— Ай, как вы вспыльчивы, дочь моя! Вы меня просто засыпали вопросами, — ехидно ответила графиня, злобно смотря на нее. — А, кажется, место вашего пребывания должно было бы надоумить вас, что в вашем положении полезно быть скромнее и просить, а не угрожать.
—Я хочу уехать и вернуться к моему отцу. На этом условии я готова даже молчать про ваше недостойное поведение.
— Очень вам благодарна, но воспользоваться вашим великодушием не могу. Стах так влюблен в вас, что никуда вас не пустит от себя; он решил помириться с вами. Значит, долг велит мне, прежде всего, обратить его жену в истинную веру, и с сегодняшнего дня мы приступим к вашему просвещению, а отец Ксаверий будет вашим наставником и духовником, но предупреждаю, очень строгим. Волей или неволей, а вы будете католичкой. Впрочем, довольно слов. На колени! Пятьдесят земных поклонов, бия себя в грудь, а затем полчаса лежать. Прежде чем приняться за душу, надо поработить тело. Затем, вы прочтете молитвы, которые вам укажет отец Ксаверий, — приказала графиня.
Марина отрицательно покачала головой.
— Никогда я не откажусь от своей веры и не стану на колени по вашему приказу... Никогда не позволю руководить собой негодяю, посмевшему меня оскорбить, и душа которого полна грязных чувств, запрещенных ему его церковью...
— Довольно, довольно! Вы не только упрямая «схизматичка», а еще лгунья и клеветница! Действуйте, отец мой. Вы видите, что кротостью и увещаниями ничего не сделать, — крикнула графиня, схватив плеть и угрожая ею.
Ксендз побагровел от бешенства, и, не успела Марина опомниться, как он бросился на нее и скрутил ей руки за спиной вынутым из кармана полотенцем.
— Вы очень легки на руку, прекрасная графиня. Может быть, теперь вы станете сговорчивее, — злобно смеясь, сказал ксендз, связав ей руки.
Марина кричала и пробовала высвободиться, но в это время графиня разорвала лиф ее платья, ножницами разрезала подкладку, обнажив ей спину и грудь.
Обезумев от стыда и ужаса, Марина все еще пыталась вырваться из рук своих мучителей, но вдруг дикий раздирающий крик вырвался у нее.
Плеть свистнула по воздуху и ударила ее по спине, оставив багрово-красные рубцы.
— Еще, еще, отец мой! Это отрезвляет самые заносчивые и упрямые головы, — подбодряла графиня.
После второго удара Марина без чувств упала на каменный пол. Когда она открыла глаза, графиня была одна и развязывала ей руки, подав затем шерстяной платок.
— Сегодня был первый урок, ясно показавший вам, к чему приводит упрямство, — строго сказала она. — Итак, постарайтесь покоряться впредь без скандалов. Вот вам молитвенник — молитесь пока и размышляйте.
Марина ничего не могла ответить: в ней дрожал каждый нерв, а зубы стучали, как в лихорадке. Видя, что она сидит как безумная, словно ничего не видя и не слыша, графиня ушла.
Оставшись одна, Марина мало-помалу пришла в себя; но под этим наружным спокойствием таилось неизведанное еще чувство дикой ненависти и непоколебимое решение защищаться, отомстить этим чудовищам или погибнуть.
Нестерпимая боль от кровавых рубцов на спине, плечах и шее лишали ее возможности спокойно обсуждать свои дальнейшие действия. Она намочила в воде салфетку и обложила больные места, что ее облегчило, затем, насколько могла, она поправила платье и, закутавшись в теплый платок, задумалась.
Тут ей вспомнилось, что ведь она как будто брала с собой на прогулку револьвер. При ней ли еще он? Она торопливо сунула руку в карман и облегченно вздохнула — оружие было с нею. Вынув револьвер, она осмотрела его: он был заряжен шестью патронами, а стреляла она достаточно хорошо и была уверена, что не промахнется. Стало быть, она может защищаться, и в крайнем случае, даже убить или ранить своих палачей и бежать из своей тюрьмы. С каждой минутой Марина становилась спокойнее.
Так, она совершенно правильно рассудила, что если у нее откроют оружие, то ее снова усыпят чем-нибудь снотворным, а потому надо было остерегаться пищи, которую ей принесут. Она осмотрела вторую корзину, поставленную у двери, и припрятала часть съестного и две бутылки марсалы; этой провизии ей хватит на известное время.
Но графиня Ядвига хотела, должно быть, дать своей жертве оправиться, потому что прошло несколько дней, а она не показывалась, зато каждую ночь приносили пищу, которую просовывали в дверь и быстро ее затем захлопывали.
Из приносимой провизии Марина выбирала все, что не так быстро портилось, и присоединяла к своим запасам.
Наконец, раз ночью Марина увидала снова перед собой своих мучителей и тотчас сунула руку в карман за оружием. Едва графиня начала свою речь, а Ксаверий взялся за плеть, как Марина выхватила револьвер и прицелилась.
— Первого, кто сделает шаг ко мне, я убью, как собаку. Я не позволю больше себя истязать, — твердо сказала она.
Графиня, храбрая и жестокая с беззащитными, а на деле большая трусиха, вскрикнула, одним прыжком очутилась за дверью и убежала, а за ней пятясь последовал и Ксаверий. Из-за двери послышались еще ругательства и угрозы, а потом все стихло.
IX.
По возвращении от Земовецких, Адауров с женой зажили по-старому, мирно и тихо. Подозрения генерала рассеялись, а надежда на рождение ребенка его чрезвычайно радовала.
Одно лишь угнетало Павла Сергеевича — смутное беспокойство за судьбу Марины. Была ли она действительно счастлива?
Письма дочери как будто уверяли его в этом, но внутренний голос шептал, что в них недостает искренности; уж очень много писала Марина про соседей и общество, в котором бывала, и очень мало про свою семейную жизнь, а в особенности про мужа.
Осень стояла удивительно ясная и теплая, а потому Адауровы решили пробыть на даче до половины сентября.
Однажды Павел Сергеевич на своем столе нашел телеграмму Земовецкого, извещавшую его об исчезновении Марины.
Грустное известие ошеломило Павла Сергеевича; но как только он слегка оправился, то решил ехать в Чарну, чтобы самому расследовать на месте это загадочное происшествие. С отъездом приходилось спешить, чтобы не только разузнать о судьбе дочери, но и покончить с этим до родов жены.
Юлианна ежедневно каталась после завтрака и очень любила выезжать в автомобиле, подаренном ей мужем. В этот день она взяла с собою старую тетку, приглашенную погостить к ним, чтобы Юлианна не была одна, пока муж бывал в городе.
Дамы возвращались уже домой, как вдруг на повороте шофер заметил стремительно летевший на них другой мотор. Боясь столкновения, он круто взял в бок, чтобы переехать на другую сторону дороги, но тут автомобиль на что-то наткнулся, опрокинулся и выбросил седоков.
Выкинутая из экипажа Юлианна ударилась сперва об дерево, а затем скатилась в канаву, где и осталась лежать без чувств; тетушка расшибла себе голову, а шофер вывихнул ногу.
Юлианну привезли домой в бессознательном состоянии. Доктор нашел ее положение тяжелым и распорядился вызвать из города Павла Сергеевича.
Несколько часов спустя в жестоких мучениях Юлианна произвела на свет мертвого мальчика, и доктор объявил, что из-за сильного сотрясения она не проживет и ночи.
Горя, как в огне, Юлианна беспокойно металась на постели, часто впадая в бред. Какая-то мысль глубоко запала, казалось, в голову умиравшей, потому все настойчивей слышались слова:
— Согрешила я... согрешила!.. Бог меня покарал!..
Было уже около девяти часов вечера, когда вернулся к себе на дачу Павел Сергеевич, усталый от хлопот в городе и мучимый боязнью за дочь; но расстроенный вид прислуги и явный царивший в доме беспорядок озадачили его.
Спрошенный лакей пролепетал что-то непонятное, но поджидавшая барина старая Авдотья прошла в кабинет и рассказала ему, что случилось.
В первую минуту Павел Сергеевич думал, что сойдет с ума. Вся его жизнь гибла в этот проклятый день, лишивший его дочери, жены и горячо желанного сына. Страшным усилием воли постарался он овладеть собой и собраться с мыслями; по телу его пробегала холодная дрожь, и зубы нервно стучали.
— Жива она? — глухим голосом спросил он.
— Да, барин, а только дохтур сказывал, как уезжал, что она вряд ли до утра доживет. Теперь барыня больше в бреду, а как в себя приходит, то требует своего, значит, духовника; Григорий давно уж в город за им услан, и мы с каждым поездом его обратно ждем.
Адауров сел, облокотился на стол и сжал голову руками; затем он велел подать себе воды и, выпив стакан, на цыпочках пошел в спальню.
Там все было тихо, и в этой зловещей тишине слышалось только тяжелое, порывистое дыхание больной. Павел Сергеевич рукой указал сидевшей горничной выйти из комнаты, а сам наклонился над женой, которую едва мог разглядеть в полумраке.
Юлианна лежала с закрытыми глазами и тяжело дышала; руки ее беспокойно блуждали по одеялу. Павел Сергеевич взял руку жены и опустился на колени у постели; говорить он не мог, и лишь горькие слезы катились из глаз...
От его прикосновения Юлианна вздрогнула и открыла воспаленные глаза; пристально взглянув на мужа, она его не узнала, а под влиянием царившей в голове навязчивой мысли, приняла стоявшего на коленях у изголовья человека за ожидаемого духовника.
— Отец Витольд, — отрывисто шептала она. — Ох, как он был прав, наш бискуп, да и вы тоже, что Бог накажет меня за то, что я вышла замуж за схизматика-москаля, врага нашей отчизны и церкви. Я и не любила его никогда, а только польстилась на его богатство и положение в обществе... Молитесь за меня, отец, и отпустите мне грехи, чтобы я не умерла отверженной... Я клялась мужу спасением души, что верна буду ему, тогда как ребенок не от него, а от Станислава... Не принеси тогда Марина себя в жертву, Ту-дельская раскрыла бы ему глаза...
Она говорила все торопливее и бессвязнее, но вдруг дико вскрикнула:
— Горю... горю... Скорее отпустите грехи мои! Иезус, Мария, смилуйтесь надо мной!..
Павел Сергеевич окаменел, едва понимая ее лепет, раскрывший перед ним всю низость души этой женщины, которая подлой неблагодарностью отплатила ему за то, что он вырвал ее из бедной и захудалой многочисленной семьи и окружил любовью, заботами и роскошью.
Юлианна продолжала бормотать что-то, но Павел Сергеевич уже больше ее не слышал. Перед ним опустилась точно черная завеса, и он без чувств рухнул на ковер. В эту минуту открылась дверь и на пороге показался прибывший из города ксендз.
Лишь несколько часов спустя очнулся Павел Сергеевич от обморока. Вся в слезах ухаживавшая за ним Авдотья подала ему стакан вина, а затем нерешительным голосом доложила, что барыня приказала долго жить.
— Сдохла, проклятая, позор и горе моей, жизни! — сжимая кулаки, гневно и болезненно проговорил Павел Сергеевич. — Все она у меня украла. Она причина несчастья Мары!..
Видя удивление и ужас на лице старухи, он вкратце сообщил ей о пропаже Марины.
— Ох, убили они, подлые, нашего ангела! А ведь она себя не пожалела, чтобы избавить вас от горя, — с рыданиями, говорила Авдотья и принялась, всхлипывая, рассказывать пораженному Адаурову подробности замужества Марины.
Не описать того, что перечувствовал Павел Сергеевич в эту минуту. Марина внушала ему чувство обожания, и, несмотря на тревогу за ее судьбу, чистое и святое чувство дочерней привязанности, побудившее ее пожертвовать собой для него, успокоительно действовало на его изболевшую душу.
— Я сыщу тебя, дорогая, и отомщу негодяю, посмевшему коснуться тебя своей поганой рукой, — мрачно и решительно пробормотал он про себя.
Любви, которую ему внушала Юлианна, не существовало более. Теперь он лишь с отвращением думал о лукавой, развращенной женщине, которая даже на пороге смерти не нашла для него иного слова, как «москаль-схизматик»! Хороша христианка, которая рыскала по обедням, вечно бормотала себе под нос молитвы, часами простаивала на коленях перед образами и ежемесячно причащалась, а вместе с тем из эгоизма пожертвовала падчерицей и всю жизнь нагло его обманывала!
И Павел Сергеевич резко и горько засмеялся.
А кто знает? Очень может быть, что связь с Земовецким была не единственная! Столь опытная и ловкая «в амурах» дама могла и не раз позабавиться на его счет.
Это неожиданное соображение навело его на мысль взглянуть на переписку жены; он приказал Авдотье подать ключи покойной и открыл ее письменный стол.
Юлианна вела, оказалось, оживленную переписку с родными, многочисленными друзьями и подругами; весь ящик был набит старыми письмами. Однако Павел Сергеевич не нашел ничего, что подтверждало бы его подозрения. Но вот в маленьком портфеле он увидал несколько писем, помеченных штемпелем «Чарна». Три из них были от Станислава, но Адауров презрительно отшвырнул их, не читая; зато одно, писанное крупным жирным почерком графини Ядвиги, обратило на себя внимание некоторыми случайно бросившимися в глаза словами. Он развернул письмо и принялся читать; по мере того, как он пробегал строки, краска негодования заливала его лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21