Налетел и умчался за спину треск ломаемых ветвей. Тут и там над кронами взлетали фонтаны щепок и листьев — и уносились по ветру.
Три человека остановились, зашатались, их потащило назад. Они закрывались руками, пригибались, хватались друг за друга.
Шквалы слились, ветер заревел.
Идти вперед было невозможно. Глаза резало, вдохнуть бешено летящий воздух было так же немыслимо, как пустоту.
Вцепившись друг в друга, они стояли, согнувшись, в потоке летящей серой мути, готовые драться за каждый пройденный метр.
Трайнис, зажмурившись от больно секущих песчинок, чувствовал, что ремень контейнера больше не давит на плечо и рукоятка тесака исчезла из руки. Вместо нее в онемевших пальцах — загривок чьего-то комбинезона. Кого-то он пытается удержать. Кажется — Лядова. Да, Лядова, потому что Вадковский, широко расставив ноги, стоит спиной к ветру, и кричит прямо в лицо, показывает куда-то рукой, но ничего не слышно.
От рева начали болеть уши. Совсем близко что-то невероятно длинное и большое пронеслось по воздуху, легко кувыркаясь и брызжа дерном. Они запоздало отпрянули.
Лес вокруг трещал, ухал, что-то в нем рушилось — и вал сотрясался.
Внезапно все кончилось. Боковое давление исчезло и они попадали на растерзанную траву.
Не вставая, огляделись.
Было очень сумрачно и мертвенно тихо. В чаще шуршало и поскрипывало. Крутились воронки в черной облачности, которая нависла совсем низко — до туч можно было добросить камешек. Медленно падали с неба какие-то клочья, листья, трава, мох. Лес вокруг изменился. В сплошной кроне появились провалы. На валу темнели проплешины — там, где трава была выдрана с корнем. Кривая борозда — словно плуг протащили — начиналась далеко, виляя проходила в двух шагах от них и резко сворачивала в низину. Там, вломившись в чащу, застыло кверху корнями громадное дерево. Вал был усеян измочаленными зелеными ветвями. Кое-где лоскутками горели фиолетовые пятна. Увидев их, все, не сговариваясь, вскочили, устремив взгляды в одну сторону.
Фиолетовой поляны больше не было.
Лядов застыл, щурясь и кривя обветренные губы. Трайнис начал бессмысленно озираться. Вадковский бросился к ближайшему фиолетовому пятну, стал на колени, поднес ладони к лицу.
— Бабочки! Это не цветы. Бабочки спали гигантскими стаями. Желтые, синие, красные.
Трайнис уставился на Романа — так цепляются за спасательный круг.
Вадковский поднялся, протянул ладонь с двумя изломанными фиолетовыми лепестками. Бабочка. Ветер убил ее. Как и всех остальных. Редкие фиолетовые пятна неподвижно лежали на всем протяжении вала. Теперь они заметили бабочек и на кронах ближайших деревьев.
— И обезьяны спали, — сказал Вадковский, опуская бабочку на траву. — И деревья. Здесь полно жизни, но все спит!
Взгляд Трайниса обрел ясность и наткнулся на сидящего с поникшей головой Лядова, Тот тихо бормотал что-то.
Трайнис шагнул к нему. И замер — на щеку упала капля. Большая, тяжелая. Подняв лицо, Трайнис чего-то еще ждал, но все уже было ясно. Густеющий шум подбирался издали, окружая, выбивая лунки в земляных проплешинах. «Опять», — мелькнула усталая мысль. Ливень рухнул, тяжело ударив по плечам и темени, звонко забарабанил по валяющемуся в нескольких шагах контейнеру. Сразу возник сильный напористый шум, и стало совсем темно. За вертикальными столбами воды пропала планета, остался кружок диаметром в несколько шагов, в пределах которого можно было что-то рассмотреть.
Трайнис одним движением натянул капюшон и остался стоять. Вместе с ливнем нахлынула апатия. Не было ни паники, ни страха, просто совершенно не ясно было, что делать дальше. И не хотелось ничего делать. Он стоял и никак не мог понять — почему.
Темная фигура вынырнула из полутьмы небесного водопада. Роман. Ореол водяной пыли пульсировал над головой и плечами. Его было не узнать — мокрые волосы падали на глаза, по лицу струилась пленка воды. Вид у него был решительный.
Трайнис поймал Вадковского за руку, прокричал в ухо, проглотив при этом дождевую воду:
— Что будем делать?
— Возвращаться! — крикнул Вадковский.
Трайнис кивнул, и тут же опешил — но Роман уже исчез в дожде. Возвращаться? В каком смысле? Куда?
Трайнис бросился к Славе, схватил за плечи. Лядов скинул его руку, поднялся.
— Я ненавижу эту планету! — крикнул он в пелену дождя.
— Слава.
— Я ненавижу эту планету! — надсадно заорал Лядов.
Оглушительный скрежет — Трайнис вздрогнул, втянул голову в плечи — и ослепительное голубое дерево, коренящееся в небесах, раскололи темноту одновременно. Черный силуэт Лядова с опущенными кулаками на миг возник в окружении сверкающих застывших капель и брызг — и темнота снова схлопнулась.
Вадковский вынырнул из водяной стены с контейнером на боку.
— Славка. — Голос Романа был деловит и спокоен, как будто дождь шел на экране монитора.
Он крепко взял Лядова за руку.
Тот резко повернулся, норовя вырваться, и наткнулся на взгляд Романа. Роман придвинулся, вглядываясь в бледное мокрое лицо. Лядов обмяк.
— У нас очень мало времени, — твердо произнес Вадковский. Кивнул Трайнису.
Трайнис крепко приобнял Лядова, натянул ему на голову капюшон, подтолкнул, и они заковыляли следом за Вадков-ским, который постоянно оглядывался и торопил.
Бурные ручьи, ворча, стекали по обе стороны вала, но вода постоянно прибывала — они шлепали по щиколотку, как в низине.
Страшные молнии — ветвистые деревья режущего света — несколько раз били в чащу совсем рядом. Мокрая тьма пульсировала голубым туманом. Справа сквозь ливень что-то багрово светилось, доносилось шипение и треск.
Обратный путь занял мало времени. Из темноты ливня, который казался сплошным потоком низвергающейся воды, неожиданно появилось основание трехгранной скалы. По камню, урча, скатывалась вода. Оскальзываясь, они обогнули исполосованный пенными ручьями камень. Вадковский взглянул вверх. Вершина терялась в мокрой темноте. «Пик Отчаяния», пришло в голову. И вдруг он вспомнил Еленского. Ни к селу ни к городу. Причем тут поэт? Размышлять времени не было.
Спускаться было легко — бурлящий поток смыл их вниз, едва пальцы отпустили камень скалы. Было страшно мчаться в мокрую темноту по скользкой траве. Небольшое озерко скопившейся воды благополучно приняло их внизу в фонтане брызг. Отплевываясь, протирая глаза, выловили плавающий контейнер.
— Где тесак? — крикнул Вадковский, перекрывая рев дождя.
— Не знаю! — заозирался Трайнис. — Где-то потерял. Не помню.
Он упал на колени, подняв фонтан брызг, зашарил по травяному дну. Поверхность озерка кипела под ударами капель.
— Оставь. — Вадковский встал. Вода хлестала с него ручьями.
— Наверху потерял. — Трайнис, отплевываясь, поднялся из быстро прибывающей лужи. Без тесака он вдруг почувст вовал себя голым.
Вдвоем они подхватили ослабевшего Лядова, который, кашляя, вяло пытался ползти куда-то. Голова его моталась, темная прядь прилипла ко лбу.
— Что с ним? — прокричал Вадковский.
Трайнис лишь махнул рукой по направлению к пещере.
Волоча повисающего на руках Лядова, торопливо пошли вдоль каменной стены к месту ночлега. Вдруг Трайнис споткнулся, и его движения стали вялыми.
— Скорее, скорее! — закричал Вадковский. Какое-то время он был вынужден тащить двоих.
На ощупь нашли вход — плечо, царапавшее камень, потеряло опору, и они попадали на мокрый плотный песок. Водяная завеса рушилась вдоль стены, брызги постоянно летели внутрь.
От кострища не осталось ничего — смыло начисто.
Заползли как можно глубже и застыли, не было сил пошевелиться. Лядов, не открывая глаз, хрипло дышал открытым ртом. Было темно, сыро и очень неуютно. Неровный треугольник входа тускло серел. За падающей стеной воды стоял ровный гул. Казалось, они постоянно взлета ют в своей пещере вверх.
— Хоть помылись. — Вадковский ладонью вытер мокрое лицо. Приподнялся на локте, бросил взгляд на Трайниса. Тот лежал лицом к стене, бока вздымались от частого дыхания. Стекающая с одежды вода уже проточила в песке вокруг него цепочку впадинок. Вадковский подполз к Лядову, потрогал руки, лоб, снял пропитанную водой грязную повязку с раненого плеча, прищурился, всматриваясь. Сказал с удивлением:
— Кажется, затянулось.
Оглянулся. Трайнис не пошевелился.
Вадковский осторожно похлопал Лядова по щеке. Тот лишь плотнее зажмурил веки. Роман всмотрелся в бледное мокрое лицо Лядова. Слишком напряжен.
— Славка!
— Отстаньте, — прошипел Лядов. — Дайте спокойно умереть.
Глаза он так и не открыл. Лежал, сопел, дрожали ресницы.
Вадковский через силу улыбнулся:
— Умирать я никому не позволю. Думаю, на Земле у каждого осталась пара дел, которые надо непременно закончить. Ведь так? Серьезно спрашиваю, как себя чувствуешь?
— Ничего не болит, есть не хочу, радуюсь жизни, — скороговоркой произнес Лядов и положил локоть на закрытые глаза. — Роман, отстань, прошу тебя. На душе хреново.
Вадковский растерянно посмотрел на Трайниса. Оказалось, тот повернулся на бок и уже некоторое время, как застывший голографический фантом при сбое дальней связи, без всякого выражения смотрит в ответ. Чужой взгляд. Холодный.
— Экипаж, — сказал Вадковский, с трудом выплывая из какой-то трясины. Получилось неубедительно. Экипаж чего? «Артемида» казалась красивой полузабытой выдумкой. — Надо обсушиться как сумеем. Стихнет дождь — сходим за хворостом.
Вадковский замер, сообразив, что если кто-то спросит: «А потом?» или, чего доброго, «А зачем?» — то ему нечего будет сказать. Он не знал, что делать дальше. Никто не произнес ни слова, пауза затянулась.
Слова не имели значения, как те мертвые бабочки. Реальным был лишь мокрый песок, холодный камень и гул стихии, скрывшей в потоке дождя половину Вселенной.
За хворостом... Нам нужен хворост, чтобы, в конце концов, преодолеть несколько парсеков до Земли. Дожили...
Опустив глаза, с хмурым видом Вадковский начал избавлять свой комбинезон от избытка воды. Вот так, капитан. Бунта на корабле нет по причине бессмысленности любых действий.
Он скинул верхнюю половину комбинезона и теперь медленно отжимал подкладку и выливал воду из полостей костюма. Отключенный, порванный, испачканный, намокший комбинезон разучился противостоять стихии и имел чудовищный вид. Подкладка ничем не напоминала стерильно белый лен — ею словно мыли полы. Он прополоскал подкладку под струями дождя и отжал — вода побежала черная.
Трайнис, не шевелясь следивший за его манипуляциями, вдруг сказал отчетливо:
— Мы не дойдем, капитан.
Роман вздрогнул:
— Да будет тебе, Гинтас. Что ты такое...
Холодные пальцы Вадковского ослабели. Он зажал расстегнутые борта комбинезона в непослушных кулаках — вдруг захотелось закутаться, согреться. Он чувствовал, что Трайнис смотрит на него, но нечем было ответить на этот взгляд.
Мы не дойдем...
Вадковский проглотил ком в горле, обернулся.
Трайнис уже лег на спину, закрыл глаза, расслабился. У Вадковского возникло бредовое ощущение, что тому сейчас комфортно стынуть в мокром комбинезоне на холодном песке.
— Нам не может везти бесконечно, капитан. Препятствия встают одно за другим. А мы не прошли и десятой части.
— Это просто усталость, — заявил Вадковский. Изо всех сил он убеждал себя, что это именно так. — Я тебя хорошо знаю, дружище. Ты не можешь считать, что нам надо сидеть сложа руки.
Трайнис удивился.
— Рома, я не испугался и не устал. Я просто подсчитал. Такими темпами нам идти месяц. И это при условии, что погода будет хорошей и мы сразу выйдем на корабль. Но сразу мы его не найдем. А если даже найдем... Частота происходящих с нами опасных чудес, судьба зонда и глайдера подсказы вает мне...
Трайнис раздраженно замолчал — мол, чего объясняю? И так все ясно.
Вадковский до боли закусил губу. Он вдруг почувствовал себя очень одиноким, забытым всеми столетие назад. И само это столетие какое-то пыльное и никчемное. Все, что они тут делают, — мелко, ничего не значит и никому не нужно. Он помотал головой, больно пошлепал себя ладонями по лицу, по щекам. Руки пахли дождем. Преодолев непонятный спазм, шевельнул распухшими губами:
— Что ты предлагаешь делать? Умирать?
Трайнис молчал. Нехотя произнес:
— Последней должна умирать не надежда, а ум. Глупо биться головой о каменную стену толщиной в километр. А мы сейчас делаем именно это.
— Нам следовало остаться сидеть возле разбитого глайдера? — сдерживаясь, спросил Вадковский.
Трайнис не ответил.
— Вот что, друг, — голос Вадковского прозвучал ломко, но непреклонно. — Если тебе будет легче, если таким образом появится смысл в твоих действиях, то я приказываю тебе идти дальше. Ты знаешь, я на Камее совсем разлюбил красивые жесты. А ты, как я вижу, начал им симпатизировать?
Трайнис открыл глаза и внимательно посмотрел на Романа.
— Друг мой, — продолжал Вадковский, — не вижу смысла геройствовать и класть жизнь на алтарь смирения, пока мы можем двигаться и держать оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Три человека остановились, зашатались, их потащило назад. Они закрывались руками, пригибались, хватались друг за друга.
Шквалы слились, ветер заревел.
Идти вперед было невозможно. Глаза резало, вдохнуть бешено летящий воздух было так же немыслимо, как пустоту.
Вцепившись друг в друга, они стояли, согнувшись, в потоке летящей серой мути, готовые драться за каждый пройденный метр.
Трайнис, зажмурившись от больно секущих песчинок, чувствовал, что ремень контейнера больше не давит на плечо и рукоятка тесака исчезла из руки. Вместо нее в онемевших пальцах — загривок чьего-то комбинезона. Кого-то он пытается удержать. Кажется — Лядова. Да, Лядова, потому что Вадковский, широко расставив ноги, стоит спиной к ветру, и кричит прямо в лицо, показывает куда-то рукой, но ничего не слышно.
От рева начали болеть уши. Совсем близко что-то невероятно длинное и большое пронеслось по воздуху, легко кувыркаясь и брызжа дерном. Они запоздало отпрянули.
Лес вокруг трещал, ухал, что-то в нем рушилось — и вал сотрясался.
Внезапно все кончилось. Боковое давление исчезло и они попадали на растерзанную траву.
Не вставая, огляделись.
Было очень сумрачно и мертвенно тихо. В чаще шуршало и поскрипывало. Крутились воронки в черной облачности, которая нависла совсем низко — до туч можно было добросить камешек. Медленно падали с неба какие-то клочья, листья, трава, мох. Лес вокруг изменился. В сплошной кроне появились провалы. На валу темнели проплешины — там, где трава была выдрана с корнем. Кривая борозда — словно плуг протащили — начиналась далеко, виляя проходила в двух шагах от них и резко сворачивала в низину. Там, вломившись в чащу, застыло кверху корнями громадное дерево. Вал был усеян измочаленными зелеными ветвями. Кое-где лоскутками горели фиолетовые пятна. Увидев их, все, не сговариваясь, вскочили, устремив взгляды в одну сторону.
Фиолетовой поляны больше не было.
Лядов застыл, щурясь и кривя обветренные губы. Трайнис начал бессмысленно озираться. Вадковский бросился к ближайшему фиолетовому пятну, стал на колени, поднес ладони к лицу.
— Бабочки! Это не цветы. Бабочки спали гигантскими стаями. Желтые, синие, красные.
Трайнис уставился на Романа — так цепляются за спасательный круг.
Вадковский поднялся, протянул ладонь с двумя изломанными фиолетовыми лепестками. Бабочка. Ветер убил ее. Как и всех остальных. Редкие фиолетовые пятна неподвижно лежали на всем протяжении вала. Теперь они заметили бабочек и на кронах ближайших деревьев.
— И обезьяны спали, — сказал Вадковский, опуская бабочку на траву. — И деревья. Здесь полно жизни, но все спит!
Взгляд Трайниса обрел ясность и наткнулся на сидящего с поникшей головой Лядова, Тот тихо бормотал что-то.
Трайнис шагнул к нему. И замер — на щеку упала капля. Большая, тяжелая. Подняв лицо, Трайнис чего-то еще ждал, но все уже было ясно. Густеющий шум подбирался издали, окружая, выбивая лунки в земляных проплешинах. «Опять», — мелькнула усталая мысль. Ливень рухнул, тяжело ударив по плечам и темени, звонко забарабанил по валяющемуся в нескольких шагах контейнеру. Сразу возник сильный напористый шум, и стало совсем темно. За вертикальными столбами воды пропала планета, остался кружок диаметром в несколько шагов, в пределах которого можно было что-то рассмотреть.
Трайнис одним движением натянул капюшон и остался стоять. Вместе с ливнем нахлынула апатия. Не было ни паники, ни страха, просто совершенно не ясно было, что делать дальше. И не хотелось ничего делать. Он стоял и никак не мог понять — почему.
Темная фигура вынырнула из полутьмы небесного водопада. Роман. Ореол водяной пыли пульсировал над головой и плечами. Его было не узнать — мокрые волосы падали на глаза, по лицу струилась пленка воды. Вид у него был решительный.
Трайнис поймал Вадковского за руку, прокричал в ухо, проглотив при этом дождевую воду:
— Что будем делать?
— Возвращаться! — крикнул Вадковский.
Трайнис кивнул, и тут же опешил — но Роман уже исчез в дожде. Возвращаться? В каком смысле? Куда?
Трайнис бросился к Славе, схватил за плечи. Лядов скинул его руку, поднялся.
— Я ненавижу эту планету! — крикнул он в пелену дождя.
— Слава.
— Я ненавижу эту планету! — надсадно заорал Лядов.
Оглушительный скрежет — Трайнис вздрогнул, втянул голову в плечи — и ослепительное голубое дерево, коренящееся в небесах, раскололи темноту одновременно. Черный силуэт Лядова с опущенными кулаками на миг возник в окружении сверкающих застывших капель и брызг — и темнота снова схлопнулась.
Вадковский вынырнул из водяной стены с контейнером на боку.
— Славка. — Голос Романа был деловит и спокоен, как будто дождь шел на экране монитора.
Он крепко взял Лядова за руку.
Тот резко повернулся, норовя вырваться, и наткнулся на взгляд Романа. Роман придвинулся, вглядываясь в бледное мокрое лицо. Лядов обмяк.
— У нас очень мало времени, — твердо произнес Вадковский. Кивнул Трайнису.
Трайнис крепко приобнял Лядова, натянул ему на голову капюшон, подтолкнул, и они заковыляли следом за Вадков-ским, который постоянно оглядывался и торопил.
Бурные ручьи, ворча, стекали по обе стороны вала, но вода постоянно прибывала — они шлепали по щиколотку, как в низине.
Страшные молнии — ветвистые деревья режущего света — несколько раз били в чащу совсем рядом. Мокрая тьма пульсировала голубым туманом. Справа сквозь ливень что-то багрово светилось, доносилось шипение и треск.
Обратный путь занял мало времени. Из темноты ливня, который казался сплошным потоком низвергающейся воды, неожиданно появилось основание трехгранной скалы. По камню, урча, скатывалась вода. Оскальзываясь, они обогнули исполосованный пенными ручьями камень. Вадковский взглянул вверх. Вершина терялась в мокрой темноте. «Пик Отчаяния», пришло в голову. И вдруг он вспомнил Еленского. Ни к селу ни к городу. Причем тут поэт? Размышлять времени не было.
Спускаться было легко — бурлящий поток смыл их вниз, едва пальцы отпустили камень скалы. Было страшно мчаться в мокрую темноту по скользкой траве. Небольшое озерко скопившейся воды благополучно приняло их внизу в фонтане брызг. Отплевываясь, протирая глаза, выловили плавающий контейнер.
— Где тесак? — крикнул Вадковский, перекрывая рев дождя.
— Не знаю! — заозирался Трайнис. — Где-то потерял. Не помню.
Он упал на колени, подняв фонтан брызг, зашарил по травяному дну. Поверхность озерка кипела под ударами капель.
— Оставь. — Вадковский встал. Вода хлестала с него ручьями.
— Наверху потерял. — Трайнис, отплевываясь, поднялся из быстро прибывающей лужи. Без тесака он вдруг почувст вовал себя голым.
Вдвоем они подхватили ослабевшего Лядова, который, кашляя, вяло пытался ползти куда-то. Голова его моталась, темная прядь прилипла ко лбу.
— Что с ним? — прокричал Вадковский.
Трайнис лишь махнул рукой по направлению к пещере.
Волоча повисающего на руках Лядова, торопливо пошли вдоль каменной стены к месту ночлега. Вдруг Трайнис споткнулся, и его движения стали вялыми.
— Скорее, скорее! — закричал Вадковский. Какое-то время он был вынужден тащить двоих.
На ощупь нашли вход — плечо, царапавшее камень, потеряло опору, и они попадали на мокрый плотный песок. Водяная завеса рушилась вдоль стены, брызги постоянно летели внутрь.
От кострища не осталось ничего — смыло начисто.
Заползли как можно глубже и застыли, не было сил пошевелиться. Лядов, не открывая глаз, хрипло дышал открытым ртом. Было темно, сыро и очень неуютно. Неровный треугольник входа тускло серел. За падающей стеной воды стоял ровный гул. Казалось, они постоянно взлета ют в своей пещере вверх.
— Хоть помылись. — Вадковский ладонью вытер мокрое лицо. Приподнялся на локте, бросил взгляд на Трайниса. Тот лежал лицом к стене, бока вздымались от частого дыхания. Стекающая с одежды вода уже проточила в песке вокруг него цепочку впадинок. Вадковский подполз к Лядову, потрогал руки, лоб, снял пропитанную водой грязную повязку с раненого плеча, прищурился, всматриваясь. Сказал с удивлением:
— Кажется, затянулось.
Оглянулся. Трайнис не пошевелился.
Вадковский осторожно похлопал Лядова по щеке. Тот лишь плотнее зажмурил веки. Роман всмотрелся в бледное мокрое лицо Лядова. Слишком напряжен.
— Славка!
— Отстаньте, — прошипел Лядов. — Дайте спокойно умереть.
Глаза он так и не открыл. Лежал, сопел, дрожали ресницы.
Вадковский через силу улыбнулся:
— Умирать я никому не позволю. Думаю, на Земле у каждого осталась пара дел, которые надо непременно закончить. Ведь так? Серьезно спрашиваю, как себя чувствуешь?
— Ничего не болит, есть не хочу, радуюсь жизни, — скороговоркой произнес Лядов и положил локоть на закрытые глаза. — Роман, отстань, прошу тебя. На душе хреново.
Вадковский растерянно посмотрел на Трайниса. Оказалось, тот повернулся на бок и уже некоторое время, как застывший голографический фантом при сбое дальней связи, без всякого выражения смотрит в ответ. Чужой взгляд. Холодный.
— Экипаж, — сказал Вадковский, с трудом выплывая из какой-то трясины. Получилось неубедительно. Экипаж чего? «Артемида» казалась красивой полузабытой выдумкой. — Надо обсушиться как сумеем. Стихнет дождь — сходим за хворостом.
Вадковский замер, сообразив, что если кто-то спросит: «А потом?» или, чего доброго, «А зачем?» — то ему нечего будет сказать. Он не знал, что делать дальше. Никто не произнес ни слова, пауза затянулась.
Слова не имели значения, как те мертвые бабочки. Реальным был лишь мокрый песок, холодный камень и гул стихии, скрывшей в потоке дождя половину Вселенной.
За хворостом... Нам нужен хворост, чтобы, в конце концов, преодолеть несколько парсеков до Земли. Дожили...
Опустив глаза, с хмурым видом Вадковский начал избавлять свой комбинезон от избытка воды. Вот так, капитан. Бунта на корабле нет по причине бессмысленности любых действий.
Он скинул верхнюю половину комбинезона и теперь медленно отжимал подкладку и выливал воду из полостей костюма. Отключенный, порванный, испачканный, намокший комбинезон разучился противостоять стихии и имел чудовищный вид. Подкладка ничем не напоминала стерильно белый лен — ею словно мыли полы. Он прополоскал подкладку под струями дождя и отжал — вода побежала черная.
Трайнис, не шевелясь следивший за его манипуляциями, вдруг сказал отчетливо:
— Мы не дойдем, капитан.
Роман вздрогнул:
— Да будет тебе, Гинтас. Что ты такое...
Холодные пальцы Вадковского ослабели. Он зажал расстегнутые борта комбинезона в непослушных кулаках — вдруг захотелось закутаться, согреться. Он чувствовал, что Трайнис смотрит на него, но нечем было ответить на этот взгляд.
Мы не дойдем...
Вадковский проглотил ком в горле, обернулся.
Трайнис уже лег на спину, закрыл глаза, расслабился. У Вадковского возникло бредовое ощущение, что тому сейчас комфортно стынуть в мокром комбинезоне на холодном песке.
— Нам не может везти бесконечно, капитан. Препятствия встают одно за другим. А мы не прошли и десятой части.
— Это просто усталость, — заявил Вадковский. Изо всех сил он убеждал себя, что это именно так. — Я тебя хорошо знаю, дружище. Ты не можешь считать, что нам надо сидеть сложа руки.
Трайнис удивился.
— Рома, я не испугался и не устал. Я просто подсчитал. Такими темпами нам идти месяц. И это при условии, что погода будет хорошей и мы сразу выйдем на корабль. Но сразу мы его не найдем. А если даже найдем... Частота происходящих с нами опасных чудес, судьба зонда и глайдера подсказы вает мне...
Трайнис раздраженно замолчал — мол, чего объясняю? И так все ясно.
Вадковский до боли закусил губу. Он вдруг почувствовал себя очень одиноким, забытым всеми столетие назад. И само это столетие какое-то пыльное и никчемное. Все, что они тут делают, — мелко, ничего не значит и никому не нужно. Он помотал головой, больно пошлепал себя ладонями по лицу, по щекам. Руки пахли дождем. Преодолев непонятный спазм, шевельнул распухшими губами:
— Что ты предлагаешь делать? Умирать?
Трайнис молчал. Нехотя произнес:
— Последней должна умирать не надежда, а ум. Глупо биться головой о каменную стену толщиной в километр. А мы сейчас делаем именно это.
— Нам следовало остаться сидеть возле разбитого глайдера? — сдерживаясь, спросил Вадковский.
Трайнис не ответил.
— Вот что, друг, — голос Вадковского прозвучал ломко, но непреклонно. — Если тебе будет легче, если таким образом появится смысл в твоих действиях, то я приказываю тебе идти дальше. Ты знаешь, я на Камее совсем разлюбил красивые жесты. А ты, как я вижу, начал им симпатизировать?
Трайнис открыл глаза и внимательно посмотрел на Романа.
— Друг мой, — продолжал Вадковский, — не вижу смысла геройствовать и класть жизнь на алтарь смирения, пока мы можем двигаться и держать оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52