ян раздумывал, чем
бы запустить в того, кто войдет в его "берлогу", дверь распахнулась, и на
пороге вырисовалась стройная девичья фигурка, чем-то смахивающая на
сказочную фею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39