Художник окинул Марину вдумчивым, испытующим взглядом и улыбнулся.
— Сочту за честь писать портрет Марины Павловны, — с поклоном ответил он. — Не могу однако, не заметить, Павел Сергеевич, что заурядный портрет, по моему мнению, слишком прозаичен и груб, чтобы передать воздушный, удивительно привлекательный образ вашей дочери. Фея, Ундина на берегу озера, видение, лунный луч, словом, нечто фантастическое или мистическое больше подошло бы к ее красоте.
— Может быть «блуждающий огонек», или «болотный цветок»? — вспыхивая, подсказала ему Марина.
— Ах, какая блестящая мысль! Именно «блуждающий огонек», — подхватил восторженно Соломин.
Адауров захохотал.
— Простите, Сергей Сергеевич, я и забыл, что вы — присяжный портретист неземных созданий, таинственных видений, и что вас вдохновляет все невидимое для простых смертных. Пишите, впрочем, что хотите: я вам не мешаю. Сделайте из Марины лунный свет, сфинкса, привидение, но раньше дайте мне портрет дочери и жены. Я предпочитаю имет их такими, каковы они в действительности, а не в виде грезы, хотя и поэтической.
И он поцеловал руку у жены.
Около Адауровых столпились гости и весело смеялись.
Соломин настаивал прежде всего на картине, которую рассчитывал написать для весенней выставки, а за портреты думал приняться уже впоследствии. Павел Сергеевич сдался и предоставил для сеансов свой фотографический павильон; решено было, что сеансы начнутся немедленно.
Устройство мастерской началось со следующего же дня. Доставленное для картины полотно было громадных размеров. Все окна завесили толстыми занавесями, в разных местах, по указанию художника, установили разноцветные электрические лампочки, и сеансы начались.
Марина была в восторженном настроении и подолгу совещалась с художником о костюме, который и был сделан по рисункам Соломина; у нее обнаружилось вдруг редкое художественное чутье.
За исключением Юлианны и Валентины Антоновны, никто не допускался в мастерскую: картина должна была служить сюрпризом для Адаурова.
Но скоро одна Булавина сидела на сеансе, так как рассеянная светская жизнь вскоре отвлекла Юлианну, а сеансы бывали довольно продолжительны, потому что художник работал с увлечением и был в восторге от терпения и трудолюбия своей «натуры».
Поглощенная картиной, Марина не замечала того, что творилось в доме. Так, она не обратила внимания, что Земовецкий частенько захаживал к ним, когда Павел Сергеевич бывал на службе; а еще чаще в одни и те же часы по утрам Юлианна уходила из дому не то за бесконечными покупками, не то гулять.
Картина была закончена гораздо раньше, чем можно было ожидать, и тщательно закутанное полотно было перенесено в залу на суд Адаурова. Юлианна воспользовалась случаем и созвала близких знакомых.
Наконец, взволнованный художник сам откинул покрывало, скрывавшее его произведение, и в зале все замерли, подавленные впечатлением картины, от которой сразу повеяло очарованной тишиной ночи.
Перед зрителями тянулось болото, поросшее водорослями, на которых повис тонкий пар; местами, точно куски стекла, тускло лоснились прогалины стоялой воды, и кое-где пышно белели чашечки водяных лилий. На окраине неба вздымались темные очертания леса, и лунный свет холодно и строго проглядывал из-за деревьев. В центре картины, до половины погруженный в болотную тину, виден был серовато-зеленый скелет с подернутым мхом черепом; своей костлявой рукой он поддерживал опиравшийся на его плечо предательский «блуждающий огонек» — Марину. Никогда она не была так хороша, как в этой таинственной, фантастической обстановке.
Стройный воздушный стан чуть просвечивал сквозь лиловатое одеяние и терялся в воде; роскошные пепельные волосы были распущены и пестрели в лунном свете серебряными блестками; девственно прекрасные белые руки вырисовывались из-под широких, разрезных до плеча рукавов, сливавшихся с ночным туманом.
Полупрозрачное беловатое лицо освещено было точно изнутри, и усмешка тайной неги шевелила, казалось, алые губы. В одной руке виднелся чуть заметно мерцавший цветок, а другой она манила к себе стоявшего на краю болота юношу в средневековом богатом одеянии.
По сосредоточенному выражению лица и движению, с которым тот сжимал рукоять своего кинжала, видно было, что рыцарь сознавал опасность; а все же он занес уже ногу, чтобы ступить на предательское болото, где сторожила смерть, и завороженный взгляд его был прикован к дивному, окутанному светлой дымкой видению.
Золотисто-бледный крест вырисовывался над головой рыцаря.
— Удивительно!.. Великолепно!.. Un chefd'oeuvre!(шедевр) — слышалось со всех сторон," когда-первое впечатление улеглось.
Растроганный Павел Сергеевич обнял и нежно поцеловал Марину, а затем протянул обе руки художнику.
— Ваша картина, Сергей Сергеевич, выше всякой похвалы, и притом какая это сильная вещь! Да, в наше время, когда из искусства изгнана поэзия, надо много решимости и независимости мысли, чтобы написать такое мистическое и поэтическое произведение, а вдобавок водрузить христианский крест как символ спасения человека на пути соблазна. Я покупаю картину, сколько бы она ни стоила, и после выставки беру ее к себе в кабинет.
Граф Станислав тоже был в восторге и просил разрешения Адаурова заказать с нее копию для своей картинной галереи в имении, на что и получил согласие генерала.
— А знаете, Сергей Сергеевич, в вашем «видении» есть один крупный недостаток, — обратился Земовецкий к художнику.
— Какой, какой? — раздались любопытные голоса.
— В нем слишком мало сатанинского. Не ад со всеми его соблазнами глядит на рыцаря этими прекрасными, загадочными очами, а скорее кроткий ангел с мечтательной душой.
— Ну, Стах, какие ты пустяки болтаешь, — перебила его, смеясь, Юлианна. — Я думаю, всем известно, что демоны зачастую принимают ангельский облик, чтобы обманывать смертных, падких на всякого рода обольщения...
Все от души посмеялись, но на том критика и кончилась.
Незанятая более картиной, Марина снова стала невольно входить в курс домашних дел. На первых же порах ей бросилось в глаза, что мачеха не так весела, как прежде; а по временам, когда думала, что на нее не обращают внимания, бывала даже задумчива и озабочена. Но узнав затем, что та готовится быть матерью, Марина объяснила себе тревогу и задумчивость. Юлианны ее болезненным состоянием и перестала об этом думать.
Земовецкий бывал теперь гораздо реже, но зато вслед за ним являлась почти всегда Тудельская, которая неотступно следовала за графом.
В настроении Павла Сергеевича произошла неблагоприятная перемена: он казался озабоченным, раздражительным, нетерпеливым и, что особенно поразило Марину, был иногда неучтив с женой.
Всматриваясь ближе, она заметила, что дурное расположение духа у отца вызывали преимущественно посещения Земовецкого, а раз даже, когда доложили о графе, Павел Сергеевич вдруг встал, ушел в кабинет, под предлогом дел, и даже не показался за чаем.
Когда в тот же вечер, после отъезда графа, Юлианна подошла к мужу, то из кабинета слышался громкий разговор, после чего смущенная генеральша вышла с заплаканными глазами.
Марина вернулась в свою комнату крайне встревоженная..
Нынешняя ссора отца с женой вдруг напомнила ей сцену между Земовецким и мачехой, на которую она наткнулась вечером, в день рождения Павла Сергеевича. Ей вспомнились и слова, сказанные тогда Юлианной: «Поль ревнив и не шутит в таких делах». Не заподозрил ли отец как-нибудь, что Станислав ухаживает за своей кузиной и целуется с ней за его спиной?
Огорченная Марина продолжала наблюдать дальше и от нее не укрылось, что отец становился все холоднее и раздражительнее, мачеха была чем-то встревожена и имела надутый вид, а граф не показывался у них уже три или четыре дня. И вот неожиданный случай подтвердил грустные предчувствия Марины.
Отец обедал в этот день в клубе, а Юлианна отправилась к родным; одна Марина осталась дома, сославшись на мигрень. Пообедав одна, она ушла в библиотеку отца, где очень любила читать, когда Павла Сергеевича не бывало дома. Комната была средней величины и приходилась рядом с курительной; все стены были заняты полками с книгами, а в выходившем на улицу фонаре с разноцветными готическими окнами стояли стол и глубокое вольтеровское кресло. Вечером там зажигалась электрическая лампа, и тяжелая плюшевая портьера отделяла ее от остальной части библиотеки.
Марина забилась в свой любимый уголок и углубилась в чтение, как вдруг услышала в курительной голос отца, но он был не один. В его собеседнике она узнала голос товарища Павла Сергеевича, генерала Карятина.
Она встала, неприятно пораженная внезапным возвращением отца, зная, что обыкновенно тот поздно приезжал из клуба; при ее возбужденном настроении всякая мелочь казалась подозрительной.
— Что бы это могло значить? — думала она.
Она стояла в нерешительности и колебалась, выходить ли ей или обождать, когда отец с гостем уйдет в кабинет.
Но Павел Сергеевич решил, по-видимому, остаться в курительной и крайне раздраженным голосом отвечал на какой-то вопрос приятеля, который Марина недослышала.
— Ты справедливо заметил, Костя, что я последнее время возбужден, и с тобой я буду вполне откровенен. Когда случилась история с Надин, ты был единственным моим поверенным. Не могу скрыть от тебя, что я боюсь нового скандала; боюсь его именно теперь, когда надеялся найти спокойное счастье.
— Послушай, Павел, может быть, все это пустяки, или ты просто сам создаешь себе пугало. Правда, твоя жена любит пококетничать, но какая же красивая женщина этого не делает? Пока она ведь не давала тебе серьезных поводов к неудовольствию, а уж теперь, когда Юлианна Адамовна готовится стать матерью, разумеется, она не примется за глупости.
Собеседники с минуту молчали, а затем опять заговорил Павел Сергеевич:
— Может быть, я и в самом деле слишком подозрителен, но во всяком случае чувствуется что-то сомнительное. Этот кузен Земовецкий, между нами говоря, первейший шалопай, — слишком уж часто бывает здесь. Я стал замечать какие-то шептания, а раз мне даже показалось, что Юлианна как будто выходила из дома, где живет граф.
Правда, она была под вуалью и очень скромно одета; тем не менее, я почти уверен, что не ошибся. Дама шла очень скоро, я следил за ней. Я поспешил домой и спросил прислугу, но швейцар, которого куда-то посылали, не знал ничего, а горничная уверила меня, что Юлианна не выходила сегодня из дому и теперь занята с портнихой. Но этой лукавой девке я не верю: она хитра, как бес и ханжа. Должен тебе заметить, что в доме три подъезда и два из них в переулок, где нет швейцара; один выход, между прочим, ведет в коридор и комнату Зоси. Этот случай не выходит у меня из головы и поселил во мне подозрения; да и вообще, самый вид этого вечно торчащего здесь господина мне претит.
— Позволь, но ведь граф ухаживает, кажется, за Тудельской?
— Гм! А кто его знает? Я не раз подмечал бешеные взгляды, которые бросала Тудельская на Юлианну и графа. Она несомненно ревнует его к жене, значит, имеет на то основания. Но я в таких делах шуток не признаю и смотрю за ними в оба: если накрою почтенную пару, то они дорого поплатятся.
И Павел Сергеевич ударил кулаком по столу.
— Я не потерплю, чтобы этот негодяй-мальчишка наставил мне рога, а если у меня явится хоть малейшее подозрение насчет ребенка, я убью ее, а с ним буду драться.
Голос его дрожал от сдержанного глухого негодования.
— Ты сумасшествуешь, Павел, — неодобрительно заметил Карятин. — Можно ли так увлекаться? Что выдумал: драться на дуэли с фатом из-за какого-то flirt'a? Я убежден, что твоя жена слишком хитра и осторожна, чтобы рискнуть на явную измену.
— Эх, брат, можно многое себе позволить.
— Нет, нет, этого я не допускаю. Разумеется, это не Надежда Николаевна, которая безумно любила тебя и была откровенна даже в своих ошибках; но в данном случае, мне кажется, ты увлекаешься и, при своей подозрительности, можешь по неосторожности устроить жене сцену, которая повредит ее здоровью, а ее положение требует осторожности. Наконец, у тебя взрослая дочь; подумай, как отзовется на ней весь этот скандал.
— Да, ты прав, Костя; я должен быть спокоен и осторожен. Спасибо, друг, за трезвое слово и обещаю тебе, что ничего не выдам, пока у меня не будет в руках явного доказательства преступности жены. — Через несколько минут оба они ушли в кабинет. Марину трясло, как в лихорадке. Едва ушел ее отец, как она скользнула словно тень в противоположную дверь, пробралась к себе в комнату и заперлась.
В душе боролись страх за отца и негодование на мачеху; виденная ею сцена между графом и Юлианной указывала, как будто, что подозрения отца, может быть, и основательны. Но, Боже мой, что будет, если он подметит какой-нибудь эпизод в этом роде? Ведь он убьет Юлианну и Земовец-кого!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21