И повернул к дому.
Обычно расстояние от моста до дома он преодолевал за четыре минуты.
Однако на этот раз — хотя ему было о чем рассказать, и новости он нес поистине сенсационные, — Брошек едва переставлял ноги.
Дорога заняла у него чуть ли не четверть часа.
Уже пробило двенадцать, а следовательно, пришла пора заняться обедом.
В тот день кашеварили Катажина с Пацулкой. Тем не менее, когда Брошек доплелся до дома, он застал всех друзей на кухне. Из кухонного окна были видны как сарай, так и часовня, поэтому Влодек мог без зазрения совести покинуть свой пост на веранде, чтобы помочь Катажине чистить картошку. Ика, естественно, к ним присоединилась. И в этом тоже не было ничего удивительного: все, кроме Влодека, сделали небезынтересные открытия, которые следовало немедленно обсудить. Поэтому, несмотря на протесты Пацулки, компания собралась на кухне, где начались страшная кутерьма и дикий галдеж, достигшие апогея, когда Ика сообщила, что Брошек на берегу целовался с очаровательной панной Шпрот.
— Может, он любит рыбные консервы? — хихикнул Влодек. — Впрочем… — И осекся.
— Что «впрочем»? — спросила Ика, и голос ее опасно дрогнул.
Влодек счел за лучшее не продолжать и сосредоточил все свое внимание на очередной картофелине. На мгновение воцарилась тишина, которую Пацулка встретил вздохом истинного облегчения.
Именно тогда в кухню вошел Брошек.
— Что слышно? Как дела? Вы не представляете, — выпалил он, вымученно улыбаясь и не глядя никому в глаза, — сколько интересного я узнал. Просто не представляете!
— Не представляем? — с холодным презрением процедила сквозь зубы Ика.
— Я что-то видел, я что-то слышал, — пропел Влодек.
— Угу, угу, — подхватил Пацулка.
Альберт смотрела на Брошека возмущенно и негодующе. Ика принялась энергично резать лук для салата. Однако Альберт отлично понимала, что слезы на глазах ее ближайшей подруги не только от лука. Поэтому в ее сердце вспыхнул гнев, и этот гнев был страшен, ибо ему сопутствовало отвращение к безнравственной личности.
— Ничего не может быть хуже, — сказала Альберт, глядя Брошеку прямо в глаза, — если дурные наклонности начинают проявляться уже в младенческом возрасте.
— Ха-ха, — добавил Пацулка.
— Чего вы от меня хотите? — спросил Брошек, чувствуя, что его бросает то в жар, то в холод.
Альберт приблизилась, ткнулась носом в его щеку и, принюхавшись, брезгливо поморщилась.
— От него разит духами! Духами «Шанель»! — со знанием дела сказала она. — Стыд! Стыд и позор! Панна Шпрот очень хороша, не спорю. Но целоваться с этой куколкой на берегу реки, среди бела дня, под самым носом у бедного жениха и у всех на глазах…
От такой вопиющей, такой чудовищной несправедливости Брошек на некоторое время утратил способность соображать, говорить и тем более защищаться. Просто молча стоял, попеременно бледнея и краснея.
— Оставь его в покое, Альберт, — сказала Ика. — Пусть целуется с кем хочет. Здесь это никого не интересует. — Голос ее задрожал, но она с вызовом повторила: — Никого!
— Да вы что! — наконец обрел дар речи Брошек. — С ума посходили? Я и не думал с ней целоваться! Это собака… то есть она меня поцеловала… я спас ее собаку. Иначе она б утонула. Ну и она начала меня целовать… но я… я…
— Бедненький! — с убийственной иронией перебила его Альберт. — Он даже на минуту не может выйти один из дома — немедленно попадает в странные переделки! Пожалуй, надо подыскать ему хорошую няню, — с жестокой улыбкой продолжала она, — пускай оберегает его от преследований разнузданных поклонниц!
— Эй, ты, Каська! — крикнул Брошек с таким выражением лица, что Катажина испугалась, а Пацулка поспешил оттащить ее в сторону. — Я постараюсь об этом забыть, Альберт, — сказал Брошек, огромным усилием воли беря себя в руки.
Но тут Ике окончательно отказала выдержка. Она подскочила к Брошеку и спросила, сверкая почерневшими от ярости глазами:
— О чем это ты постараешься забыть? О своих приключениях у реки? О своей лжи? О своей наглости?
— Послушай… — начал Брошек.
— Не желаю ничего слушать! — крикнула Ика и убежала.
Убежала, как поступила бы на ее месте всякая девчонка, которой хочется выплакаться в одиночестве.
— Подождите нас, — сказал после долгого молчания Брошек. — Мы сейчас вернемся.
Пацулка только презрительно пожал плечами — мол, охота же заниматься такими глупостями! — и категорическим тоном потребовал оливковое масло для салата. Затем окинул взглядом знатока отличный кусок говяжьей вырезки и принялся его разделывать.
Брошек прошел по всем комнатам, заглянул даже на чердак. Ики нигде не было. Наконец он нашел ее на веранде. Она не плакала. Она была очень занята: пришивала к босоножке оторвавшуюся пряжку. И держалась так, точно ничего не произошло. На Брошека она не обратила никакого внимания.
Глаза и нос у нее, правда, были красные.
— Ика! — сказал Брошек. — Даю тебе честное слово: щенок чуть не свалился в реку. Я его спас. А она… ну, в общем…
Ика молча боролась с иголкой, не желавшей протыкать кожаный ремешок.
— Ой! — вскрикнула она, потому что иголка, проткнув наконец толстую кожу, вонзилась ей в палец.
— Дай сюда, — сказал Брошек и, несмотря на сопротивление, мягко, но решительно отобрал у Ики босоножку. — Ты прекрасно знаешь, — продолжал он, умело, как заправский сапожник, прикрепляя пряжку к ремешку, — что моему честному слову можно верить. В герои-любовники я не гожусь, блондинки мне не нравятся. Она просто поставила меня в идиотское положение.
— Послушай, — немного смягчившись, сказала Ика, — я не понимаю, чего ради ты передо мной оправдываешься. Меня эта история ни капельки не интересует.
Брошек поднял голову и посмотрел Ике прямо в глаза. «Почему ты постоянно надо мной издеваешься? Неужели так уж приятно меня мучить?» — спрашивал он взглядом, полным печали. Но Ика уже улыбалась. Она опять стала такой, как всегда: немного далекой, немного насмешливой и очень близкой.
— Спасибо за босоножку! — воскликнула она, вскочив со скамейки, и звонко рассмеялась. — Все, довольно об этом! Пошли на кухню — есть о чем потолковать.
На кухне их ждали с нескрываемым нетерпением. Катажине уже давно стало жаль Брошека, и она корила себя за дурацкую альбертовскую привычку, невзирая на лица, резать жестокую правду. А тут еще Влодек признался, что видел всю сцену от начала до конца и полностью подтверждает ее случайный характер.
Пацулка сердито покосился на Влодека и покачал головой, явно не одобряя его попытки утаить истину, однако никак больше своего осуждения не выразил: он был занят приготовлением приправы для супа и не счел возможным отрываться от этого важного дела. Зато Катажина пришла в страшное негодование и чуть было не процедила нечто весьма неприятное сухим тоном Альберта. Но как раз в эту секунду она поймала на себе восхищенный взгляд Влодека, отчего гневные слова застряли в глотке, и она немедленно обо всем забыла.
Когда Брошек и Ика вошли в кухню, приправа была уже готова, а Влодек дочищал последнюю картофелину. Все сделали вид, будто ничего не произошло.
— Итак, — начал Брошек, — кто что интересного может рассказать? По поводу наших дел, — торопливо добавил он, опасаясь, как бы кто-нибудь не вздумал вернуться к идиотской теме поцелуев панны Шпрот.
Но на этот раз он зря беспокоился. Как Ика, так и Катажина с Пацулкой немедленно состроили важные и загадочные мины.
— Давайте, — сказала Ика. — Начинают Катажина и Пацулка.
— Нет, нет! — с притворной скромностью возразила Катажина. — Ты первая.
— Я могу подождать, — сказала Ика, но Катажина тут же воскликнула:
— Я тоже могу подождать!
— У-ух! — рассердился Пацулка и, поставив кастрюлю с картошкой на плиту, кинул туда целую горсть укропа. Потом подошел к своей куртке, висевшей на двери, вытащил из кармана какой-то предмет и, положив его перед Брошеком на стол, невозмутимо приступил к приготовлению салата.
— Что это? — спросил Брошек.
— Ты разве не видишь? — нахально удивилась Альберт. — Помятый фонарик с разбитым стеклом. Похоже, его использовали вместо молотка или… — она выдержала эффектную паузу, — или дубинки!
Брошек так и подпрыгнул.
— Где вы это нашли? В лесу?
— В лесу, — ответила Альберт с гордой улыбкой.
— Там, где пробежала Неизвестная Личность? — возбужденно спросил Брошек.
— Ну, — подтвердил Пацулка, бросив на явно взволнованного Брошека быстрый взгляд.
Однако Брошек проявил незаурядную выдержку. Он еще не был уверен, что напал на верный след, и решил задать дополнительный вопрос, от которого многое зависело.
— А не фонарик ли это магистра Потомка случайно?
Ика решительно замотала головой.
— Нет, нет. У магистра квадратный, туристский. Совершенно другой.
Тогда Брошек встал и оглядел всех присутствующих с таким серьезным выражением лица, что даже Пацулка на миг оторвался от салата.
— А теперь послушайте меня, — сказал Брошек. — Я был в доме, где остановились супруги Краличек, пан Адольф и… — он запнулся, — его невеста. Там я узнал, что вчера вечером пан Краличек уходил из дома. Пошел, как утверждает, выпить пива. А вернулся с изукрашенной физиономией, потому что вроде бы кто-то задевал его фонарик, и на обратном пути он в темноте врезался мордой в кусты боярышника за мостом.
Влодек присвистнул.
— Интересно, — сказала Альберт. — Очень интересно!
— Это еще не все, — возбужденно продолжал Брошек. — Как я выяснил, пан Адольф тоже уходил вечером из дома. Якобы за механиком. Но, видно, механика не нашел, поскольку сейчас сам лежит под машиной и возится со сцеплением.
— О, — многозначительно сказал Пацулка.
Однако девочки недоверчиво переглянулись.
— Чепуха, — сказала Ика.
— Пан Адольф? — возмутилась Катажина.
— Преступники такие не бывают, — убежденно заявила Ика.
— Я считаю, — заключила Катажина, — что подозревать его просто глупо.
Пацулка сердито открыл банку со сметаной. Попробовал ее и немного смягчился. Поглядев на растерянные физиономии мальчиков, иронически хихикнул. И наконец высказался. Прозвучало это так
— Хе-хе-хе…
— Это еще почему? — возмутились девочки.
Влодек с горькой иронией рассмеялся.
— Дамы удивлены? — спросил он в пространство.
— Страшно удивлены, — сухо бросил Брошек. — Как можно подозревать такого красавчика?
— Воистину, — ехидно засмеялся Влодек. — Подозрения заслуживают только косоглазые, горбатые, пузатые, кривобокие, косматые и вообще только уродливые и несимпатичные…
— Это все? — угрожающе спросила Ика.
Влодек молча поклонился и повернулся к обществу спиной.
— У меня пока все, — холодно произнес Брошек. — И тем не менее я считаю, что следует связать историю с фонариком, по-видимому, оставленным в лесу Неизвестной Личностью, с пропажей фонарика, принадлежащего пану Краличеку. Тем более что ни очаровательного пана Адольфа, ни придурковатого пана Краличека вчера вечером не было дома. И ни у одного из них, похоже, нет алиби.
— О, о, о! — многозначительно произнес Пацулка и погрузился в глубокую задумчивость.
Задумались и остальные. На улице начинался третий ливень пятницы, а в кухне воцарилась сосредоточенная тишина.
Через минуту или две тишина была нарушена легким потрескиваньем, которое постепенно становилось все более громким и даже угрожающим. Правда, шум бьющихся к оконное стекло дождевых струй заглушал этот звук, поэтому довольно долго никто не обращал внимания на то, что происходило на раскаленной плите. Но еще через несколько минут все ощутили какой-то странный запах. Пацулка машинально втянул носом воздух и… все понял.
Кухня огласилась его диким воплем:
— Бифштексы!
Пацулка не ошибся. Над большой сковородой, на которой жарилось четырнадцать ломтей мяса (великолепная говяжья вырезка!), вился отвратительный голубоватый дымок.
Чад быстро распространился по кухне, а затем и по всему дому.
— Это опять Пацулка? — три минуты спустя спросила с порога кухни Икина мать.
— Нет, мама, — сказала Ика. — Это всего-навсего бифштексы.
— Жаль, — вздохнула мама. — Мне казалось, они должны были быть к обеду.
Никто ей не ответил. Дежурные повара молчали от смущения, остальные — из солидарности.
У Пацулки впервые за много лет на глаза навернулись настоящие слезы.
Тогда Икина мама весело улыбнулась, обняла Пацулку и погладила его белобрысую вихрастую голову.
— Не горюй, Пацулка, — ласково сказала она. — Мы не сомневаемся, что ты великий кулинар. А к обеду вполне можно изжарить яичницу.
Пацулка взял себя в руки и согласно кивнул. Сознание вины, однако, во второй раз за этот день заставило его заговорить.
— С луком, с колбасой или шкварками? — деловито осведомился он.
— С колбасой, — сказала мама и ушла.
Тогда Пацулка заговорил в третий раз, что выходило уже за всякие рамки.
Он произнес следующую фразу:
— Я ему этих бифштексов никогда не прощу!
Однако кому не простит, объяснять не пожелал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34