По-над облаками, где солнышко всегда сияет, все показал бы тебе, всему бы научил…" И заплакал. «И как,говорит, — из мертвого живое сделать, и как видеть, что спрятано, потому что хоть и не дано нам с тобой знания человеческого, да зато видеть дано многое, что и от глаз и от ушей скрыто…»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
— Да, было что-то и во мне, — сказал Афанасий Петрович. — Было… И тогда в госпитале, когда больные все меня к себе требовали, и потом, когда я проходил клиническую практику… Но хуже всего, когда приходилось точные науки изучать. Физику там, химию… Особенно физику. Учу, учу, а у самого как второе зрение: нет, нет, не так, нет, не то.
— Вы были не согласны с учебниками? — спросил Юрий Васильевич, прыгая на одной ноге, второй ногой он пытался попасть в непокорную штанину.
— И опять не так… — быстро ответил Афанасий Петрович, — Просто мне все по-другому представляется… Вот в вашей физике про поле толкуется, про электрические и магнитные, а я знаю, что их нет. И все.
— Ну опсуда же вы это можете знать? — Юрий Васильевич наконец, справился с непослушной штаниной, и голос его приобрел должную уверенность. — Электрическим полем называется пространство, в котором проявляют свое действие электрические силы. Достаточно внести в это поле пробный заряд, как на него немедленно начнет действовать некоторая сила…
— А если не вносить этого заряда? — спросил Афанасий Петрович. — Тогда как?
— Мы предполагаем, что и тогда это поле есть, а как же иначе?
— Нет его там…— вздохнул Афанасий Петрович.
— Но тогда и магнитного поля не существует! — горячо воскликнул Юрий Васильевич. — И нет электромагнитного излучения, нет ни радиоволн, ни света! Света тоже нет, ведь свет…
— Есть, есть, — испуганно замахал руками Афанасий Петрович. — Что вы? Как не быть, а вот нет этого, да и не скажешь сразу, распространения нет… И опять не то я хотел сказать, вот всегда так…
— Зарапортовался, Петрович, — рассмеялся Ашмармн. Он сидел в трусах и тельняшке на борту катера, опустив ступни в бурую воду Адуна.
— Нет, погодите, Афанасий Петрович, — настаивал Юрий Васильевич. — По-вашему выходит, что нет фотона?
— Да ничего не выходит, — перебил его Афанасий Петрович. — Просто все… От Солнца ушел, к нам пришел, а лететь не летел…
— Вы полагаете, что фотон, световая частичка, не перемещается в пространстве, а энергия непосредственно, так сказать, появляется у приемника, не пересекая пространства?
— Да, — удовлетворенно сказал Афанасий Петрович, — так мне почему-то представляется.
— Но тогда где же НАХОДИТСЯ эта энергия, пока частица летит к нам? Если от Солнца, так целых восемь минут с секундами.
— Это по каким часам считать?
— По земным, по солнечным, какая разница?
— А если по часам на самой частице?
— Вот вы как повернули? Да, тогда другое дело…
— Часы на фотоне не идут, стоят? Так, кажется, учит теория относительности?.. Вот, Юрий Васильевич, почему мы никогда не видели и не увидим луча света в пустом пространстве. Все, что мы знаем о свете, это результат его действия на атомы, на молекулы, на твердые тела, все эти интерференции и дифракции мы наблюдаем только на экранах. А скажу вам больше, Юрий Васильевич, сама скорость света — фикция, ев не существует. Это просто отношение между пространством и временем. А постоянство его и есть закон природы… Мы можем и должны измерять пространство только светом, другого способа нет…
— Астрономы давно уже ввели такую единицу, как световой год!
— И правильно сделали.
— Но и вообще ваше предложение не вносит никаких изменений а картину мира… Просто вы…
— Вносит, вносит, Юрий Васильевич, это вы напрасно… Нет для природы тогда дальних и ближних пространств. Фотону нет дела до пространства, он не теряет своей энергии ни грана, а мы — мы становимся ближе к Солнцу… Что вы думаете, Юрий Васильевич, что Солнце освещает машу матушку Землю, и на этом вое кончается? А Земля? Разве она не освещает Солнце? И на Солнце есть полная картина всей жизни на Земле, и можете не сомневаться, что каждый отраженный фотон находит свое место, каждый. Все видит Солнце, все знает. Ну, а если заводится объект, который сам излучает энергию, то на Солнце происходит целая буря. «Как так, — думает Солнце, — откуда? Почему?» Вас смущает, что там, на Солнце, огненные бури, шквалы огня, что там неразбериха всплесков и взрывов? А там порядок, беспорядочный порядок, строгий, как парад, и буйный, как мятеж…
Афанасий Петрович неожиданно остановился и вдруг спросил Ашмарина:
— Как думаешь, там, на Солнце, порядок?
— Как на флоте! — ответил Ашмарин. — Завожу мотор…
И в этот момент над островом пронесся тревожно и жалобно странный крик, и крик еще не замолк, как со стороны протоки гулко прозвучал одиночный выстрел. Афанасий Петрович дернулся всем телом и упал на песок.
— Вот он, пес его дери! — выкрикнул Ашмарин и, схватив автомат, как был, в трусах и тельняшке, ринулся в кусты. Федор Никанорович подбежал к Афанасию Петровичу. Пуля попала Афанасию в голову, и темная струя крови толчком выбрасывалась на песок.
— Ложись! — крикнул Чернышев Юрию Васильевичу. — Он нас, как куропаток, перестреляет…
Со стороны протоки донеслись короткие автоматные очереди; Ашмарин наугад стрелял по камышу, стараясь вызвать Ганюшкина на открытый бой. Юрий Васильевич, охваченный нервной дрожью, присел на песке, тупо оглядываясь по сторонам. Он не чувствовал в себе ни достаточно сил, чтобы подняться и убежать, ни способности прийти кому-то на помощь. Мимо него прополз Федор Никанорович, сжимая в руке черный пистолет.
И вдруг Юрий Васильевич услышал странный свист над головой, какая-то тень пронеслась над ним. Нужно было поднять голову, но он не мог шевельнуться. Еще мгновение, и прямо перед ним на песок упал большой мохнатый зверь. Ковыляя на коротких ногах — навсегда запомнилось светлое пятнышко на мохнатой ступне — он подошел к лежащему Афанасию Петровичу и всем телом приник к нему, застыв в какой-то томительной неподвижности. Потом этот зверь медленно поднялся на ноги и вдруг распахнул огромные темные крылья, легко оторвался от земли и на мгновение повис в воздухе, как огромная ночная бабочка.
Тут новый звук привлек внимание Юрия Васильевича: там, где протока впадала в Адун, затарахтел лодочный мотор, и знакомая Юрию Васильевичу дюралевая лодка вынырнула из-за кустов. Юрий Василеьвич ясно видел и самого Ганюшкина. Опершись на руль, он держал в руке короткоствольное ружье. Потом быстро прицелился и выстрелил дважды. И дважды ухнул корпус стоящей у берега лодки Ашмарина. И дважды щепа и песок брызнули в черную воду. Юрий Васильевич медленно, словно во сне, поднял голову и увидел, что летающее существо стремительно скользит к Ганюшкину, а тот, не отрывая от него взгляда, торопливо перезаряжает ружье.
— Держи, гад! — раздался выкрик Ашмарина. Он поднялся во весь рост и повел яростно содрогающимся автоматом перед собой. Фонтанчики брызг прочертили дорожку перед лодкой Ганюшкина. Тот не обратил на Ашмарина ни малейшего внимания. Вот Ганюшкин вскинул ружье и выстрелил, не целясь, вверх, но летающее существо скользнуло над самой водой, ударило Ганюшкина в грудь, накрыв всю лодку конвульсивно содрогающейся пеленой крыльев. Ашмарин, издав какой-то звериный крик, подбежал к своей лодке, одним движением столкнул ее на воду.
Ганюшкин, все еще в ворохе вздрагивающего меха, медленно высвободил руку и, сжимая ложе ружья одной рукой, прицелился в Ашмарина. И автоматная очередь и выстрел Ганюшкина раздались одновременно. Ашмарин схватился за голову и навзничь упал в лодку. Ганюшкин тоже был ранен, голова его скрылась за бортом, и лодка пошла круто поперек течения. Федор Никанорович вошел по колено в воду и, положив дуло своего пистолета на согнутую в локте левую руку, выстрел за выстрелом опорожнил обойму.
В наступившей тишине был слышен только стук удаляющейся лодки Ганюшкина.
И смутно темнея на воде, плыл на восток распластанный причудливый силуэт.
Федор Никанорович прошел вдоль берега и наклонился над полузатопленной лодкой, в которой лежал Ашмарин.
— Юра, помогите, — сказал он, не поднимая головы.
Ашмарина уложил на песок рядом с Афанасием Петровичем. Звук моторной лодки стал едва слышен, потом затих совсем.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
И ПОСЛЕДНЯЯ
Было в рассказе Юрия Васильевича нечто такое, после чего Козлов не мог уснуть целую ночь. Конечно, его не могли тронуть ни трагичность ситуации, ни таинственный туман, окружавший действия. За свою долгую жизнь Козлов по роду службы сталкивался со многими трагедиями, а таинственность почти всегда оказывалась кажущейся. Видимо, в рассказе Юрия Васильевича был какой-то другой фокус: все рассказанное им виделось Козловым со странной яркостью. Что-то было в Юрии Васильевиче, в самом Юрии Васильевиче. Вот почему Козлов, едва пробудившись ото сна, поспешил в институт.
Юрий Васильевич, казалось, ждал его. В комнате с прозрачным потолком был теперь установлен лабораторный стол на колесиках, весь уставленный какими-то приборами. Прямо посредине стола под стеклянным колпаком-колоколом стояла страмяая конструкция из металла и пластмассы.
— Доброе утро, — сказал Козлов. — Я, пэнижзеге ли, не выдержал…
Юрий Васильевич посмотрел на часы.
— Да, да, — сказал он. — Тут выдержать мудрено. Это свалилось на меня, как гора…
— Не падайте духом, Юрий Васильевич! А вы, кажется, хотели что-то проверить? Это ваша аппаратура? — Козлов показал ж лабораторный стол.
— Да, но не вся…— медленно проговорил Юрий Васильевич.
Козлов недоверчиво посмотрел на него.
— Я ожидал, — сказал он, — увидеть хотя бы небольшую электронно-счетную машину, антенну…
— Вы не ошиблись, все есть… Одну минуточку, товарищ Козлов, сейчас все будет ясно.
Взошло солнце, и поперек стола лег радужной полосой солнечный спектр.
Юрий Васильевич внимательно посмотрел на прибор с большой круглой шкалой. Раздался легкий щелчок, стрелка прибора отклонилась до конца шкалы, мотнулась раз, другой и упала. Над прибором появился и растаял серый дымок. Юрий Васильевич взглянул на часы и удовлетворенно кивнул.
— Все верно, — оказал он.
Козлов осторожно подошел к столу, прикоснулся к круглому прибору и отдернул руку.
— Горячий, — оказал он.
— Вы только осторожней, -сказал Юрий Васильевич. — Пока я в полосе спектра, осторожней!
— С чем осторожней? Вот с этим? — спросил Козлов, указывая на прибор.
— Нет, со мной, — тихо вкавал Юрий Васильевич, и Козлов увиден, что полоса спектра пересекает лицо и руки Юрия Васильевича.
— Я понимаю, — сказал Козлов. — Вы проверяли, способны ли вы вызвать, даже страшно сказать…
— Дальше, дальше, продолжайте, пожалуйста…
— Вы хотели узнать, способны ли вызвать вспышку солнечной энергии в этой комнате. Так, Юрий Васильевич?
Дейнека кивнул.
— И это, я вижу, удалось вам?
— Да, в каких-то пределах… Разве увеличительное стекло, скажем, двояковыпуклая линза, не осуществляет изменение в концентрации солнечной энергии? Ласковый неяркий осенний или даже зимний солнечный луч, собираясь в фокусе линзы, жжет способен не только расплавить, но и испарить металл.
— Но там же все просто?
— Когда познаны законы оптики, просто…
— Но почему именно вам удается сделать большее?
Юрий Васильевич не ответил.
— Может быть, — продолжал Козлов, — может быть, Афанасий Петрович был потомком каких-то пришельцев из далеких миров и передал вам такую способность?..
— Я не сочиняю фантастических романов, — ответил Юрий Васильевич. — Мне выпал случай прикоснуться к необычной ситуации, к серии новых фактов, к феномену, или, лучше сказать, к новому эффекту. Но я не допускаю мысли, что разгадка этой истории связана с внеземными пришельцами. И на нашей земле, товарищ Козлов, существовали тупиковые ветви. Видимо, «дедушка» Афанасия Петровича и принадлежал вот к такой ветви человеческого рода.
— Но почему мог появиться такой человек? Откуда?
— Взял да и родился человек с крыльями, и все.
— Но, насколько я знаю, существует эволюция, все постепенно.
— Не все постепенно, — сказал Юрий Васильевич. — Иначе можно было бы предположить, что птицы были вначале нелетающими, потом у них появились выросты, и эти-то выросты постепенно стали крыльями? Так выходит, но это было не так. Крыло было своего рода скачком, и первая же птица полетела.
— Но крыло тоже совершенствовалось?
— Да, но потом. И сейчас в этой картине дорисовывается весьма существенная черточка. Возникновение новых видов до сих пор окружено загадкой. Ламарк говорил о таком процессе не иначе, как о чуде — чуде, производимом природой.
— А чем же природа производит это чудо? — спросия Коэдов, и по его лмцу было видно, что он мучительно стремится помять Юрия Васильевича. — Должны быть какие-то, какие-то… как там Ламарк полегал насчет этого?
— Ламарк объяснял все действием воды, тепла, света и тонких «флюидов», таких всепроникающих веществ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
— Да, было что-то и во мне, — сказал Афанасий Петрович. — Было… И тогда в госпитале, когда больные все меня к себе требовали, и потом, когда я проходил клиническую практику… Но хуже всего, когда приходилось точные науки изучать. Физику там, химию… Особенно физику. Учу, учу, а у самого как второе зрение: нет, нет, не так, нет, не то.
— Вы были не согласны с учебниками? — спросил Юрий Васильевич, прыгая на одной ноге, второй ногой он пытался попасть в непокорную штанину.
— И опять не так… — быстро ответил Афанасий Петрович, — Просто мне все по-другому представляется… Вот в вашей физике про поле толкуется, про электрические и магнитные, а я знаю, что их нет. И все.
— Ну опсуда же вы это можете знать? — Юрий Васильевич наконец, справился с непослушной штаниной, и голос его приобрел должную уверенность. — Электрическим полем называется пространство, в котором проявляют свое действие электрические силы. Достаточно внести в это поле пробный заряд, как на него немедленно начнет действовать некоторая сила…
— А если не вносить этого заряда? — спросил Афанасий Петрович. — Тогда как?
— Мы предполагаем, что и тогда это поле есть, а как же иначе?
— Нет его там…— вздохнул Афанасий Петрович.
— Но тогда и магнитного поля не существует! — горячо воскликнул Юрий Васильевич. — И нет электромагнитного излучения, нет ни радиоволн, ни света! Света тоже нет, ведь свет…
— Есть, есть, — испуганно замахал руками Афанасий Петрович. — Что вы? Как не быть, а вот нет этого, да и не скажешь сразу, распространения нет… И опять не то я хотел сказать, вот всегда так…
— Зарапортовался, Петрович, — рассмеялся Ашмармн. Он сидел в трусах и тельняшке на борту катера, опустив ступни в бурую воду Адуна.
— Нет, погодите, Афанасий Петрович, — настаивал Юрий Васильевич. — По-вашему выходит, что нет фотона?
— Да ничего не выходит, — перебил его Афанасий Петрович. — Просто все… От Солнца ушел, к нам пришел, а лететь не летел…
— Вы полагаете, что фотон, световая частичка, не перемещается в пространстве, а энергия непосредственно, так сказать, появляется у приемника, не пересекая пространства?
— Да, — удовлетворенно сказал Афанасий Петрович, — так мне почему-то представляется.
— Но тогда где же НАХОДИТСЯ эта энергия, пока частица летит к нам? Если от Солнца, так целых восемь минут с секундами.
— Это по каким часам считать?
— По земным, по солнечным, какая разница?
— А если по часам на самой частице?
— Вот вы как повернули? Да, тогда другое дело…
— Часы на фотоне не идут, стоят? Так, кажется, учит теория относительности?.. Вот, Юрий Васильевич, почему мы никогда не видели и не увидим луча света в пустом пространстве. Все, что мы знаем о свете, это результат его действия на атомы, на молекулы, на твердые тела, все эти интерференции и дифракции мы наблюдаем только на экранах. А скажу вам больше, Юрий Васильевич, сама скорость света — фикция, ев не существует. Это просто отношение между пространством и временем. А постоянство его и есть закон природы… Мы можем и должны измерять пространство только светом, другого способа нет…
— Астрономы давно уже ввели такую единицу, как световой год!
— И правильно сделали.
— Но и вообще ваше предложение не вносит никаких изменений а картину мира… Просто вы…
— Вносит, вносит, Юрий Васильевич, это вы напрасно… Нет для природы тогда дальних и ближних пространств. Фотону нет дела до пространства, он не теряет своей энергии ни грана, а мы — мы становимся ближе к Солнцу… Что вы думаете, Юрий Васильевич, что Солнце освещает машу матушку Землю, и на этом вое кончается? А Земля? Разве она не освещает Солнце? И на Солнце есть полная картина всей жизни на Земле, и можете не сомневаться, что каждый отраженный фотон находит свое место, каждый. Все видит Солнце, все знает. Ну, а если заводится объект, который сам излучает энергию, то на Солнце происходит целая буря. «Как так, — думает Солнце, — откуда? Почему?» Вас смущает, что там, на Солнце, огненные бури, шквалы огня, что там неразбериха всплесков и взрывов? А там порядок, беспорядочный порядок, строгий, как парад, и буйный, как мятеж…
Афанасий Петрович неожиданно остановился и вдруг спросил Ашмарина:
— Как думаешь, там, на Солнце, порядок?
— Как на флоте! — ответил Ашмарин. — Завожу мотор…
И в этот момент над островом пронесся тревожно и жалобно странный крик, и крик еще не замолк, как со стороны протоки гулко прозвучал одиночный выстрел. Афанасий Петрович дернулся всем телом и упал на песок.
— Вот он, пес его дери! — выкрикнул Ашмарин и, схватив автомат, как был, в трусах и тельняшке, ринулся в кусты. Федор Никанорович подбежал к Афанасию Петровичу. Пуля попала Афанасию в голову, и темная струя крови толчком выбрасывалась на песок.
— Ложись! — крикнул Чернышев Юрию Васильевичу. — Он нас, как куропаток, перестреляет…
Со стороны протоки донеслись короткие автоматные очереди; Ашмарин наугад стрелял по камышу, стараясь вызвать Ганюшкина на открытый бой. Юрий Васильевич, охваченный нервной дрожью, присел на песке, тупо оглядываясь по сторонам. Он не чувствовал в себе ни достаточно сил, чтобы подняться и убежать, ни способности прийти кому-то на помощь. Мимо него прополз Федор Никанорович, сжимая в руке черный пистолет.
И вдруг Юрий Васильевич услышал странный свист над головой, какая-то тень пронеслась над ним. Нужно было поднять голову, но он не мог шевельнуться. Еще мгновение, и прямо перед ним на песок упал большой мохнатый зверь. Ковыляя на коротких ногах — навсегда запомнилось светлое пятнышко на мохнатой ступне — он подошел к лежащему Афанасию Петровичу и всем телом приник к нему, застыв в какой-то томительной неподвижности. Потом этот зверь медленно поднялся на ноги и вдруг распахнул огромные темные крылья, легко оторвался от земли и на мгновение повис в воздухе, как огромная ночная бабочка.
Тут новый звук привлек внимание Юрия Васильевича: там, где протока впадала в Адун, затарахтел лодочный мотор, и знакомая Юрию Васильевичу дюралевая лодка вынырнула из-за кустов. Юрий Василеьвич ясно видел и самого Ганюшкина. Опершись на руль, он держал в руке короткоствольное ружье. Потом быстро прицелился и выстрелил дважды. И дважды ухнул корпус стоящей у берега лодки Ашмарина. И дважды щепа и песок брызнули в черную воду. Юрий Васильевич медленно, словно во сне, поднял голову и увидел, что летающее существо стремительно скользит к Ганюшкину, а тот, не отрывая от него взгляда, торопливо перезаряжает ружье.
— Держи, гад! — раздался выкрик Ашмарина. Он поднялся во весь рост и повел яростно содрогающимся автоматом перед собой. Фонтанчики брызг прочертили дорожку перед лодкой Ганюшкина. Тот не обратил на Ашмарина ни малейшего внимания. Вот Ганюшкин вскинул ружье и выстрелил, не целясь, вверх, но летающее существо скользнуло над самой водой, ударило Ганюшкина в грудь, накрыв всю лодку конвульсивно содрогающейся пеленой крыльев. Ашмарин, издав какой-то звериный крик, подбежал к своей лодке, одним движением столкнул ее на воду.
Ганюшкин, все еще в ворохе вздрагивающего меха, медленно высвободил руку и, сжимая ложе ружья одной рукой, прицелился в Ашмарина. И автоматная очередь и выстрел Ганюшкина раздались одновременно. Ашмарин схватился за голову и навзничь упал в лодку. Ганюшкин тоже был ранен, голова его скрылась за бортом, и лодка пошла круто поперек течения. Федор Никанорович вошел по колено в воду и, положив дуло своего пистолета на согнутую в локте левую руку, выстрел за выстрелом опорожнил обойму.
В наступившей тишине был слышен только стук удаляющейся лодки Ганюшкина.
И смутно темнея на воде, плыл на восток распластанный причудливый силуэт.
Федор Никанорович прошел вдоль берега и наклонился над полузатопленной лодкой, в которой лежал Ашмарин.
— Юра, помогите, — сказал он, не поднимая головы.
Ашмарина уложил на песок рядом с Афанасием Петровичем. Звук моторной лодки стал едва слышен, потом затих совсем.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
И ПОСЛЕДНЯЯ
Было в рассказе Юрия Васильевича нечто такое, после чего Козлов не мог уснуть целую ночь. Конечно, его не могли тронуть ни трагичность ситуации, ни таинственный туман, окружавший действия. За свою долгую жизнь Козлов по роду службы сталкивался со многими трагедиями, а таинственность почти всегда оказывалась кажущейся. Видимо, в рассказе Юрия Васильевича был какой-то другой фокус: все рассказанное им виделось Козловым со странной яркостью. Что-то было в Юрии Васильевиче, в самом Юрии Васильевиче. Вот почему Козлов, едва пробудившись ото сна, поспешил в институт.
Юрий Васильевич, казалось, ждал его. В комнате с прозрачным потолком был теперь установлен лабораторный стол на колесиках, весь уставленный какими-то приборами. Прямо посредине стола под стеклянным колпаком-колоколом стояла страмяая конструкция из металла и пластмассы.
— Доброе утро, — сказал Козлов. — Я, пэнижзеге ли, не выдержал…
Юрий Васильевич посмотрел на часы.
— Да, да, — сказал он. — Тут выдержать мудрено. Это свалилось на меня, как гора…
— Не падайте духом, Юрий Васильевич! А вы, кажется, хотели что-то проверить? Это ваша аппаратура? — Козлов показал ж лабораторный стол.
— Да, но не вся…— медленно проговорил Юрий Васильевич.
Козлов недоверчиво посмотрел на него.
— Я ожидал, — сказал он, — увидеть хотя бы небольшую электронно-счетную машину, антенну…
— Вы не ошиблись, все есть… Одну минуточку, товарищ Козлов, сейчас все будет ясно.
Взошло солнце, и поперек стола лег радужной полосой солнечный спектр.
Юрий Васильевич внимательно посмотрел на прибор с большой круглой шкалой. Раздался легкий щелчок, стрелка прибора отклонилась до конца шкалы, мотнулась раз, другой и упала. Над прибором появился и растаял серый дымок. Юрий Васильевич взглянул на часы и удовлетворенно кивнул.
— Все верно, — оказал он.
Козлов осторожно подошел к столу, прикоснулся к круглому прибору и отдернул руку.
— Горячий, — оказал он.
— Вы только осторожней, -сказал Юрий Васильевич. — Пока я в полосе спектра, осторожней!
— С чем осторожней? Вот с этим? — спросил Козлов, указывая на прибор.
— Нет, со мной, — тихо вкавал Юрий Васильевич, и Козлов увиден, что полоса спектра пересекает лицо и руки Юрия Васильевича.
— Я понимаю, — сказал Козлов. — Вы проверяли, способны ли вы вызвать, даже страшно сказать…
— Дальше, дальше, продолжайте, пожалуйста…
— Вы хотели узнать, способны ли вызвать вспышку солнечной энергии в этой комнате. Так, Юрий Васильевич?
Дейнека кивнул.
— И это, я вижу, удалось вам?
— Да, в каких-то пределах… Разве увеличительное стекло, скажем, двояковыпуклая линза, не осуществляет изменение в концентрации солнечной энергии? Ласковый неяркий осенний или даже зимний солнечный луч, собираясь в фокусе линзы, жжет способен не только расплавить, но и испарить металл.
— Но там же все просто?
— Когда познаны законы оптики, просто…
— Но почему именно вам удается сделать большее?
Юрий Васильевич не ответил.
— Может быть, — продолжал Козлов, — может быть, Афанасий Петрович был потомком каких-то пришельцев из далеких миров и передал вам такую способность?..
— Я не сочиняю фантастических романов, — ответил Юрий Васильевич. — Мне выпал случай прикоснуться к необычной ситуации, к серии новых фактов, к феномену, или, лучше сказать, к новому эффекту. Но я не допускаю мысли, что разгадка этой истории связана с внеземными пришельцами. И на нашей земле, товарищ Козлов, существовали тупиковые ветви. Видимо, «дедушка» Афанасия Петровича и принадлежал вот к такой ветви человеческого рода.
— Но почему мог появиться такой человек? Откуда?
— Взял да и родился человек с крыльями, и все.
— Но, насколько я знаю, существует эволюция, все постепенно.
— Не все постепенно, — сказал Юрий Васильевич. — Иначе можно было бы предположить, что птицы были вначале нелетающими, потом у них появились выросты, и эти-то выросты постепенно стали крыльями? Так выходит, но это было не так. Крыло было своего рода скачком, и первая же птица полетела.
— Но крыло тоже совершенствовалось?
— Да, но потом. И сейчас в этой картине дорисовывается весьма существенная черточка. Возникновение новых видов до сих пор окружено загадкой. Ламарк говорил о таком процессе не иначе, как о чуде — чуде, производимом природой.
— А чем же природа производит это чудо? — спросия Коэдов, и по его лмцу было видно, что он мучительно стремится помять Юрия Васильевича. — Должны быть какие-то, какие-то… как там Ламарк полегал насчет этого?
— Ламарк объяснял все действием воды, тепла, света и тонких «флюидов», таких всепроникающих веществ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19