Я молюсь, как и все люди мира, Азарху, богу, ушедшему на поклон. Я никогда не слышала ни о каком Кроме и ни о какой Киммерии. И я не знаю, что мне с тобой делать.
Конан усмехнулся – он, пожалуй, мог бы дать дельный совет, но не стоило забывать о луке и стрелах. Кстати, пока шел их с незнакомкой разговор, варвар повнимательней рассмотрел стрелу. Она была вдвое короче тех, которыми пользовались боевые лучники, и ее венчал деревянный наконечник. Впрочем, довольно острый наконечник, раз воткнулся в древесину…
– Может, ты спустишься пониже? – предложил киммериец. – Как считают у нас в Киммерии – не видя лица человека, принимаешь его за врага.
Конан думал, что последует предварительное глубокое раздумье, но неожиданно сразу, стоило его словам растаять в лесной гущине, зашуршали листья на потревоженных ветвях, и незнакомка явила себя. Она покинула укрытие, ловко и быстро прошла по зигзагу не слишком толстой ветви, ступая босыми ногами по мшистой коре, и присела на корточки напротив Конана. Они двигалась и сидела, удерживая равновесие без помощи рук и лиан. Руки ее были заняты луком, – маленьким, похожим на детский, с тетивой из человеческого волоса. Теперь Конан мог, выхватив меч и шагнув вперед по своей ветви, достать острием до лесной женщины. Но лучше бы она не вынуждала его к этому, потому что лучница оказалась вовсе не чудовищем с прелестным голосом, какие давеча припомнились варвару.
Конан не дал бы ей больше пятнадцати зим, но, быть может, в этих краях возраст отражается на женщинах по-иному. Лесная лучница невысоким ростом и худощавостью походила на кхитаянку, однако от жительниц восточной страны ее отличали бледно-розовый, а не желтый, цвет кожи, большие глаза на миловидном лице и белокурые волосы, заплетенные в косу. Коса была скручена на затылке и заколота расщепленными палочками. Девичью красу прикрывала куртка, скроенная из шкурок мелких зверьков, да еще короткие, до колен, матерчатые штаны с неровными и разлохмаченными нижними краями.
При всем при том, то есть при луке, изготовленном для немедленной стрельбы, при ножнах на поясе и выпущенной как повод к знакомству стреле – лесная женщина не казалась Конану грозно воинственной и надменно независимой, как какая-нибудь амазонка…
* * *
– Тебе, Симур, тоже, наверное, приходилось слышать об этом странном племени. Мне же не раз доводилось сталкиваться с этими женщинами, почему-то называющими себя не дурами набитыми, а амазонками. Сражаются они плохо, зато при этом много кричат и так неистово осыпают отборными проклятьями всю мужскую братию, что приходится лишь удивляться, как от их слов не падут небеса и навсегда не придавят столь гнусную волосатую породу…
– И еще раз я перебью тебя, Конан из Киммерии, ибо чем больше ты говоришь, тем больше нуждаешься в отдыхе, – сказал Симур. – В заведение Локинии однажды попросилась женщина высокого роста и с широкими плечами, и Локиния ее взяла. Новая жрица любви после призналась, что происходит родом из грозного племени амазонок. А признавшись, она рассказала свою историю. Три десятка лет несчастная скакала на лошади, натягивала тетиву лука, размахивала саблей и страстно, как предписывают законы племени, ненавидела мужчин. Но вот в одном из сражений с воинами-мужчинами нашу амазонку захватили в плен. И, конечно же, подвергли страшному унижению, то есть надругались над ней, то есть воспользовались ею как женщиной и воспользовались не единожды. – Симур прервался на глоток вина. – А после милостиво отпустили восвояси. Амазонка вернулась к соплеменницам, которые ее пожалели и утешили. Но выдержала она прежней жизни всего с седмицу. Познанные новые ощущения не отпускали ее, лишали сна. И они, новые ощущения, наконец заставили женщину предать свое племя. Поскольку тридцать солнцеворотов амазонка провела беспорочно, словно жрица злобной богини целомудрия, то приходилось срочно наверстывать упущенное. Последнее обстоятельство и привело ее в веселый дом толстушки Локинии. Представь себе, она нисколько не жалеет о брошенных саблях и луках, о скачках по полю кровавой сечи. Иные скачки всецело захватили ее. Если ты воспользуешься приглашением Локинии… Однако мы отвлеклись. Продолжай же. Итак, лесная женщина держала лук наготове…
– …и внимательно, как диковинку в саду чудес, меня разглядывала.
* * *
Конан первым прервал игру в гляделки.
– Почему ты стреляла мимо?
– А ты хотел, чтобы в тебя, перекормыш?
– Тогда бы мне все было ясно. А так – мне не ясно, зачем стрелять, когда не желаешь убить или ранить.
– Я хотела, чтоб ты обернулся.
Лучница сидит и не шелохнется; Конан так не мог. Больно уж неудобна ветвь, покрытая влажным мхом, что для сиденья, что для стоянья. То нога затечет, то спину сведет. Приходится вертеться, менять позу. Чтоб уютно чувствовать себя на этих сучках, надо, не иначе, родиться птицей или жуком-древоточцем. Или лесной женщиной.
– А словом у вас не пользуются? Свистом, щелчком пальцами или криком «Эй, приятель!»…
Лучница надолго задумалась – похоже, Конан задал ей задачку…
* * *
– …К некоторым вещам привыкаешь с детства, – заметил Симур. – Они выглядят естественными, правильными и единственно возможными. Но вот оказываешься в чужеземии, или же чужеземцев прибивает к нашему берегу, знакомишься с их нравами и обычаями – и с удивлением обнаруживаешь, что носить в жару обувь под названием сандалии гораздо приятней, чем сапоги, что брать горячую еду с помощью серебряного двузубца удобней, чем руками. Или что можно воспользоваться словом вместо стрельбы из лука.
– Или хоть и хлопотно мыться каждый день, но от этого есть своя польза. У нас же в Киммерии было принято мыться раз в седмицу. Так вот… Лесная женщина молчала на этот раз дольше прежнего…
* * *
Лучница вышла из задумчивости неожиданной фразой:
– Со спины ты очень похож на брата. Но я обозналась.
«Брат, – промелькнуло в голове у Конана. – Не он ли мне нужен?»
– Ты поджидала здесь своего брата? Ты ждешь его возвращения?
– Мой брат ушел в Нижний дом, – произнесла она с торжественной печалью.
– И когда он вернется?
– Ты что, издеваешься надо мной, перекормыш! – Красивое лицо лесной девушки исказила злая гримаса, поднялся лук, деревянный наконечник нацелился в киммерийца, натянулась тетива.
– Нет, Апрея, – серьезно сказал киммериец. – Я просто не понял, о чем ты говоришь. И, кстати, перестань называть меня перекормышем. Я назвал тебе свое имя. Конан.
– Дурацкое имя, – фыркнула Апрея и отпустила тетиву. – Как у бумерков.
– Так, давай по порядку, – варвар поменял онемевшую руку, ухватился за лиану (без этого лишь лесная женщина может не падать с ветвей) другой рукой. – К бумеркам мы обязательно придем и вместе посмеемся над их дурацкими именами, а сейчас…
– Варрах!
– Чего? – не понял Конан.
– Варрах! – в ее выкрике смешались предупреждение и испуг. Она сняла стрелу с тетивы и показала ею за спину Конану. Киммериец оглянулся…
* * *
…Северянин допил вино, дотянулся до кувшина, потряс его над опустевшей чашей, но вытряс лишь несколько капель.
– Быстрее всего на этом свете заканчивается вино и женская благодарность, – изрек сотрапезник варвара. – Первое вернуть не слишком сложно. Но, быть может, потому и не стоит торопиться. Ибо, как сказано у Ахада-ибн-Караиба в «Хрониках откровений»: «Кто без отдыха поднимается на гору, никогда не увидит мир с ее вершины». Посему, не продолжить ли нашу беседу, прогуливаясь по тенистому саду? Где бьют фонтаны, даря прохладу, где растут цветы, в которых я совершенно не разбираюсь. А после прогулки, чуть подзабыв винный вкус, мы заново ощутим всю прелесть сего… ик… божественного напитка.
– Хорошо. Проветримся, как это называют у нас в Киммерии.
– Я вот тут подумал о значении стрелы в их обществе, – сказал Симур, когда они, слегка покачиваясь, ступили на песчаную дорожку, ведущую к саду. – Ты говоришь, она сняла стрелу с тетивы. Вот-вот. А до этого, вместо того, чтобы просто окликнуть тебя, выстрелила из лука… У некоторых народов возлагается дополнительная смысловая и обрядовая нагрузка на предметы, особенно на те, с которыми люди не расстаются. Понимаешь? Показать рукой не значит показать, показать на что-то можно только стрелой. И обратить внимание человека можно тоже только стрелой, а голос служит для других целей.
– А я вот подумал, – ухмыльнувшись, покосился на собеседника киммериец, – что правильно мы решили отдохнуть от стола. Проветриться, подостудить перегретые головы.
– М-да, – пробормотал Симур, теребя мочку уха. – Ладно… Так кем оказался этот Варрах?
– Кем, спрашиваешь…
* * *
…Конан обернулся. Шелест, которого раньше не было – вот что сперва услышал киммериец. Шелест не прекращался – наоборот, усиливался, приближался. Потом варвар увидел, как колышутся верхушки стеблей. Что-то или кто-то тревожил траву, скрытый этой травой от глаз, кто-то или что-то двигалось в их сторону.
– Ты собираешься дождаться Варраха? Тогда прощай!
И лучница тут же доказала, что ждать никого не намеревается, хоть и располагается выше Конана и вроде бы ничего ей грозить не должно. Она проворно перескочила на верхнюю ветвь и скрылась в ветвях.
В иное время Конан глянул бы в глаза этому Варраху, если у того, конечно, имеются глаза. Но проклятье Бела, – опять проклятье Бела…
И киммериец выбрал: последовал за лесной женщиной. Догнать ее на деревьях, где она чувствовала себя уверенно, как крот под землей, было бы делом непростым. Но Конан не догонял, а лишь следовал ее путем. Лучница поджидала его, выглядывая сверху из ветвей. Иногда подгоняя:
– Как ты медлителен!
Или укоряя:
– Как же ты шумишь!
В ответ ей можно было бы бросить: «Рожденный в горах и скитавшийся по равнинам, по деревьям ползать не умелец», – да знает ли она что такое горы и равнина?
Когда они забрались достаточно высоко и, по мнению киммерийца, никакой Варрах их бы теперь не достанет, каким бы прыгучим' тот не был, он крикнул лесной девице:
– Эй, Апрея, подожди! Послушай, может, мы сначала поговорим, а потом поскачем вместе… или порознь. Я тебе честно признаюсь, что не всю свою жизнь провел на деревьях, а потому надо бы привыкнуть…
– Где же ты жил? – раздалось сверху, и лучница показалась в вилообразном разветвлении сучьев. – Ты неуклюж и сочиняешь всякие враки, чтобы оправдать свою неуклюжесть.
Она захохотала, и хохот ее стал удаляться. Проклиная Бела, Варрахов вместе с лесными лучницами и через слово поминая Нергала с родней, Конан последовал за своей новой знакомой. Лазанье по сучкам порядком ему поднадоело: постоянно думай, за чтобы ухватиться, думай, куда поставить ногу, чтобы не соскользнула с наклонной ветки, да еще меч цепляется за все подряд. Но девицу варвар отпускать не хотел. Не только потому она была ему нужна, что хотелось поскорее и побольше разузнать о странном крае великанских деревьев: очень уж заинтересовал Конана ее брат, похожий на него и куда-то там ушедший. Да к тому же – Кром его знает, не с самой ли красивой девушкой в здешних местах свел его случай? А если с самой, то зачем же отпускать ее от себя? А то вдруг вообще она – единственная женщина этой страны?.. Вот и приходилось трудиться, чтобы не отстать…
Глава вторая
Вряд ли она бы от тебя убежала, что бы ты ни говорил, что бы ты ни выкинул, ну, разве набросился бы на нее с мечом.
– Почему? – спросил Конан. В саду было и вправду хорошо. Широкие листья ветвистых деревьев не пускали солнечный свет на песчаные дорожки, по краям выложенные шлифованным белым камнем. Не один, не два, а целых шесть фонтанов в разных частях сада подбрасывали вверх прозрачные струи, обрушивающиеся в широкие мраморные чаши. Пребыванию в мире тени и влаги громче всех радовались птицы, то и дело подлетающие к чашам с водой. По дорожкам важно прогуливались откормленные павлины, с неохотой уступающие людям проход. Клумбы пестротой и замысловатостью узоров из цветов соперничали с коврами кутхемесских мастеров. Чтобы позволить себе такой сад, владельцу просто-напросто необходим весьма приличный доход. Выходит, любовь в Шадизаре – пока еще ходовой товар… «А ты сколько раз, – напомнил Конан сам себе, – опустошал кошелек до последнего медяка во всяких "Веселых потаскушках", "Шаловливых кошечках" и "Розовых льдинках"?»
Они обходили сад уже по второму кругу. Размеренность уступала место бодрости. Улетучивался из головы легкий винный хмель.
– Потому что, – ответил киммерийцу Симур, – разбуди меня посреди ночи и спроси, какое главное качество присуще женщинам, и я отвечу не задумываясь: любопытство. Если мужчину создатели лепили из тщеславия, то женщину из любопытства. Любопытство – тот золотой ключ, что открывает женские сердца. Хочешь завоевать женщину – пробуди в ней к себе любопытство и поддерживай его столь долго, сколь сочтешь нужным, и она в это время никуда от тебя не денется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Конан усмехнулся – он, пожалуй, мог бы дать дельный совет, но не стоило забывать о луке и стрелах. Кстати, пока шел их с незнакомкой разговор, варвар повнимательней рассмотрел стрелу. Она была вдвое короче тех, которыми пользовались боевые лучники, и ее венчал деревянный наконечник. Впрочем, довольно острый наконечник, раз воткнулся в древесину…
– Может, ты спустишься пониже? – предложил киммериец. – Как считают у нас в Киммерии – не видя лица человека, принимаешь его за врага.
Конан думал, что последует предварительное глубокое раздумье, но неожиданно сразу, стоило его словам растаять в лесной гущине, зашуршали листья на потревоженных ветвях, и незнакомка явила себя. Она покинула укрытие, ловко и быстро прошла по зигзагу не слишком толстой ветви, ступая босыми ногами по мшистой коре, и присела на корточки напротив Конана. Они двигалась и сидела, удерживая равновесие без помощи рук и лиан. Руки ее были заняты луком, – маленьким, похожим на детский, с тетивой из человеческого волоса. Теперь Конан мог, выхватив меч и шагнув вперед по своей ветви, достать острием до лесной женщины. Но лучше бы она не вынуждала его к этому, потому что лучница оказалась вовсе не чудовищем с прелестным голосом, какие давеча припомнились варвару.
Конан не дал бы ей больше пятнадцати зим, но, быть может, в этих краях возраст отражается на женщинах по-иному. Лесная лучница невысоким ростом и худощавостью походила на кхитаянку, однако от жительниц восточной страны ее отличали бледно-розовый, а не желтый, цвет кожи, большие глаза на миловидном лице и белокурые волосы, заплетенные в косу. Коса была скручена на затылке и заколота расщепленными палочками. Девичью красу прикрывала куртка, скроенная из шкурок мелких зверьков, да еще короткие, до колен, матерчатые штаны с неровными и разлохмаченными нижними краями.
При всем при том, то есть при луке, изготовленном для немедленной стрельбы, при ножнах на поясе и выпущенной как повод к знакомству стреле – лесная женщина не казалась Конану грозно воинственной и надменно независимой, как какая-нибудь амазонка…
* * *
– Тебе, Симур, тоже, наверное, приходилось слышать об этом странном племени. Мне же не раз доводилось сталкиваться с этими женщинами, почему-то называющими себя не дурами набитыми, а амазонками. Сражаются они плохо, зато при этом много кричат и так неистово осыпают отборными проклятьями всю мужскую братию, что приходится лишь удивляться, как от их слов не падут небеса и навсегда не придавят столь гнусную волосатую породу…
– И еще раз я перебью тебя, Конан из Киммерии, ибо чем больше ты говоришь, тем больше нуждаешься в отдыхе, – сказал Симур. – В заведение Локинии однажды попросилась женщина высокого роста и с широкими плечами, и Локиния ее взяла. Новая жрица любви после призналась, что происходит родом из грозного племени амазонок. А признавшись, она рассказала свою историю. Три десятка лет несчастная скакала на лошади, натягивала тетиву лука, размахивала саблей и страстно, как предписывают законы племени, ненавидела мужчин. Но вот в одном из сражений с воинами-мужчинами нашу амазонку захватили в плен. И, конечно же, подвергли страшному унижению, то есть надругались над ней, то есть воспользовались ею как женщиной и воспользовались не единожды. – Симур прервался на глоток вина. – А после милостиво отпустили восвояси. Амазонка вернулась к соплеменницам, которые ее пожалели и утешили. Но выдержала она прежней жизни всего с седмицу. Познанные новые ощущения не отпускали ее, лишали сна. И они, новые ощущения, наконец заставили женщину предать свое племя. Поскольку тридцать солнцеворотов амазонка провела беспорочно, словно жрица злобной богини целомудрия, то приходилось срочно наверстывать упущенное. Последнее обстоятельство и привело ее в веселый дом толстушки Локинии. Представь себе, она нисколько не жалеет о брошенных саблях и луках, о скачках по полю кровавой сечи. Иные скачки всецело захватили ее. Если ты воспользуешься приглашением Локинии… Однако мы отвлеклись. Продолжай же. Итак, лесная женщина держала лук наготове…
– …и внимательно, как диковинку в саду чудес, меня разглядывала.
* * *
Конан первым прервал игру в гляделки.
– Почему ты стреляла мимо?
– А ты хотел, чтобы в тебя, перекормыш?
– Тогда бы мне все было ясно. А так – мне не ясно, зачем стрелять, когда не желаешь убить или ранить.
– Я хотела, чтоб ты обернулся.
Лучница сидит и не шелохнется; Конан так не мог. Больно уж неудобна ветвь, покрытая влажным мхом, что для сиденья, что для стоянья. То нога затечет, то спину сведет. Приходится вертеться, менять позу. Чтоб уютно чувствовать себя на этих сучках, надо, не иначе, родиться птицей или жуком-древоточцем. Или лесной женщиной.
– А словом у вас не пользуются? Свистом, щелчком пальцами или криком «Эй, приятель!»…
Лучница надолго задумалась – похоже, Конан задал ей задачку…
* * *
– …К некоторым вещам привыкаешь с детства, – заметил Симур. – Они выглядят естественными, правильными и единственно возможными. Но вот оказываешься в чужеземии, или же чужеземцев прибивает к нашему берегу, знакомишься с их нравами и обычаями – и с удивлением обнаруживаешь, что носить в жару обувь под названием сандалии гораздо приятней, чем сапоги, что брать горячую еду с помощью серебряного двузубца удобней, чем руками. Или что можно воспользоваться словом вместо стрельбы из лука.
– Или хоть и хлопотно мыться каждый день, но от этого есть своя польза. У нас же в Киммерии было принято мыться раз в седмицу. Так вот… Лесная женщина молчала на этот раз дольше прежнего…
* * *
Лучница вышла из задумчивости неожиданной фразой:
– Со спины ты очень похож на брата. Но я обозналась.
«Брат, – промелькнуло в голове у Конана. – Не он ли мне нужен?»
– Ты поджидала здесь своего брата? Ты ждешь его возвращения?
– Мой брат ушел в Нижний дом, – произнесла она с торжественной печалью.
– И когда он вернется?
– Ты что, издеваешься надо мной, перекормыш! – Красивое лицо лесной девушки исказила злая гримаса, поднялся лук, деревянный наконечник нацелился в киммерийца, натянулась тетива.
– Нет, Апрея, – серьезно сказал киммериец. – Я просто не понял, о чем ты говоришь. И, кстати, перестань называть меня перекормышем. Я назвал тебе свое имя. Конан.
– Дурацкое имя, – фыркнула Апрея и отпустила тетиву. – Как у бумерков.
– Так, давай по порядку, – варвар поменял онемевшую руку, ухватился за лиану (без этого лишь лесная женщина может не падать с ветвей) другой рукой. – К бумеркам мы обязательно придем и вместе посмеемся над их дурацкими именами, а сейчас…
– Варрах!
– Чего? – не понял Конан.
– Варрах! – в ее выкрике смешались предупреждение и испуг. Она сняла стрелу с тетивы и показала ею за спину Конану. Киммериец оглянулся…
* * *
…Северянин допил вино, дотянулся до кувшина, потряс его над опустевшей чашей, но вытряс лишь несколько капель.
– Быстрее всего на этом свете заканчивается вино и женская благодарность, – изрек сотрапезник варвара. – Первое вернуть не слишком сложно. Но, быть может, потому и не стоит торопиться. Ибо, как сказано у Ахада-ибн-Караиба в «Хрониках откровений»: «Кто без отдыха поднимается на гору, никогда не увидит мир с ее вершины». Посему, не продолжить ли нашу беседу, прогуливаясь по тенистому саду? Где бьют фонтаны, даря прохладу, где растут цветы, в которых я совершенно не разбираюсь. А после прогулки, чуть подзабыв винный вкус, мы заново ощутим всю прелесть сего… ик… божественного напитка.
– Хорошо. Проветримся, как это называют у нас в Киммерии.
– Я вот тут подумал о значении стрелы в их обществе, – сказал Симур, когда они, слегка покачиваясь, ступили на песчаную дорожку, ведущую к саду. – Ты говоришь, она сняла стрелу с тетивы. Вот-вот. А до этого, вместо того, чтобы просто окликнуть тебя, выстрелила из лука… У некоторых народов возлагается дополнительная смысловая и обрядовая нагрузка на предметы, особенно на те, с которыми люди не расстаются. Понимаешь? Показать рукой не значит показать, показать на что-то можно только стрелой. И обратить внимание человека можно тоже только стрелой, а голос служит для других целей.
– А я вот подумал, – ухмыльнувшись, покосился на собеседника киммериец, – что правильно мы решили отдохнуть от стола. Проветриться, подостудить перегретые головы.
– М-да, – пробормотал Симур, теребя мочку уха. – Ладно… Так кем оказался этот Варрах?
– Кем, спрашиваешь…
* * *
…Конан обернулся. Шелест, которого раньше не было – вот что сперва услышал киммериец. Шелест не прекращался – наоборот, усиливался, приближался. Потом варвар увидел, как колышутся верхушки стеблей. Что-то или кто-то тревожил траву, скрытый этой травой от глаз, кто-то или что-то двигалось в их сторону.
– Ты собираешься дождаться Варраха? Тогда прощай!
И лучница тут же доказала, что ждать никого не намеревается, хоть и располагается выше Конана и вроде бы ничего ей грозить не должно. Она проворно перескочила на верхнюю ветвь и скрылась в ветвях.
В иное время Конан глянул бы в глаза этому Варраху, если у того, конечно, имеются глаза. Но проклятье Бела, – опять проклятье Бела…
И киммериец выбрал: последовал за лесной женщиной. Догнать ее на деревьях, где она чувствовала себя уверенно, как крот под землей, было бы делом непростым. Но Конан не догонял, а лишь следовал ее путем. Лучница поджидала его, выглядывая сверху из ветвей. Иногда подгоняя:
– Как ты медлителен!
Или укоряя:
– Как же ты шумишь!
В ответ ей можно было бы бросить: «Рожденный в горах и скитавшийся по равнинам, по деревьям ползать не умелец», – да знает ли она что такое горы и равнина?
Когда они забрались достаточно высоко и, по мнению киммерийца, никакой Варрах их бы теперь не достанет, каким бы прыгучим' тот не был, он крикнул лесной девице:
– Эй, Апрея, подожди! Послушай, может, мы сначала поговорим, а потом поскачем вместе… или порознь. Я тебе честно признаюсь, что не всю свою жизнь провел на деревьях, а потому надо бы привыкнуть…
– Где же ты жил? – раздалось сверху, и лучница показалась в вилообразном разветвлении сучьев. – Ты неуклюж и сочиняешь всякие враки, чтобы оправдать свою неуклюжесть.
Она захохотала, и хохот ее стал удаляться. Проклиная Бела, Варрахов вместе с лесными лучницами и через слово поминая Нергала с родней, Конан последовал за своей новой знакомой. Лазанье по сучкам порядком ему поднадоело: постоянно думай, за чтобы ухватиться, думай, куда поставить ногу, чтобы не соскользнула с наклонной ветки, да еще меч цепляется за все подряд. Но девицу варвар отпускать не хотел. Не только потому она была ему нужна, что хотелось поскорее и побольше разузнать о странном крае великанских деревьев: очень уж заинтересовал Конана ее брат, похожий на него и куда-то там ушедший. Да к тому же – Кром его знает, не с самой ли красивой девушкой в здешних местах свел его случай? А если с самой, то зачем же отпускать ее от себя? А то вдруг вообще она – единственная женщина этой страны?.. Вот и приходилось трудиться, чтобы не отстать…
Глава вторая
Вряд ли она бы от тебя убежала, что бы ты ни говорил, что бы ты ни выкинул, ну, разве набросился бы на нее с мечом.
– Почему? – спросил Конан. В саду было и вправду хорошо. Широкие листья ветвистых деревьев не пускали солнечный свет на песчаные дорожки, по краям выложенные шлифованным белым камнем. Не один, не два, а целых шесть фонтанов в разных частях сада подбрасывали вверх прозрачные струи, обрушивающиеся в широкие мраморные чаши. Пребыванию в мире тени и влаги громче всех радовались птицы, то и дело подлетающие к чашам с водой. По дорожкам важно прогуливались откормленные павлины, с неохотой уступающие людям проход. Клумбы пестротой и замысловатостью узоров из цветов соперничали с коврами кутхемесских мастеров. Чтобы позволить себе такой сад, владельцу просто-напросто необходим весьма приличный доход. Выходит, любовь в Шадизаре – пока еще ходовой товар… «А ты сколько раз, – напомнил Конан сам себе, – опустошал кошелек до последнего медяка во всяких "Веселых потаскушках", "Шаловливых кошечках" и "Розовых льдинках"?»
Они обходили сад уже по второму кругу. Размеренность уступала место бодрости. Улетучивался из головы легкий винный хмель.
– Потому что, – ответил киммерийцу Симур, – разбуди меня посреди ночи и спроси, какое главное качество присуще женщинам, и я отвечу не задумываясь: любопытство. Если мужчину создатели лепили из тщеславия, то женщину из любопытства. Любопытство – тот золотой ключ, что открывает женские сердца. Хочешь завоевать женщину – пробуди в ней к себе любопытство и поддерживай его столь долго, сколь сочтешь нужным, и она в это время никуда от тебя не денется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38