– Ты знаешь, о ком, – прищурился Дейнин. – Знаешь, не за тем я пришел, чтобы мы с тобой играли в прятки… Давай-ка сядем и обсудим все как следует…
Не ожидая приглашения, он опустился на колченогий табурет.
Шура гороподобно возвышалась над ним, опустив глаза и теребя подол платья, словно заранее признавая свою вину.
«Что это я? – вдруг подумал Дейнин. – Ворвался, как какой-нибудь головорез из полицейского боевика… Приемчики какие-то дешевые использую. Не хватало еще пообещать ей, что правосудие учтет ее чистосердечное признание. Ты же врач, ученый, так неужели ты не можешь найти другие слова, чтобы поговорить с ней по-человечески? Или все, что тебя интересует, – это чтобы она вернула тебе ребенка?»
– Прошу тебя, Шура, присядь, – резко сменив тон, проговорил он. – Ничего, что я буду называть тебя на «ты»?
Она невпопад кивнула и осторожно присела на край массивного стула, видимо, специально рассчитанного на ее вес.
– Шура, дорогая, – начал Дейнин и тут же мысленно поморщился: так фальшиво прозвучало это ласковое обращение. – Я знаю, что сегодня ты не до конца выполнила то, что обычно выполняла без тени сомнения. Я знаю, что сто восемьдесят пятый номер сейчас находится здесь. И я, в принципе, догадываюсь, почему ты попыталась его спасти. Ты уж прости меня, дурака, но, видно, в последнее время я чересчур часто использовал тебя для этой грязной работы… Но одно мне непонятно: зачем он тебе, этот уродец? – Губы Шуры дрогнули, словно ее ударили по лицу, но Дейнин безжалостно продолжал: – Он ведь нежизнеспособен, Шурочка, и ты сама должна это понимать. Все-таки не первый год работаешь у нас, должна была всякого навидаться…
– Он живой, – вдруг возразила Зарубина. – Он дышит, Ярослав Владимирович!..
– Возможно, – согласился Дейнин. – Возможно, он не задохнулся в твоей сумке, пока ты несла его по городу. Возможно, он еще дышит и здесь, где в воздухе полно мельчайших частиц пыли и смертоносных бактерий, хотя, насколько я знаю, легкие у него атрофированы настолько, что без кислородной подушки он долго не протянет… Но для того чтобы жить, мало только дышать, Шурочка! Любой живой организм, а особенно новорожденный, должен питаться! Причем не воздухом и не физиологическим раствором, вливаемым через трубочку в вену, а молоком, нормальным материнским молоком! Позволь узнать, как ты собираешься кормить его?.. Как?
Шура молчала, неотрывно разглядывая столешницу.
–А поэтому, если этот… если это существо не умерло до сих пор, оно умрет через пару часов… этой ночью!., завтра! – Дейнин нацелил указательный палец на свою собеседницу: – И ты не спасешь, не сможешь спасти его от гибели!..
– Разве это важно? – вдруг тихо спросила Шурочка, впервые поднимая голову, чтобы взглянуть Дейни-ну в глаза. – Зато я буду знать, что я попыталась спасти его, Ярослав Владимирович…
И не то от этого прямого взгляда, не то от абсурдности приведенного Шурой аргумента Дейнин растерялся.
– То есть как? – пробормотал он.
– Ну, как? – повторила эхом Зарубина. – Вот взять, к примеру, вас, врачей… Разве вы откажетесь помочь больному, даже если будете наверняка знать, что он скоро умрет? Разве вы не будете колоть ему дорогие лекарства и держать в больнице, если остается хоть малюсенькая возможность того, что он поправится?
– Погоди, Шура, – сердито перебил ее Дейнин. – При чем здесь какой-то больной?.. Не надо никаких аналогий и сравнений! Потому что все эти рассуждения хороши, когда мы говорим о че-ло-ве-ке! А то, что ты тайком утащила из Центра, нельзя считать человеком! Это было бы грубейшей ошибкой, Шура, поверь мне!..
– Почему? – кротко спросила женщина, вновь отводя глаза в сторону, и Дейнин на секунду замешкался с ответом, пытаясь сообразить, к чему относится ее вопрос – к человечности клона или к той причине, по которой она обязана ему верить.
Не выдержав, он вскочил с неудобного табурета и принялся по давней преподавательской привычке расхаживать взад-вперед по тесной кухне.
Потом резко остановился и выпалил, нависнув над Шурой:
– А по-твоему, это – человек?! Без головного мозга, без важнейших органов восприятия – это человек? А если бы ты знала, какой хаос у него царит в брюшной полости! Там практически все находится не на своем месте!.. Это не человек, Шурочка, это малый анатомический набор, извини меня за такое определение!..
– Вы не правы, Ярослав Владимирович, – бесцветным голосом произнесла Зарубина, не поднимая головы. – Оно… он – тоже человек…
Дейнин открыл было рот, чтобы высказать этой бочкообразной особе, возомнившей себя на склоне лет святой праведницей, все, что он о ней думает, но вовремя спохватился.
Неужели он, кандидат наук, доцент и просто высококлассный специалист в области репродукции человека, научные труды которого известны не только в России, но и во всем мире – по крайней мере, ученом, – не сумеет убедить в своей правоте полуграмотную бабу, ни черта не смыслящую в биологии и генетике?!..
Поэтому он заставил себя настроиться на безэмоциональный, чисто логический спор, какой не раз приходилось вести с оппонентами в тех ученых советах, где он состоял.
Он даже вернулся на свое место за столом напротив Шуры.
«Лучше бы чаем угостила, чем нести всякий вздор, – машинально подумал он. – А то сует свой нос куда не следует!»
– Что ж, Александра… э-э… Ивановна, – начал он. – Тогда давайте внимательно рассмотрим суть проблемы, которая перед нами возникла.
– Я не Ивановна, – поправила его Шура. – Александровна я по батюшке…
– Хорошо, хорошо, – отмахнулся Дейнин. – Значит, вы, Сан Санна, изволите утверждать, что клон номер сто восемьдесят пять – человек. И на чем же, позвольте поинтересоваться, основывается ваше убеждение – или заблуждение?
– Ну, так… это… он – живой!
– Допустим, – не давал ей опомниться Ярослав. – Но разве живут только люди? Собаки, кошки, птицы, тараканы тоже живут… По-вашему, значит, и они – люди?
Внутренне он уже тихо торжествовал, предвидя победное завершение той логической цепочки умозаключений, которую он плел для своего оппонента в юбке… то есть в платье.
– Не-ет, – неуверенно протянула Шурочка. – Это – животные…
– Совершенно верно. Так почему же он в отличие от них – человек?
Шура закусила полную губу.
– Он плачет, – произнесла она наконец с таким надрывом, что Дейнин вновь оторопел. – А птицы и звери плакать не умеют!
«Что за чушь?!» – хотел сказать Дейнин, мгновенно забыв о необходимости быть беспристрастным, но сказал другое:
– Интересно, как это он может плакать, если у него нет ни рта, ни гортани, ни глаз?!
– Может! – категорически заявила Шура.
– Хм… Ну что ж, предположим, что он обладает врожденной способностью к чревовещанию. Но тут вы противоречите самой себе, Шурочка. Из всех ста восьмидесяти пяти побочников, которые появились на свет в этой партии, плакало три четверти. Даже из тех семи, которых вы… усыпили сегодня, были такие, которые орали не переставая. Но вы почему-то выбрали именно этого, безголового… Он что – один среди них был человеком?
– Да, – упрямо подтвердила Зарубина. – Он один… Потому что он именно плакал, понимаете? А другие… Они, как вы сказали, просто орали, вот и все. А этот плакал так, что сразу можно было понять: он все-все чувствует и все понимает, не хуже нас с вами…
Дейнин страдальчески вздохнул.
М-да, похоже, все его попытки пробить брешь в стене невежества обречены на провал.
Бесполезно с ней спорить, с этой толстухой. Видимо, она действительно сбрендила. А что? Причин для этого у нее в избытке. Разумеется, трудное детство, жуткая закомплексованность из-за внешнего вида… Ну и, конечно, неудавшаяся личная жизнь, вечное одиночество, отсутствие родных и друзей, а теперь еще и неудержимо надвигающийся климакс…
Видно, в детстве в куклы как следует не наигралась, вот теперь гипертрофированный материнский инстинкт и попер из нее… Лучше бы она собаку себе завела. Или кошку.
А она решила завести себе мутанта. Этакого маленького безмозглого монстрика. Интересно, неужели она верит что сможет вырастить его?! Что он, подрастая, будет учиться ходить, говорить, потом пойдет в детский сад, в школу? Что будет называть ее мамой и обнимать ее и целовать? Видимо, верит. Она же не знает, что человек без мозга – это просто-напросто кусок мяса. Который может только… Впрочем, ничего он не может и даже жить по-настоящему не может. Все эти разговоры о душе, о якобы человеческом плаче – бредни, сказки для взрослых. Она верует в это так, как люди веруют в бога: исступленно, не вдумываясь в парадоксы, связанные с объектом их поклонения.
Кстати, если она утверждает, что побочник плачет, то почему в квартире так тихо? Я здесь уже почти час, а из комнаты, где она его наверняка спрятала, не донеслось ни звука. А может, на самом деле он уже давно мертв, а она тут вешает мне лапшу на уши?!. В принципе, это был бы неплохой выход из ситуации. Наглядно продемонстрировать этой фоме неверующей, а точнее, слишком верующей, что проблема сама собой разрешилась, потом быстренько забрать трупик и откланяться…
– А вы… – по инерции начал Дейнин, но тут же вспомнил, что имеет право называть Шурочку на «ты». – А ты уверена, что ребенок… что с ним все в порядке?
Он специально употребил столь неподходящее к клону-побочнику слово «ребенок», чтобы расположить к себе свою собеседницу. Каноны психиатрии гласят, что не следует перечить сумасшедшим.
Шура наклонила голову к плечу, словно прислушиваясь.
– Да, – недоуменно пожала плечами она. – Он сейчас спит, Ярослав Владимирович.
– А можно взглянуть на него? Нет-нет, я абсолютно ничего ему не сделаю, я и пальцем его не трону, – поспешно добавил Ярослав. – Хотя как врач я мог бы предложить свои услуги, если ему требуется срочная помощь.
Но Шура решительно покачала головой:
– Не надо, Ярослав Владимирович. Я сама управлюсь, если что…
«Вот упрямая баба, – с досадой подумал Дейнин. – Ребята мои внизу уже заждались, наверное, а я тут развожу с ней философские беседы о сущности человека. Но уйти отсюда с пустыми руками я просто не имею права».
Не дай бог пронюхает кто-нибудь из соседей, а там пойдут по всему городу слухи. И плакали тогда горючими слезами все наши многолетние усилия. На сенсацию клюнет пресса, нагрянет инспекция из столицы, и закроют тогда наш Центр. Или вообще запретят клонирование – не только человека в целом, но и отдельных органов. Помнится, частичное воспроизводство органов для пересадки, под маркой которого и существует наше заведение, и то разрешили со скрипом, а если узнают, что мы нарушили запрет, тогда крышка всему. И прогрессу в целом, и чаяниям отдельных людей, которым наплевать, какой ценой мы воспроизводим их погибших и умерших детей. Которым главное – чтобы их ребенок был жив…
Ну и что же мне делать?
В принципе, остается один-единственный выход.
Прости, Шура, но иначе поступить я не могу…
– Ну что же, – сказал Дейнин, нацепив на лицо маску сочувственного сожаления. – Раз не хочешь, Шурочка, прислушиваться к моим доводам – дело твое. Я тебя предупредил, а ты поступай как знаешь… Но если честно, то мне жаль тебя. Да-да, тебя, а не его!.. Ладно, мне пора.
Он поднялся из-за стола, держа руки в карманах куртки-ветровки, и шагнул за спину Шуры к окну. Снаружи было уже темно. «Это хорошо, – подумал Дейнин. Меньше будет ненужных свидетелей…»
Шура оперлась руками о стол, собираясь встать, но он не дал ей этого сделать. Он не хотел, чтобы она падала из положения стоя: предвидел, что ему ее не удержать.
Инъектор еле слышно свистнул, испуская острую, толщиной с волосок, струйку бледно-зеленой жидкости, и Шура грузно осела на стуле. Рот ее открылся, судорожно хватая воздух, а потом снотворное подействовало, и она обмякла бесформенной грудой, уткнувшись лицом в стол.
Дейнин проверил у нее на всякий случай пульс – все было в порядке.
Потом достал из кармана мобильник.
– Ребята, поднимайтесь, – сказал он, когда ему ответил хриплый, словно после сна, голос. – И не забудьте захватить с собой упаковочный мешок. Желательно с герметичной застежкой…
Потом Дейнин зачем-то оглянулся на спавшую, словно опасаясь, что она может проснуться.
Достал из внутреннего кармана обойму с ампулами цианида и перезарядил инъектор. Держа его, как пистолет, проследовал в коридор и открыл дверь комнаты.
Клон номер сто восемьдесят пять действительно был там. За неимением детской кроватки Шура расположила его в большом кресле, соорудив там нечто вроде птичьего гнезда с пологом.
Клон в самом деле все еще был жив. Он не шевелился, и трудно было определить, спит он или нет, но когда Дейнин поднес руку к страшноватому личику, то ощутил легкое движение воздуха перед носовыми отверстиями.
Живучесть мутанта была поразительной, и при других обстоятельствах Дейнин, возможно, передумал бы, прежде чем обрывать его жизнь. Это существо могло бы стать интересным объектом для научного исследования.
1 2 3 4 5