Эдвард Экзетер, он же Джон Третий, резал себе глотку собственными руками – точнее, собственной болтовней. Беда была в том, что он так долго молчал, что теперь, раз начав говорить, уже не мог остановиться…
Веранда выходила в сад – цветущие кусты, тщательно подстриженные газоны, неожиданно зеленая заплата на сухой, цвета хаки земле Олимпа. Должно быть, целому отряду слуг приходится поливать сад почти непрерывно.
В тени деревьев там и здесь виднелись крыши бунгало других Тайков, окружавших узел. Прерывистая линия деревьев с плотной темной листвой обозначала русло Кэма. Деревушка туземцев лежала в миле ниже по течению.
На западе над горизонтом возвышался иззубренный меч Маттерхорна. Напротив стояли гора Кука, Нанга Парбат и идеальный конус Килиманджаро – изваянное природой произведение искусства. Все три вершины отсвечивали в лучах заката розовым, оранжевым и алым. Долина лежала между ними, как ладонь: Маттерхорн был большим пальцем, а три другие вершины – указательным, средним и безымянным. Несколько небольших вершин можно было считать мизинцами. Он до сих пор не запомнил всех их названий.
– Это просто две слегка отличающиеся друг от друга ипостаси одного и того же мира, – говорил Проф, – две карты из одной колоды, в которой не найдешь двух одинаковых карт. Сделайте два среза, скажем, стилтонского сыра. Вы ни разу не получите двух идентичных рисунков дырок, верно?
Эдвард с тоской подумал о стилтонском сыре.
– Ну да, звезды-то те же самые.
– Ага! Вы это заметили? Мелочи отличаются, большие вещи одинаковы. У жуков по восемь ног. Солнце выглядит абсолютно таким же. Насколько я могу судить, планеты тоже практически такие же. Год несколько короче, угол наклона земной оси немного меньше, сутки длиннее минуты на три.
– Откуда вы знаете это? Вы же не можете проносить с собой часы?
Роулинсон понимающе улыбнулся:
– Но вы можете перемещаться туда и обратно. Иногда вы попадаете в то же время суток, иногда чуть раньше или чуть позже. Разница – примерно в три минуты на сутки.
Ну, это до Эдварда еще доходило. Но даже так…
– Но у Соседства четыре луны. Луны-то уж никак не назовешь маленькими.
– А вот вы и не правы! – довольно расплылся Роулинсон. – О да, они, конечно, велики, но вполне могут быть порождены какой-нибудь мелочью. Труба не может повалить лес, не так ли?
– Нет. – Эдвард не понимал, какое отношение имеет труба к лунам, но не сомневался, что ему объяснят.
– Но допустим, с гор готова сойти лавина. Тогда вызвать ее может даже звук трубы! И что останется от вашего леса? Так вот, сейчас большинство сходится в том, что Луна – это осколок Земли, оторванный от нее гигантским метеоритом, – вам это известно? А Тихий океан – шрам, оставшийся от этого на поверхности Земли. Попадание метеорита – дело случая. Пройди этот метеорит секундой или двумя раньше или позже – и он бы вообще пролетел мимо Земли. Не забывайте, оба тела движутся с колоссальными скоростями! Вот он и ударил в Соседство немного по-другому. Осколки сконденсировались в четыре небольшие луны, а не в одну большую. Даже Трумб совсем невелик. Он кажется большим только потому, что так близок. – Проф торжествующе потянулся за стаканом. – Или, возможно, было несколько попаданий.
– А другие миры?
– Другие срезы – помните? Другие варианты. У Геенны две луны; по крайней мере мне так говорили. Сам я ни разу там не был. – Роулинсон сделал большой глоток. Он оседлал любимого конька, радуясь слушателю. – Вернемся к нашим плоским друзьям. Мы согласились, что они не могут видеть друг друга, ибо расположены в разных плоскостях. Но карты не могут быть идеально плоскими, верно? Идеально ровной поверхности просто не существует. И если они лежат лицом к лицу, они не могут не соприкасаться друг с другом в нескольких точках, да?
– Узлы!
– Совершенно верно! Плоские карты соприкасаются в нескольких точках. А там, где соприкасаются миры, имеются переходы, отверстия в ткани реальности.
– И ключи проводят вас через эти отверстия?
– Сквозь них. Или через. Да, конечно.
– Но как они действуют?
Энтузиазма у Роулинсона слегка поубавилось.
– Неплохой вопрос. Все заключается в умственных усилиях, разумеется.
– Неужели?
– Абсолютно. Перемещаются только люди. Вы не можете взять с собой ничего: ни одежды, ни денег – ничего.
– Даже пломб.
Роулинсон приподнял брови.
– Вас беспокоят дырки? – Он усмехнулся и неожиданно помолодел.
– Я набрал немного маны, и они исчезли. – Эдвард помнил еще шрам на лбу, исчезнувший почти сразу же, и несколько шрамов на груди, которые тоже упорно пытались это сделать, что было очень некстати.
– Ну да, так обычно и бывает, – самодовольно сказал Проф. – Но что бы ни делало такой переход возможным, добиться этого может только человеческий мозг. Сами по себе ключи ничто. Это не магические песнопения – они действуют только на ваш организм. Можно обучить песне и попугая, а толку-то? Ритм, слова, танец – все это служит только для того, чтобы вызвать какой-то резонанс у вас в мозгу. Разум парит во всем своем блеске, странствует, медленно перетекает в разлом. Потом он каким-то образом перетаскивает за собой и тело. Мне кажется, именно поэтому мы чувствуем себя так чертовски плохо после этого. Слишком сильный шок для мозга.
– Но это всегда так действует? – нахмурился Эдвард. – Я хочу сказать, из вашей теории следует, что разум может перейти, а тело остаться в старом мире. Такое возможно?
– Да, возможно. Редко, но бывает. Еще налить?
– Нет, спасибо, пока хватит. А теперь объясните мне ману.
– Это сложнее. Что вам известно?
Сколько из того, что ему известно, он может открыть? Разумеется, он должен говорить только правду, но были в его недавнем прошлом и такие моменты, которых ему… не хотелось бы касаться.
– Я помню, полковник Крейтон говорил насчет харизмы. Я знаю, мана – это нечто, что проявляется только у пришельцев. Он не обладал на Земле никакими сверхъестественными силами, однако, оказавшись в Соседстве, смог извергать молнии.
– Да, потому что он родился не здесь, – согласился Роулинсон. – Важно то, где вы рождены. Если вы произведете здесь на свет сына, друг мой, он будет туземцем. Возьмите его с собой обратно на Землю, там он будет пришельцем. Я не могу вам этого объяснить, но представьте себе другую картинку. Допустим, мы все рождаемся с некоторым подобием оболочки, этакой воображаемой броней. Допустим, что она не переходит вместе с нами – это вполне вписывается в теорию, не так ли? Без этой оболочки вы легко поглощаете ману. Через нее же проходит очень немного.
– Так что же такое мана?
Роулинсон вздохнул, совсем как древний старик.
– Хотелось бы мне самому это знать! – устало сказал он. – Она черпается из восхищения, из поклонения. Она черпается из повиновения. Она черпается из простой обыкновенной веры и действует непосредственно на сознание, это точно. Вы, должно быть, заметили, какой обладаете здесь властью! Стоит вам что-то приказать, и туземцы из кожи лезут, чтобы исполнить ваше желание. На более высоких уровнях мана может действовать на тело, подобно тому как вера лечит этих парней-йогов, которые могут сидеть на гвоздях или спать на льду голышом. При предельной концентрации она может воздействовать на физический мир. Тогда вы творите чудеса – индийский фокус с канатом, телепортация и тому подобное. – Он потянулся за стаканом и обнаружил, что тот пуст. – Морковка!
Из двери вынырнул слуга и поспешил к ним. Несмотря на свой возраст – на вид ему было лет шестьдесят, – аккуратный и проворный. Его коротко остриженные волосы когда-то были ярко-рыжими; теперь же в янтарной шевелюре вовсю проглядывала седина. Он был одет в белые брюки с отутюженной складкой и белый фрак с высоким воротничком. Очень впечатляюще. Черные ботинки сияли зеркальным блеском.
– Ага, вот ты где, – буркнул Проф. – Уверены, что не хотите еще, старина?
– Пока нет, спасибо, сэр.
Слуга поклонился и исчез.
К туземцам полагалось обращаться исключительно по прозвищу – «Морковка». Эдвард так и не знал, понимают ли они, что означает это слово. Он надеялся, что нет. Наверняка у них есть какое-то название на собственном языке. Растительность Соседства заметно отличалась от земной; здесь росли корнеплоды, напоминавшие морковь, но совершенно другой окраски.
Проф тем временем вновь оседлал любимого конька.
– Пришельцы способны аккумулировать ману, превращая ее в волшебство, но даже туземцы обладают ею, правда, в небольшом количестве. В этом отношении «харизма» – вполне подходящее название для этого. Наполеон, например, обладал ею в полной мере. Его солдаты боготворили его. Он вел их прямиком в ад, а они шли за ним и любили его за это. То же можно сказать про Цезаря, Магомета. – Он с интересом посмотрел на Эдварда. – Уверен, вы знаете и другие примеры.
– Но Наполеон не творил чудеса!
– Да? Некоторые из его противников считали, что творил. А ведь он был местный, не пришелец. Где провести границу? Если генерал или оратор воодушевляет своих последователей пламенной речью, волшебство ли это?
Эдвард подумал немного.
– Нет.
– Даже если она требует от них нечеловеческих усилий?
– Скорее всего нет.
– Тогда как быть с чудесными исцелениями? Телепатией? Ясновидением? Где грань? Где маловероятное становится просто невозможным?
– Там, где ученые не в силах это измерить?
– Они не могут измерить и любовь. В любовь вы тоже не верите?
Эдвард усмехнулся. Эту речь явно произносили раньше, и не раз.
– Я слышал, вы прибыли сюда через неопробованный ранее переход? – Роулинсон потер подбородок. – Это любопытно! Крейтон чертовски рисковал. Вы могли оказаться где угодно в Соседстве, а возможно, и вовсе в каком-нибудь другом мире.
– Он полагался на пророчество. В нем говорилось, что я прибуду в Суссвейл.
– Я бы побоялся так рисковать. Ну да ладно, все хорошо, что хорошо кончается. И вы прибыли в Святилище? Что ж, будем знать. Какой ключ вы использовали?
Эдвард пальцами выбил дробь на столе.
– Аффалино Каспик…
– Ах, этот… – протянул Проф, наблюдая за тем, как Морковка меняет его стакан. – Только не пытайтесь пробовать его в Олимпе, мой мальчик! Он забросит вас в Геенну. То еще местечко! Впрочем, «Аффалино…» – вполне логичный выбор. Похоже, он довольно часто соединяет Европу с Вейлами. Правда, иногда он действует и по-другому. Есть один переход в Мапвейле, так тот открывается куда-то на Балканы. Кажется, в окрестности Триеста. Да много и других примеров.
Слуга отступил на два шага, поклонился и вышел.
Почти как тогда, в Африке… хотя не совсем. В Вейлах у местных жителей кожа белая. А в этой долине все еще как один рыжие. Тут каждая долина имеет свои особенности. Голубые глаза здесь, карие – там. В одной долине все женщины были плоскогрудые, в другой они щеголяли бюстами, полными, как спелые дыни. В долинах побольше население отличалось большим разнообразием, напоминавшим различные европейские типы; небольшие боковые ответвления – обитаемые, конечно, – каждое растило сынов и дочерей определенной внешности. Олимпийцы, как и все уроженцы Гэля, были рыжими, с зелеными глазами и кожей, напоминавшей песчаный пляж, – веснушка на веснушке.
Слуга Эдварда, Домми – Эдвард теперь имел собственного слугу, – был почти одного с ним возраста, хотя ниже ростом и плечистее. И веснушки! Каждый раз, когда тот моргал, Эдварду казалось, что веснушки вот-вот посыплются с век. Он был вынослив, как мул. Он не носил ничего, кроме набедренной повязки, даже рано утром, когда в долине было довольно-таки свежо. Ступни его были тверды, как сталь, – он мог бежать по острому гравию, как газель. Он был таким же белым, как Эдвард – даже белее, – но он был туземец, а Эдвард – пришелец. Поэтому он был слуга, а Эдвард – Тайка.
После всего, что ему пришлось пережить, званый вечер казался каким-то нереальным. Да и весь Олимп производил на него странное впечатление; во всяком случае, трех дней ему явно не хватило, чтобы привыкнуть к нему. К тому же он отвык от светского общества. Даже английский язык ему казался теперь слегка чужим.
Туземцы говорили на разновидности рандорианского, который скорее был таргианским диалектом. Наверняка у них были собственные названия для реки Кэм и для Килиманджаро, и для Маттерхорна. Возможно, они не называли поселок Тайков Олимпом. Интересно, как он у них называется?
Между собой пришельцы объяснялись на английском. Их речь изобиловала множеством таргианских – и даже джоалийских – слов, но, в общем, такой английский вполне можно было бы услышать и на Риджент-стрит. Тем не менее они называли друг друга Тайками. Странно. Почему бы не использовать старое доброе английское слово «господин»?
Они по-детски любили прозвища. Роулинсона звали исключительно «Проф», и он старался держаться сухого, академического стиля. Эдвард оставался пока «Экзетером» для мужчин и «мистером Экзетером» для женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Веранда выходила в сад – цветущие кусты, тщательно подстриженные газоны, неожиданно зеленая заплата на сухой, цвета хаки земле Олимпа. Должно быть, целому отряду слуг приходится поливать сад почти непрерывно.
В тени деревьев там и здесь виднелись крыши бунгало других Тайков, окружавших узел. Прерывистая линия деревьев с плотной темной листвой обозначала русло Кэма. Деревушка туземцев лежала в миле ниже по течению.
На западе над горизонтом возвышался иззубренный меч Маттерхорна. Напротив стояли гора Кука, Нанга Парбат и идеальный конус Килиманджаро – изваянное природой произведение искусства. Все три вершины отсвечивали в лучах заката розовым, оранжевым и алым. Долина лежала между ними, как ладонь: Маттерхорн был большим пальцем, а три другие вершины – указательным, средним и безымянным. Несколько небольших вершин можно было считать мизинцами. Он до сих пор не запомнил всех их названий.
– Это просто две слегка отличающиеся друг от друга ипостаси одного и того же мира, – говорил Проф, – две карты из одной колоды, в которой не найдешь двух одинаковых карт. Сделайте два среза, скажем, стилтонского сыра. Вы ни разу не получите двух идентичных рисунков дырок, верно?
Эдвард с тоской подумал о стилтонском сыре.
– Ну да, звезды-то те же самые.
– Ага! Вы это заметили? Мелочи отличаются, большие вещи одинаковы. У жуков по восемь ног. Солнце выглядит абсолютно таким же. Насколько я могу судить, планеты тоже практически такие же. Год несколько короче, угол наклона земной оси немного меньше, сутки длиннее минуты на три.
– Откуда вы знаете это? Вы же не можете проносить с собой часы?
Роулинсон понимающе улыбнулся:
– Но вы можете перемещаться туда и обратно. Иногда вы попадаете в то же время суток, иногда чуть раньше или чуть позже. Разница – примерно в три минуты на сутки.
Ну, это до Эдварда еще доходило. Но даже так…
– Но у Соседства четыре луны. Луны-то уж никак не назовешь маленькими.
– А вот вы и не правы! – довольно расплылся Роулинсон. – О да, они, конечно, велики, но вполне могут быть порождены какой-нибудь мелочью. Труба не может повалить лес, не так ли?
– Нет. – Эдвард не понимал, какое отношение имеет труба к лунам, но не сомневался, что ему объяснят.
– Но допустим, с гор готова сойти лавина. Тогда вызвать ее может даже звук трубы! И что останется от вашего леса? Так вот, сейчас большинство сходится в том, что Луна – это осколок Земли, оторванный от нее гигантским метеоритом, – вам это известно? А Тихий океан – шрам, оставшийся от этого на поверхности Земли. Попадание метеорита – дело случая. Пройди этот метеорит секундой или двумя раньше или позже – и он бы вообще пролетел мимо Земли. Не забывайте, оба тела движутся с колоссальными скоростями! Вот он и ударил в Соседство немного по-другому. Осколки сконденсировались в четыре небольшие луны, а не в одну большую. Даже Трумб совсем невелик. Он кажется большим только потому, что так близок. – Проф торжествующе потянулся за стаканом. – Или, возможно, было несколько попаданий.
– А другие миры?
– Другие срезы – помните? Другие варианты. У Геенны две луны; по крайней мере мне так говорили. Сам я ни разу там не был. – Роулинсон сделал большой глоток. Он оседлал любимого конька, радуясь слушателю. – Вернемся к нашим плоским друзьям. Мы согласились, что они не могут видеть друг друга, ибо расположены в разных плоскостях. Но карты не могут быть идеально плоскими, верно? Идеально ровной поверхности просто не существует. И если они лежат лицом к лицу, они не могут не соприкасаться друг с другом в нескольких точках, да?
– Узлы!
– Совершенно верно! Плоские карты соприкасаются в нескольких точках. А там, где соприкасаются миры, имеются переходы, отверстия в ткани реальности.
– И ключи проводят вас через эти отверстия?
– Сквозь них. Или через. Да, конечно.
– Но как они действуют?
Энтузиазма у Роулинсона слегка поубавилось.
– Неплохой вопрос. Все заключается в умственных усилиях, разумеется.
– Неужели?
– Абсолютно. Перемещаются только люди. Вы не можете взять с собой ничего: ни одежды, ни денег – ничего.
– Даже пломб.
Роулинсон приподнял брови.
– Вас беспокоят дырки? – Он усмехнулся и неожиданно помолодел.
– Я набрал немного маны, и они исчезли. – Эдвард помнил еще шрам на лбу, исчезнувший почти сразу же, и несколько шрамов на груди, которые тоже упорно пытались это сделать, что было очень некстати.
– Ну да, так обычно и бывает, – самодовольно сказал Проф. – Но что бы ни делало такой переход возможным, добиться этого может только человеческий мозг. Сами по себе ключи ничто. Это не магические песнопения – они действуют только на ваш организм. Можно обучить песне и попугая, а толку-то? Ритм, слова, танец – все это служит только для того, чтобы вызвать какой-то резонанс у вас в мозгу. Разум парит во всем своем блеске, странствует, медленно перетекает в разлом. Потом он каким-то образом перетаскивает за собой и тело. Мне кажется, именно поэтому мы чувствуем себя так чертовски плохо после этого. Слишком сильный шок для мозга.
– Но это всегда так действует? – нахмурился Эдвард. – Я хочу сказать, из вашей теории следует, что разум может перейти, а тело остаться в старом мире. Такое возможно?
– Да, возможно. Редко, но бывает. Еще налить?
– Нет, спасибо, пока хватит. А теперь объясните мне ману.
– Это сложнее. Что вам известно?
Сколько из того, что ему известно, он может открыть? Разумеется, он должен говорить только правду, но были в его недавнем прошлом и такие моменты, которых ему… не хотелось бы касаться.
– Я помню, полковник Крейтон говорил насчет харизмы. Я знаю, мана – это нечто, что проявляется только у пришельцев. Он не обладал на Земле никакими сверхъестественными силами, однако, оказавшись в Соседстве, смог извергать молнии.
– Да, потому что он родился не здесь, – согласился Роулинсон. – Важно то, где вы рождены. Если вы произведете здесь на свет сына, друг мой, он будет туземцем. Возьмите его с собой обратно на Землю, там он будет пришельцем. Я не могу вам этого объяснить, но представьте себе другую картинку. Допустим, мы все рождаемся с некоторым подобием оболочки, этакой воображаемой броней. Допустим, что она не переходит вместе с нами – это вполне вписывается в теорию, не так ли? Без этой оболочки вы легко поглощаете ману. Через нее же проходит очень немного.
– Так что же такое мана?
Роулинсон вздохнул, совсем как древний старик.
– Хотелось бы мне самому это знать! – устало сказал он. – Она черпается из восхищения, из поклонения. Она черпается из повиновения. Она черпается из простой обыкновенной веры и действует непосредственно на сознание, это точно. Вы, должно быть, заметили, какой обладаете здесь властью! Стоит вам что-то приказать, и туземцы из кожи лезут, чтобы исполнить ваше желание. На более высоких уровнях мана может действовать на тело, подобно тому как вера лечит этих парней-йогов, которые могут сидеть на гвоздях или спать на льду голышом. При предельной концентрации она может воздействовать на физический мир. Тогда вы творите чудеса – индийский фокус с канатом, телепортация и тому подобное. – Он потянулся за стаканом и обнаружил, что тот пуст. – Морковка!
Из двери вынырнул слуга и поспешил к ним. Несмотря на свой возраст – на вид ему было лет шестьдесят, – аккуратный и проворный. Его коротко остриженные волосы когда-то были ярко-рыжими; теперь же в янтарной шевелюре вовсю проглядывала седина. Он был одет в белые брюки с отутюженной складкой и белый фрак с высоким воротничком. Очень впечатляюще. Черные ботинки сияли зеркальным блеском.
– Ага, вот ты где, – буркнул Проф. – Уверены, что не хотите еще, старина?
– Пока нет, спасибо, сэр.
Слуга поклонился и исчез.
К туземцам полагалось обращаться исключительно по прозвищу – «Морковка». Эдвард так и не знал, понимают ли они, что означает это слово. Он надеялся, что нет. Наверняка у них есть какое-то название на собственном языке. Растительность Соседства заметно отличалась от земной; здесь росли корнеплоды, напоминавшие морковь, но совершенно другой окраски.
Проф тем временем вновь оседлал любимого конька.
– Пришельцы способны аккумулировать ману, превращая ее в волшебство, но даже туземцы обладают ею, правда, в небольшом количестве. В этом отношении «харизма» – вполне подходящее название для этого. Наполеон, например, обладал ею в полной мере. Его солдаты боготворили его. Он вел их прямиком в ад, а они шли за ним и любили его за это. То же можно сказать про Цезаря, Магомета. – Он с интересом посмотрел на Эдварда. – Уверен, вы знаете и другие примеры.
– Но Наполеон не творил чудеса!
– Да? Некоторые из его противников считали, что творил. А ведь он был местный, не пришелец. Где провести границу? Если генерал или оратор воодушевляет своих последователей пламенной речью, волшебство ли это?
Эдвард подумал немного.
– Нет.
– Даже если она требует от них нечеловеческих усилий?
– Скорее всего нет.
– Тогда как быть с чудесными исцелениями? Телепатией? Ясновидением? Где грань? Где маловероятное становится просто невозможным?
– Там, где ученые не в силах это измерить?
– Они не могут измерить и любовь. В любовь вы тоже не верите?
Эдвард усмехнулся. Эту речь явно произносили раньше, и не раз.
– Я слышал, вы прибыли сюда через неопробованный ранее переход? – Роулинсон потер подбородок. – Это любопытно! Крейтон чертовски рисковал. Вы могли оказаться где угодно в Соседстве, а возможно, и вовсе в каком-нибудь другом мире.
– Он полагался на пророчество. В нем говорилось, что я прибуду в Суссвейл.
– Я бы побоялся так рисковать. Ну да ладно, все хорошо, что хорошо кончается. И вы прибыли в Святилище? Что ж, будем знать. Какой ключ вы использовали?
Эдвард пальцами выбил дробь на столе.
– Аффалино Каспик…
– Ах, этот… – протянул Проф, наблюдая за тем, как Морковка меняет его стакан. – Только не пытайтесь пробовать его в Олимпе, мой мальчик! Он забросит вас в Геенну. То еще местечко! Впрочем, «Аффалино…» – вполне логичный выбор. Похоже, он довольно часто соединяет Европу с Вейлами. Правда, иногда он действует и по-другому. Есть один переход в Мапвейле, так тот открывается куда-то на Балканы. Кажется, в окрестности Триеста. Да много и других примеров.
Слуга отступил на два шага, поклонился и вышел.
Почти как тогда, в Африке… хотя не совсем. В Вейлах у местных жителей кожа белая. А в этой долине все еще как один рыжие. Тут каждая долина имеет свои особенности. Голубые глаза здесь, карие – там. В одной долине все женщины были плоскогрудые, в другой они щеголяли бюстами, полными, как спелые дыни. В долинах побольше население отличалось большим разнообразием, напоминавшим различные европейские типы; небольшие боковые ответвления – обитаемые, конечно, – каждое растило сынов и дочерей определенной внешности. Олимпийцы, как и все уроженцы Гэля, были рыжими, с зелеными глазами и кожей, напоминавшей песчаный пляж, – веснушка на веснушке.
Слуга Эдварда, Домми – Эдвард теперь имел собственного слугу, – был почти одного с ним возраста, хотя ниже ростом и плечистее. И веснушки! Каждый раз, когда тот моргал, Эдварду казалось, что веснушки вот-вот посыплются с век. Он был вынослив, как мул. Он не носил ничего, кроме набедренной повязки, даже рано утром, когда в долине было довольно-таки свежо. Ступни его были тверды, как сталь, – он мог бежать по острому гравию, как газель. Он был таким же белым, как Эдвард – даже белее, – но он был туземец, а Эдвард – пришелец. Поэтому он был слуга, а Эдвард – Тайка.
После всего, что ему пришлось пережить, званый вечер казался каким-то нереальным. Да и весь Олимп производил на него странное впечатление; во всяком случае, трех дней ему явно не хватило, чтобы привыкнуть к нему. К тому же он отвык от светского общества. Даже английский язык ему казался теперь слегка чужим.
Туземцы говорили на разновидности рандорианского, который скорее был таргианским диалектом. Наверняка у них были собственные названия для реки Кэм и для Килиманджаро, и для Маттерхорна. Возможно, они не называли поселок Тайков Олимпом. Интересно, как он у них называется?
Между собой пришельцы объяснялись на английском. Их речь изобиловала множеством таргианских – и даже джоалийских – слов, но, в общем, такой английский вполне можно было бы услышать и на Риджент-стрит. Тем не менее они называли друг друга Тайками. Странно. Почему бы не использовать старое доброе английское слово «господин»?
Они по-детски любили прозвища. Роулинсона звали исключительно «Проф», и он старался держаться сухого, академического стиля. Эдвард оставался пока «Экзетером» для мужчин и «мистером Экзетером» для женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61