Она ойкнула от испуга:
— Ой, мамочка! Это куда же вы мой дом дели?! Ах вы ворюги проклятущие! — и она хотела было наброситься на своего экскурсовода с кулаками.
Но зелёный мгновенно накренил «селёдочницу» так, что Нюрка вынуждена была схватиться обеими руками за комбинезон своего спутника.
Когда «селёдочница» выровнялась, зелёный сказал:
— Я же объяснил тебе, что эта ваша деревня шестьдесят лет назад. Это копия вашей деревни. И она здесь, на нашей Голубой планете, вместе с когда-то умершими, а теперь одушевлёнными вашими людьми.
— Даже покойников своровали, — тихо и обречённо проронила Нюрка. — А мы их «на родители» и на пасху оплакивать на кладбище ходим. А оказывается, что там и оплакивать-то уже некого.
— Ты опять не понимаешь! — досадливо поморщился зелёный. — Мы не крали ваших покойников, а, как бы правильнее выразиться, души позаимствовали и сделали им облик, как у живых.
— Роботы, что ли?! — уточнила женщина.
— Да. Вроде этого. Но они живут и умирают так же, как и на Земле, даже и не подозревая того, что продолжают, а вернее, повторяют свою жизнь на другой планете.
— Да это же нарушение всех прав человека! Да на вас в ООН надо жаловаться.
— Есть у нас и из этой организации, они в другом секторе заседают. Все чего-то решают, хотя братоубийственные войны продолжаются. Они же только декларации штампуют да руки поднимают, кто за, а кто против тех или иных санкций… Так мы будем сектор коллективизации осматривать или нет?!
Пока Нюрка пререкалась с зелёным, всадники в будёновках уже согнали всех проживающих в деревне к бывшей церкви, переделанной большевиками в клуб.
На крыльце клуба, т. е. на церковной паперти, стоял стол, покрытый красным сатином, и три табуретки. Толпа волновалась, перешёптывалась, ожидая, что же будет дальше? Ездовые окружили толпу людей по бокам и сзади, на всякий случай, чтобы кто-то не вздумал ослушаться и сбежать домой.
— Раньше на сход приходили сами, а теперь под конвоем, — чей-то шёпот, как шелест опавшего осеннего листа, хоть и тихо, но внятно, послышался из толпы.
Люди испуганно переглянулись, но промолчали. Из дверей клуба вышли трое мужчин с револьверами на поясных ремнях.
— Этот тучный и краснорожий, видимо, из района? Ни разу его ещё здесь не видал, — послышалось из толпы.
— Батюшки, бабы, — воскликнула одна из женщин, — а те двое в кожаных куртках — наши брандахлысты, два двоюродных братца — Мишка Новокрещенов и Мишка Никулин.
— Ёж и Нужда всегда вместе пьют да в карты играют. Вместе и в начальники пробились. Голь перекатная, — проворчал чей-то мужской голос.
— И Генка-Тоска, сынок Нужды, хоть и мал, а рядом, за отцовскую штанину держится. Подрастёт, тоже начальником станет.
Услышав такие высказывания, Мишка Никулин, по прозвищу Нужда, зыркнул зеленоватыми злыми глазами по толпе, выискивая говоривших, и срывающимся голосом визгливо закричал:
— Молчать!
Но незнакомец из района повернулся к нему и, положив руку на плечо, что-то проговорил в самое ухо, отчего Нужда ещё больше сгорбатился и ещё с большей ненавистью поглядел на притихшую толпу.
Когда тройка подошла к столу, Ёж, оказавшийся по правую руку от приезжего из райкома, громко объявил:
— Товарищи! Прежде чем приступить к собранию, мы должны избрать президиум. Слово для этого предоставляется Никулину Михаилу Сергеевичу! — и, показав рукой на двоюродного брата, сел на табуретку к столу.
Нужда тут же вытащил из кармана заранее заготовленный листочек бумаги и начал читать:
— Мы, добровольно собравшиеся на сход крестьяне, для проведения собрания по поводу организации колхоза имени замечательного полководца и героя гражданской войны Климента Ефремовича Ворошилова должны избрать президиум в составе трех человек. Кто «за»? — вскинул он свои хорьковые глазки на толпу и мгновенно ответил: — Единогласно! Поэтому предлагаю в президиум избрать инструктора райкома Ведерникова Николая Гавриловича, Новокрещеного Михаила Васильевича и Никулина Михаила Сергеевича, то есть меня, — и он ткнул себя в грудь указательным пальцем.
Толпа молчала.
Нужда, снова заглянув в бумажку, строго сказал:
— Будем голосовать. Кто «за», прошу поднять руку.
И снова ни одна рука не взметнулась над головами сельчан, но Нужда, будто и не замечая этого, громко, чтобы слышали все, выкрикнул:
— Единогласно!
Тут Нюрка не вытерпела наглости и заорала во всю силу своих лёгких:
— Ты чего же врёшь, черт горбатый?! Ведь ни один человек даже и пальцем не пошевельнул, чтобы руку поднять!
Однако на крик её никто не обратил внимания.
— Они что же, глухие там все? От такого крика даже мёртвый на ноги встанет, а им хоть бы хны?
— Они нас не видят и не слышат, — пояснил инопланетянин.
— Как это не видят и не слышат?! Но ведь они же живые! И ходят, и разговаривают между собой. Ты что-то не то плетёшь, милый!
— Мы их отключили от внешнего мира, создав вокруг своеобразную оболочку. У них свой мир, свои радости и заботы. Так запрограммировано. Поняла?
— Издеватели вы, по-иному и назвать больше никак нельзя. Хуже фашистов! Ну погоди! Доберусь я до вас!
— Если не желаешь смотреть этот сектор, давай улетим?
— Нет уж, — возразила Нюрка. — Давай поглядим, чем у них здесь дело закончится, — и, чуть подумав, добавила: — Хотя ясно, что колхоз они организуют, потому что он у нас есть и по сей день.
Внизу инструктор райкома, тоже по бумажке, втолковывал толпе сельчан о преимуществе коллективного хозяйства.
— Вот ты, — обратился он к стоявшему ближе всех тщедушному крестьянину с жиденькой, всклоченной бородёнкой, — в колхоз вступить хочешь?
— Нет, — стащив с головы облезлую замызганную шапку, ответил мужичок.
— Ведь ты же бедняк, и, по всему видно, безлошадный?
— А зачем она мне, лошадь-то? — ухмыльнулся мужичок.
— Как это, зачем? Чтобы землю пахать. Чтобы хлеб для самого себя и для государства выращивать.
— Я не люблю землю пахать. Я люблю в лес ходить и птичек слушать, — улыбнулся беззубым ртом мужичок.
— А как же жена? Дети? Ведь их же надо кормить и одевать, — не отставал Ведерников.
— Вот пусть они и пашут. А я к Темке Копылову схожу, хлев уберу или дров нарублю, он меня и накормит. Он мужик справный и добрый.
Инструктор посмотрел в листок бумаги, лежавший перед ним, и, сделав строгое лицо, снова навалился на тщедушного мужичка:
— Темка Копылов у нас в списке числится как кулак-мироед. Он таких, как ты, эксплуатирует и богатство наживает. Таких, как Темка Копылов, мы в Сибирь вышлем с конфискацией всего имущества. У нас все будут равны и богатых не будет.
— Все будут такие, как я? — ухмыльнувшись в реденькую бородёнку, спросил мужик.
Разгорячённый своей речью, Ведерников, не задумываясь, тут же ответил:
— Да! Все будут, как ты!
Толпа ахнула, и до ушей инструктора донёсся чей-то ехидный возглас:
— Такой колхоз нам не нужен!
Ведерников, услышав это, нахмурился и хотел что-то сказать, но его опередил мужичок:
— Начальник, я тебе вот что скажу. Темку Копылова отправлять в Сибирь нельзя. Он своё добро своим трудом наживал. Он с зари до зари работает.
— Хватит разглагольствовать! — оборвал его инструктор и, повернувшись к Ежу, приказал: — Пиши его в список подкулачников. Тоже с конфискацией имущества в Сибирь на высылку пойдёт. Там на лесоповале подумает. Ишь, в рваньё вырядился. Мы мироедов, врагов народа и мировой революции в любой одежде узнаем!
Мужичонка, ничуть не смутившись, подскочил к столу и быстро заговорил:
— Пиши, пиши, Миша, да так, чтобы я с Темкой Копыловым рядом, в одной графе был. С ним я и в Сибири не пропаду. Он всегда накормит. А здесь, в нашем колхозе, я, пожалуй, быстро загнусь. — И, на мгновение замолчав, с усмешкой добавил: — А насчёт моего имущества не беспокойтесь. Его мне с себя прямо сейчас снимать или чуть погодя?
— Прямо сейчас! — не поняв насмешки мужичка, рявкнул инструктор.
Мужичок быстро стянул с себя драную кацавейку, оставшись только в нижней давно не стиранной рубахе с нательным крестом на засаленном, почерневшем от грязи шнурочке.
— Лапти тоже снимать? — вскинув глаза на инструктора, спросил мужичок.
Ведерников, брезгливо взглянув на мужичка, прошипел ему через стол:
— Сгинь! И чтобы духу твоего больше здесь не было! Но мужичок хитровато улыбнулся и спросил:
— А с кем же ты колхоз строить думаешь? Одних в Сибирь, меня сгинь, а третьих ещё куда-нибудь отошлёшь.
Инструктор поманил к себе одного из всадников. И мужичок, почуяв, что запахло жареным, метнулся в середину толпы. Передние ряды плотно сомкнулись.
— Так! Я гляжу, здесь ничего не получится, — встав с табуретки, заговорил молчавший до этого Нужда. — С нашими людьми по-другому надо, — уже обращаясь к инструктору, добавил он: — Вы садитесь, а я поговорю с ними.
Нужда выхватил из кобуры наган и пальнул из него пару раз над толпой, которая шарахнулась в разные стороны. Но верховые будто только и ждали этого момента, подняли над головами кнуты и, наезжая на растерявшихся людей, снова согнали их в плотную кучу перед столом президиума.
А когда все утихли и больше не было слышно голосов, только похрапывание возбуждённых лошадей да затаённое дыхание селян, Нужда грохнул рукояткой револьвера о тяжёлую дубовую столешницу и сквозь оскаленные зубы проговорил:
— Больше предупреждать и уговаривать вас не буду. Колхозы организовывать — не моё решение, а нашего правительства и родной большевистской партии. Те, кто сейчас не запишется в колхоз, тут же будут объявляться врагами народа.
— А мы что, не народ, что ли?! — кто-то, не вытерпев, выкрикнул из толпы.
Нужда пропустил это мимо ушей и закончил угрозу:
— Они будут отправлены в Сибирь, на Соловки или куда ещё дальше. А имущество их будет конфисковано в пользу бедняков.
— Уж лучше здесь помереть, чем на каких-то Соловках! — послышались возгласы из толпы.
— Совсем с голоду-то, поди, не дадут умереть? — вторили им другие.
А когда Нужда снова поднял наган кверху, толпа рванулась к столу с возгласами:
— Меня пиши! Пиши меня!
Тут Нужде пришлось снова выстрелить вверх, но уже не для того, чтобы нагнать на сельчан страху, а для того, чтобы толпа не снесла стол вместе с президиумом. А когда люди снова успокоились и притихли, Нужда, загыгыкав, сказал райкомовцу:
— Видал, как быстро колхоз организовали?! Три выстрела из нагана — и колхоз имени полководца гражданской войны Климента Ефремовича Ворошилова уже готов!
Началась запись в колхоз. Это дело было упрощено, по желанию крестьян, без заявлений.
После поголовной записи в колхоз к клубу подъехали четыре подводы, окружённые верховыми красноармейцами. На первой подводе сидел Темка Копылов со всем своим многочисленным семейством. На второй и третьей — его родные братья с семьями и с такими же дорожными узелками в руках, как и у Темкиного семейства. На четвёртой подводе было семейство лавочника Петра Карташова, которому даже сейчас, несмотря на Мишкин наган, сельчане кланялись в пояс, за то, что он всегда и в любое время выручал их.
И тут снова произошла небольшая заминка. Маленький сынишка Нужды, Генка-Тоска, державшийся за штанину отца, вдруг сорвался с места и подбежал к первой подводе. Не говоря ни слова, он сдёрнул красные фетровые сапожки с ног девочки и, тут же усевшись на грязной обочине, начал их примерять на свои босые ноги.
Девочка залилась слезами. А Темка только искоса посмотрел сначала на сопливого Генку, потом на оскалившегося Нужду и тихо сказал:
— Не плачь, дочка. Бог дал — Бог и взял. Куплю я тебе сапожки ещё лучше этих.
От ласкового голоса отца и его обещания девочка сразу же успокоилась и заулыбалась.
— На Соловках не купишь, мироед. Здесь всю деревню обокрал и ещё там кого-то обокрасть собираешься?! Не выйдет! — с этими словами из толпы вылетела женщина, одетая не по сезону и крикливо. Она подбежала к мальчику, подняла его с земли и подолом юбки вытерла его сопливый нос.
— Бесстыжая, разоделась в чужое, да ещё насмехается!
— Вороги! И греха не боятся!… — полетело из толпы. Нужда скривился, как от зубной боли, и крикнул:
— Антонина! Марш домой!
В эту минуту райкомовец махнул рукой красноармейцам, а те в свою очередь возницам, и подводы двинулись с места. Вслед им понеслись сочувственные возгласы: «Спаси вас Бог!». А некоторые женщины, не скрываясь, вытирали слезы.
— А я ведь её уже совсем старухой помню, — вдруг, повернувшись к зелёному, сказала Нюрка.
— Кого? — не поняв, спросил тот.
— Кого! Кого! — разозлилась Нюрка. — Тётю Тоню Моргушку, вот кого!
— А-а-а-а, — понимающе протянул зелёный.
— Она до старости пила. И схоронила её какая-то опекунша. Тоже пьяница. Не наша, приезжая. Как напьётся, так всех подряд ругает на чём свет стоит. Её в селе ненавидели и боялись. А Нужда, как мне мать рассказывала, видимо, за все измывательства над людьми, перед смертью так скособочился, что его кое-как в гроб втискали. Тоска, сынок их, тоже раньше времени умер, спился.
1 2 3 4 5 6 7