Захрустел песок дорожки. Утка с недовольным кряканьем заплескалась в пруду.
* * *
…Не забыть день, когда впервые пришел в хранилище книг. До сих пор книги приносили ему — свитки, разрезанные на части и скрепленные вместе, в кожаных или матерчатых футлярах. А теперь он сам видел бесчисленные темные полки, где свитки лежали, или штыри, на которые были надеты свитки неразрезанные.
Хранители с поклонами подходили, спрашивали, готовые услужить. А ему стало страшно. В первый раз оценил пропасть между тем, что было, и тем, что есть. До того, как попал в дом Отори, он и книг толком не видел, хоть читать и умел. А сейчас — все сокровища перед ним, откровения мудрецов и поэтов, хроники — сразу не перечислить. Бери, все доступно.
Первым желанием было — убежать. Потом — пересилил себя, заговорил с хранителями, увлекся — и очнулся только, когда водяные часы увидел. Времени много прошло. Потом постоянно сюда приходил, хоть и не слишком это вязалось с обычаями. Сам разбирался, что где лежит, — не оторвать было. Про еду забывал. Когда звали — вскидывал голову, большие темные глаза удивленно смотрели, невидяще.
С головой зарылся в указы, свитки древних и современных историй, жадно изучал обряды, обычаи, верования и быт — все, что сопровождает человека с момента рождения до ухода в иные земли или же в пустоту. Он изучал свой народ и десятки других, и те, о которых десятком строчек упоминалось в летописях. Историю, веру и прочее, пытаясь понять, насколько разнятся люди между собой и что вообще есть люди.
Время прошло — пореже стал появляться, знакомиться с книгами предпочитал у себя. Но все еще сжималось сердце, когда в хранилище входил. Тихо тут было, как тени двигались служители знания — в темно-бордовом, и темно-красные кисти на занавесах покачивались, словно цветы полураскрытые, сонные.
А теперь вот — пришло время всерьез заняться тем, о чем узнавал развлечения ради. Не стихи и история, своды законов и положения о деятельности чиновников нужны сейчас.
«Ты и так знаешь большую часть моих секретов. Нет смысла скрывать от тебя остальное».
За этими словами последовали три месяца, когда его бросало то в жар, то в холод. Наблюдая за работой канцелярии, разбирая бумаги, слушая указания, он терялся в этом потоке. Пробовал заикнуться о том, что не справится, что даже мелкие чиновники из провинции больше подошли бы тут.
«Чиновников и без того толпа, — последовал ответ. — А ты знаешь меня. И главное, я знаю тебя — и доверяю».
«Но я ничего не умею».
«От тебя и не требуется ничего сверхъестественного».
Человек, заменивший Тооши, был не менее педантичен и, как ни странно, не пытался прыгнуть выше головы — достигнув столь значительной должности, он отныне лишь честно трудился. Появление новичка явилось новостью неприятной, но избежать этого не представлялось возможным.
К тому же новичок подчинялся ему лишь формально. В обязанности Йири входила сортировка прошений и докладов — наиболее важное он сразу передавал повелителю. С остальным разбирался мнимый начальник.
— Здесь, как ты давно уже знаешь, ценят ранг человека. Пока ты официально никто, две трети двора ставят тебя не выше комнатной птички. Можешь сколько угодно считать себя выше их — не поймут. А я не хочу разлада среди своих подданных.
И вскользь:
— Жаль, что я не подумал об этом раньше.
— По той же самой причине, — сорвалось прежде, чем он успел удержать слова.
Ответа не последовало.
Только попытка убить его показала Благословенному, что он и впрямь рискует лишиться игрушки. Да — в своем любимце повелитель видел только игрушку. И Йири был убежден — ничего не изменилось. Просто его не желали и в самом деле потерять… столь бездарно. Только и всего. Только поэтому защитили, поставив так высоко. Высоко? Но ему так и не присвоили никакого ранга. И бумаги, которые Йири держал в руках, он, по сути, не имел права даже видеть. Перейди власть к другому, тот имел бы все основания жестоко наказать дерзкого, посмевшего взять дозволенное лишь высшим. И не послужило бы оправданием, что Йири не мог сказать «нет».
Присвоив ранг, ему подарили бы кое-какие права. А этого не хотел повелитель. Ничего не изменилось. Всего раз, давно, Йири был задан вопрос — чего хочет он сам. И даже тогда ответ оказался не важен.
Пока здоровье Йири не восстановилось окончательно, повелитель вел себя с юношей теплее, чем когда-либо. Но потом — появилась привычная сухость, даже больше, чем раньше, и то верно — обязав Йири заниматься делами, он потерял комнатную игрушку. А что приобрел, было пока непонятно, и Йири оставалось одно — снова доказывать, что и здесь он хорош.
Задача казалась невыполнимой — принять на себя немалую ответственность и при этом остаться прежним. Беспечности в нем давно уже не было — но легкость была. И во что бы то ни стало следовало ее сохранить.
Просто прибавилась еще одна грань, находясь на которой нельзя было ошибаться…
В самый первый день повелитель, приняв исписанные листы, словно забыл о Йири. Самому себе предоставил. И у того сердце металось — что же не так? Что-то сделать забыл или виноват в чем?
Сняв заколку, распустил волосы, завернулся в теплый тяжелый хаэн — жарко стало, сбросил — мгновенно замерз. Это северянин в конце лета! Долго бродил по ночному саду, не находя себе места, пробовал слушать песни — но почти сразу отослал музыкантов, вернулся в свои покои, попробовал рисовать — но даже цветочный бутон не сумел изобразить, рука дрогнула, и пятно краски упало на лепесток.
Снова вернулся в сад, опустил руки в холодную воду. Горели они, словно писал раскаленным углем. «Побудьте со мной», — хотел слуг попросить, но кивком головы привычно отправил их прочь. Потом вернулся один, подошел тихо — Йири аж вздрогнул, когда черный силуэт нарисовался на дорожке. Слуга опустил ему на колени громадного пушистого кота, мурлычущего и довольного. И на сей раз в самом деле ушел, ни слова не произнес. Йири зарылся лицом в густую, медового цвета шерсть. Кот по кошачьей привычке дарил расположением любого, кто погладит. Йири забрал его с собой в комнату. Всю ночь слушал громкое мурлыканье. Грустно было и смешно: искать утешения у кота. И нашел ведь. Человеку тоже немного надо.
* * *
Плети вьющихся растений льнули к белому с желтыми искринками камню. Уэта, старший секретарь, мерил шагами комнату. Его помощники — в темно-коричневом, только у старшего золотое шитье — напоминали нахохлившихся под ветром перепелок.
Еще печать бы ему отдали, не выдержал Уэта, — но это было единственное проявление неудовольствия, сорвавшееся с его губ.
За узорной деревянной решеткой, тоже оплетенной вьющимися цветами, мелькнула тень. Уэта на миг зажмурил глаза, отвернулся и постарался смотреть только на желтоватую бумагу с черными знаками, которые возникали под его кистью.
У всех чиновников была положенная постановлением о рангах одежда. Этот, за узорной перегородкой, — носил другую. Яркой птицей прилетал в павильон. И не было возможности распоряжаться им — только сухие указания по делу и не менее сухие советы мог себе позволить Уэта — а ведь считался тут главным. Если не считать личной неприязни и неправильности подобного положения, все было в порядке. Мальчишка вел себя вежливо, нос не задирал и даже пропускал мимо ушей случайно долетавшие до него реплики, не ему предназначенные.
О деле Уэта переживал еще больше, чем о незыблемости традиций, однако эта сторона скоро начала беспокоить меньше. Так или иначе, пока все шло хорошо. Благословенный был доволен. А у Йири заметны были темные круги под глазами — он беспокоился страшно, хоть с губ не сходила улыбка. За беспокойство Уэта почти готов был его пожалеть — если бы мальчишка на самом деле признавал первенство старшего секретаря над собой.
А это как раз и не представлялось возможным.
Теперь день Йири был заполнен от зари до зари. А когда-то дни было нечем занять… давно это было, кажется, очень давно.
Он просыпался, когда небо еще розовело румянцем раннего утра. Ему позволяли спать сколько угодно, но он сам не мог себе это позволить.
Повелитель стал замечать, что юноша все больше и больше напоминает бледную тень, и был недоволен этим. Йири почувствовал страх и тоску — беспокойство не шло ему на пользу, а ведь он обязан был оставаться по-прежнему безупречным. Ёши принялся отпаивать его травами и снадобьями, чтобы согнать тревогу с души тени с лица.
— Я похож на какое-то чудище, — сорвалось с языка Йири, когда он однажды увидел собственное отражение, и Ёши ответил сурово:
— Ты всегда был выше подобных глупостей. Не скатывайся на то, что тебе несвойственно.
Неожиданная отповедь успокоила Йири и явно пошла ему на пользу.
Утро Йири проводил среди книг, день — в павильоне, разбирая прошения и письма, а вечер принадлежал повелителю. Первая часть этого вечера — продолжение дневных трудов, и только вторая — отдых. И не его отдых, а того, кому он служил.
Зная вкусы своего господина, он указывал музыкантам исполнять ту или иную мелодию, петь те или иные песни — и повеления отдавал незаметно, так, что искусство казалось естественным течением вечера и ночи.
Скоро ему велели присутствовать на советах — он увидел сразу всех тех, кто после Благословенного вершил судьбы страны. Лица знакомые, и словно другие — теперь он слышал, как эти люди говорят о жизни и смерти, налогах, войсках, о строительстве и разрушении. Это казалось так странно; в Йири словно пробуждался мальчишка, не веривший, что все это — не игра, а взаправду. Что именно так и управляют страной…
Положение айги — особо доверенного лица — обязывало ко многому. На советах записывал самое важное — он находился справа от повелителя, а чиновник из подчиненных Уэты — слева.
Обоих скрывали узорные решетки из дерева — Йири был рад прятаться за решеткой. Через ячейки жадно наблюдал за лицами. Потом спохватывался и начинал слушать. Ровные знаки на бумагу ложились, коричневые и черные.
Но порой, когда слова совсем уж не соответствовали лицу говорящего, он откладывал кисть и умоляюще смотрел на повелителя. И часто тот еле заметным кивком головы давал ему понять, даже не глядя в сторону Йири, — я все замечаю. И чуть сдвигал брови: «не забывай, чем ты обязан заниматься здесь!»
К присутствию на советах пришлось привыкать долго. Но Йири никто не спрашивал, оставалось — учиться.
Когда все успокоилось понемногу, вошло в привычную колею — спросил позволения послать за Хиани. Повелитель был удивлен — и этого не скрывал. Но разрешение дал, прибавив, что Йири переворачивает все вверх дном, так что не имеет смысла отказывать в очередной неразумной просьбе.
Узнали, что Хиани больше нет на земле. Не захотел покидать Островок, когда пришло время, и до последнего мига оставался острым и немного надменным. Где он анару достал — так и не дознались. Вероятно, кто-то еще помог — положил туда, откуда Хиани взял.
Йири, получив весть, качнул головой:
— Да… Он так и хотел. Такие не ждут…
и долго после был тихим совсем, даже против обычного.
…Голос, нет, голосок, детским казался — плыл в струящемся воздухе. Далеко было слышно — тихая ночь. Певичка — на ахи наигрывает, мелодия простая совсем.
Листья на землю летят,
Года как не бывало,
Тихо, и дремлет земля
В ожидании снега…
Песня чем-то неуловимо напоминала те, что пели в Тхэннин. Может быть, тем, что о снеге в ней говорилось, словно снег — самое обычное дело?
— Эй! — позвал Йири из своей беседки. — Иди сюда.
Певичка приблизилась робко, в черном, как полагается — с ночью сливалась.
— А северные песни знаешь?
— Нет, господин.
— Выучи.
Она растерялась:
— Как скоро, господин?
— Скоро… Не бойся, невозможного не потребую — но скоро. Жизнь может в любой миг оборваться — не стоит тянуть.
Заметил, что она испугалась. Да… теперь каждое его слово может быть истолковано так.
— Спой еще. Все равно что.
Она снова взялась за ахи — и поначалу пальцы дрожали, но скоро девушка успокоилась.
Лунная роща — птицы запели,
С веток слетая,
Крыльями плещут в ручье —
Месяц на убыль идет…
Голос посветлел, когда она запела следующую песню:
Пусть одинока тропа —
Слива цветет, как будто я дома,
Солнце прищурило глаз —
Облачко мимо прошло…
…В тот вечер он больше всего хотел, чтобы его не тревожили. Но слуга, непонятно почему, все вертелся в комнате. В довершение он с таким звоном поставил серебряный кувшин на столик, что Йири вздрогнул.
— Да что с тобой?
— Почему тебе повезло, а мне — нет? — голос казался ломким от злой обиды. — Я тоже надеялся на лучшее… а кончилось вот этим! — он с вызовом снова поднял кувшин и еще раз припечатал его об стол. Йири невольно сжал висок — звон отдавался болью. — Если бы я стал хоть старшим слугой… если бы я попал хоть в Западное крыло Дворца Лепестков, когда был моложе! Чем ты лучше меня?! Таких, как ты, в любом Квартале… ах, тебе твердят, что ты лучший!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
* * *
…Не забыть день, когда впервые пришел в хранилище книг. До сих пор книги приносили ему — свитки, разрезанные на части и скрепленные вместе, в кожаных или матерчатых футлярах. А теперь он сам видел бесчисленные темные полки, где свитки лежали, или штыри, на которые были надеты свитки неразрезанные.
Хранители с поклонами подходили, спрашивали, готовые услужить. А ему стало страшно. В первый раз оценил пропасть между тем, что было, и тем, что есть. До того, как попал в дом Отори, он и книг толком не видел, хоть читать и умел. А сейчас — все сокровища перед ним, откровения мудрецов и поэтов, хроники — сразу не перечислить. Бери, все доступно.
Первым желанием было — убежать. Потом — пересилил себя, заговорил с хранителями, увлекся — и очнулся только, когда водяные часы увидел. Времени много прошло. Потом постоянно сюда приходил, хоть и не слишком это вязалось с обычаями. Сам разбирался, что где лежит, — не оторвать было. Про еду забывал. Когда звали — вскидывал голову, большие темные глаза удивленно смотрели, невидяще.
С головой зарылся в указы, свитки древних и современных историй, жадно изучал обряды, обычаи, верования и быт — все, что сопровождает человека с момента рождения до ухода в иные земли или же в пустоту. Он изучал свой народ и десятки других, и те, о которых десятком строчек упоминалось в летописях. Историю, веру и прочее, пытаясь понять, насколько разнятся люди между собой и что вообще есть люди.
Время прошло — пореже стал появляться, знакомиться с книгами предпочитал у себя. Но все еще сжималось сердце, когда в хранилище входил. Тихо тут было, как тени двигались служители знания — в темно-бордовом, и темно-красные кисти на занавесах покачивались, словно цветы полураскрытые, сонные.
А теперь вот — пришло время всерьез заняться тем, о чем узнавал развлечения ради. Не стихи и история, своды законов и положения о деятельности чиновников нужны сейчас.
«Ты и так знаешь большую часть моих секретов. Нет смысла скрывать от тебя остальное».
За этими словами последовали три месяца, когда его бросало то в жар, то в холод. Наблюдая за работой канцелярии, разбирая бумаги, слушая указания, он терялся в этом потоке. Пробовал заикнуться о том, что не справится, что даже мелкие чиновники из провинции больше подошли бы тут.
«Чиновников и без того толпа, — последовал ответ. — А ты знаешь меня. И главное, я знаю тебя — и доверяю».
«Но я ничего не умею».
«От тебя и не требуется ничего сверхъестественного».
Человек, заменивший Тооши, был не менее педантичен и, как ни странно, не пытался прыгнуть выше головы — достигнув столь значительной должности, он отныне лишь честно трудился. Появление новичка явилось новостью неприятной, но избежать этого не представлялось возможным.
К тому же новичок подчинялся ему лишь формально. В обязанности Йири входила сортировка прошений и докладов — наиболее важное он сразу передавал повелителю. С остальным разбирался мнимый начальник.
— Здесь, как ты давно уже знаешь, ценят ранг человека. Пока ты официально никто, две трети двора ставят тебя не выше комнатной птички. Можешь сколько угодно считать себя выше их — не поймут. А я не хочу разлада среди своих подданных.
И вскользь:
— Жаль, что я не подумал об этом раньше.
— По той же самой причине, — сорвалось прежде, чем он успел удержать слова.
Ответа не последовало.
Только попытка убить его показала Благословенному, что он и впрямь рискует лишиться игрушки. Да — в своем любимце повелитель видел только игрушку. И Йири был убежден — ничего не изменилось. Просто его не желали и в самом деле потерять… столь бездарно. Только и всего. Только поэтому защитили, поставив так высоко. Высоко? Но ему так и не присвоили никакого ранга. И бумаги, которые Йири держал в руках, он, по сути, не имел права даже видеть. Перейди власть к другому, тот имел бы все основания жестоко наказать дерзкого, посмевшего взять дозволенное лишь высшим. И не послужило бы оправданием, что Йири не мог сказать «нет».
Присвоив ранг, ему подарили бы кое-какие права. А этого не хотел повелитель. Ничего не изменилось. Всего раз, давно, Йири был задан вопрос — чего хочет он сам. И даже тогда ответ оказался не важен.
Пока здоровье Йири не восстановилось окончательно, повелитель вел себя с юношей теплее, чем когда-либо. Но потом — появилась привычная сухость, даже больше, чем раньше, и то верно — обязав Йири заниматься делами, он потерял комнатную игрушку. А что приобрел, было пока непонятно, и Йири оставалось одно — снова доказывать, что и здесь он хорош.
Задача казалась невыполнимой — принять на себя немалую ответственность и при этом остаться прежним. Беспечности в нем давно уже не было — но легкость была. И во что бы то ни стало следовало ее сохранить.
Просто прибавилась еще одна грань, находясь на которой нельзя было ошибаться…
В самый первый день повелитель, приняв исписанные листы, словно забыл о Йири. Самому себе предоставил. И у того сердце металось — что же не так? Что-то сделать забыл или виноват в чем?
Сняв заколку, распустил волосы, завернулся в теплый тяжелый хаэн — жарко стало, сбросил — мгновенно замерз. Это северянин в конце лета! Долго бродил по ночному саду, не находя себе места, пробовал слушать песни — но почти сразу отослал музыкантов, вернулся в свои покои, попробовал рисовать — но даже цветочный бутон не сумел изобразить, рука дрогнула, и пятно краски упало на лепесток.
Снова вернулся в сад, опустил руки в холодную воду. Горели они, словно писал раскаленным углем. «Побудьте со мной», — хотел слуг попросить, но кивком головы привычно отправил их прочь. Потом вернулся один, подошел тихо — Йири аж вздрогнул, когда черный силуэт нарисовался на дорожке. Слуга опустил ему на колени громадного пушистого кота, мурлычущего и довольного. И на сей раз в самом деле ушел, ни слова не произнес. Йири зарылся лицом в густую, медового цвета шерсть. Кот по кошачьей привычке дарил расположением любого, кто погладит. Йири забрал его с собой в комнату. Всю ночь слушал громкое мурлыканье. Грустно было и смешно: искать утешения у кота. И нашел ведь. Человеку тоже немного надо.
* * *
Плети вьющихся растений льнули к белому с желтыми искринками камню. Уэта, старший секретарь, мерил шагами комнату. Его помощники — в темно-коричневом, только у старшего золотое шитье — напоминали нахохлившихся под ветром перепелок.
Еще печать бы ему отдали, не выдержал Уэта, — но это было единственное проявление неудовольствия, сорвавшееся с его губ.
За узорной деревянной решеткой, тоже оплетенной вьющимися цветами, мелькнула тень. Уэта на миг зажмурил глаза, отвернулся и постарался смотреть только на желтоватую бумагу с черными знаками, которые возникали под его кистью.
У всех чиновников была положенная постановлением о рангах одежда. Этот, за узорной перегородкой, — носил другую. Яркой птицей прилетал в павильон. И не было возможности распоряжаться им — только сухие указания по делу и не менее сухие советы мог себе позволить Уэта — а ведь считался тут главным. Если не считать личной неприязни и неправильности подобного положения, все было в порядке. Мальчишка вел себя вежливо, нос не задирал и даже пропускал мимо ушей случайно долетавшие до него реплики, не ему предназначенные.
О деле Уэта переживал еще больше, чем о незыблемости традиций, однако эта сторона скоро начала беспокоить меньше. Так или иначе, пока все шло хорошо. Благословенный был доволен. А у Йири заметны были темные круги под глазами — он беспокоился страшно, хоть с губ не сходила улыбка. За беспокойство Уэта почти готов был его пожалеть — если бы мальчишка на самом деле признавал первенство старшего секретаря над собой.
А это как раз и не представлялось возможным.
Теперь день Йири был заполнен от зари до зари. А когда-то дни было нечем занять… давно это было, кажется, очень давно.
Он просыпался, когда небо еще розовело румянцем раннего утра. Ему позволяли спать сколько угодно, но он сам не мог себе это позволить.
Повелитель стал замечать, что юноша все больше и больше напоминает бледную тень, и был недоволен этим. Йири почувствовал страх и тоску — беспокойство не шло ему на пользу, а ведь он обязан был оставаться по-прежнему безупречным. Ёши принялся отпаивать его травами и снадобьями, чтобы согнать тревогу с души тени с лица.
— Я похож на какое-то чудище, — сорвалось с языка Йири, когда он однажды увидел собственное отражение, и Ёши ответил сурово:
— Ты всегда был выше подобных глупостей. Не скатывайся на то, что тебе несвойственно.
Неожиданная отповедь успокоила Йири и явно пошла ему на пользу.
Утро Йири проводил среди книг, день — в павильоне, разбирая прошения и письма, а вечер принадлежал повелителю. Первая часть этого вечера — продолжение дневных трудов, и только вторая — отдых. И не его отдых, а того, кому он служил.
Зная вкусы своего господина, он указывал музыкантам исполнять ту или иную мелодию, петь те или иные песни — и повеления отдавал незаметно, так, что искусство казалось естественным течением вечера и ночи.
Скоро ему велели присутствовать на советах — он увидел сразу всех тех, кто после Благословенного вершил судьбы страны. Лица знакомые, и словно другие — теперь он слышал, как эти люди говорят о жизни и смерти, налогах, войсках, о строительстве и разрушении. Это казалось так странно; в Йири словно пробуждался мальчишка, не веривший, что все это — не игра, а взаправду. Что именно так и управляют страной…
Положение айги — особо доверенного лица — обязывало ко многому. На советах записывал самое важное — он находился справа от повелителя, а чиновник из подчиненных Уэты — слева.
Обоих скрывали узорные решетки из дерева — Йири был рад прятаться за решеткой. Через ячейки жадно наблюдал за лицами. Потом спохватывался и начинал слушать. Ровные знаки на бумагу ложились, коричневые и черные.
Но порой, когда слова совсем уж не соответствовали лицу говорящего, он откладывал кисть и умоляюще смотрел на повелителя. И часто тот еле заметным кивком головы давал ему понять, даже не глядя в сторону Йири, — я все замечаю. И чуть сдвигал брови: «не забывай, чем ты обязан заниматься здесь!»
К присутствию на советах пришлось привыкать долго. Но Йири никто не спрашивал, оставалось — учиться.
Когда все успокоилось понемногу, вошло в привычную колею — спросил позволения послать за Хиани. Повелитель был удивлен — и этого не скрывал. Но разрешение дал, прибавив, что Йири переворачивает все вверх дном, так что не имеет смысла отказывать в очередной неразумной просьбе.
Узнали, что Хиани больше нет на земле. Не захотел покидать Островок, когда пришло время, и до последнего мига оставался острым и немного надменным. Где он анару достал — так и не дознались. Вероятно, кто-то еще помог — положил туда, откуда Хиани взял.
Йири, получив весть, качнул головой:
— Да… Он так и хотел. Такие не ждут…
и долго после был тихим совсем, даже против обычного.
…Голос, нет, голосок, детским казался — плыл в струящемся воздухе. Далеко было слышно — тихая ночь. Певичка — на ахи наигрывает, мелодия простая совсем.
Листья на землю летят,
Года как не бывало,
Тихо, и дремлет земля
В ожидании снега…
Песня чем-то неуловимо напоминала те, что пели в Тхэннин. Может быть, тем, что о снеге в ней говорилось, словно снег — самое обычное дело?
— Эй! — позвал Йири из своей беседки. — Иди сюда.
Певичка приблизилась робко, в черном, как полагается — с ночью сливалась.
— А северные песни знаешь?
— Нет, господин.
— Выучи.
Она растерялась:
— Как скоро, господин?
— Скоро… Не бойся, невозможного не потребую — но скоро. Жизнь может в любой миг оборваться — не стоит тянуть.
Заметил, что она испугалась. Да… теперь каждое его слово может быть истолковано так.
— Спой еще. Все равно что.
Она снова взялась за ахи — и поначалу пальцы дрожали, но скоро девушка успокоилась.
Лунная роща — птицы запели,
С веток слетая,
Крыльями плещут в ручье —
Месяц на убыль идет…
Голос посветлел, когда она запела следующую песню:
Пусть одинока тропа —
Слива цветет, как будто я дома,
Солнце прищурило глаз —
Облачко мимо прошло…
…В тот вечер он больше всего хотел, чтобы его не тревожили. Но слуга, непонятно почему, все вертелся в комнате. В довершение он с таким звоном поставил серебряный кувшин на столик, что Йири вздрогнул.
— Да что с тобой?
— Почему тебе повезло, а мне — нет? — голос казался ломким от злой обиды. — Я тоже надеялся на лучшее… а кончилось вот этим! — он с вызовом снова поднял кувшин и еще раз припечатал его об стол. Йири невольно сжал висок — звон отдавался болью. — Если бы я стал хоть старшим слугой… если бы я попал хоть в Западное крыло Дворца Лепестков, когда был моложе! Чем ты лучше меня?! Таких, как ты, в любом Квартале… ах, тебе твердят, что ты лучший!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85