— Готово?
— Готово.
— Из пещеры марш!
— Марш назад!
— Назад!..
Перекличка все удалялась и удалялась. Когда последний рабочий был в безопасности, взрывник скомандовал самому себе:
— Даю контакт!
Где-то в глубине горы тяжко ухнуло, спустя две — три секунды из пещеры вырвалось желтоватое облако пыли и расплылось по ущелью. Через час, когда развеялся дым, к перемычке пришли люди. Гранитная глыба развалилась на сотни кусков. Из чёрной щели, откуда в своё время вылез Петя, тянулась пыль. И снова дробно застучали буры, потом пришёл весёлый подрывник со шнурами, и снова прозвучало его «даю контакт!».
И так раз за разом все дальше и дальше отступала скала, все шире становился чёрный забой. Наконец подрывник опытным взглядом осмотрел стенку, пролез в щель и ощупал камни:
— Хватит. Мы её теперь снизу возьмём. Втащили пять ящиков аммонала, и ущелье вздрогнуло. Грохот прокатился далеко по распадкам. Лошади испуганно запрядали ушами, присели собаки, где-то далеко рванулись в испуге горные бараны и с быстротой ветра унеслись прочь от опасного места. Гром прогрохотал, эхо повторило его и стихло, поглощённое вечным молчанием северных гор. А когда люди снова вошли в пещеру и осветили фонарями поле битвы, стены уже не было. Валялись осколки, пахло кремнистой пылью, угаром, а впереди зияла чёрная пустота.
Чуть пригнувшись, поисковики смело пошли вперёд, с удивлением осматривая чёрные своды, на которых ви-села лохматая копоть многочисленных костров. Они шли, все ускоряя шаг, нетерпение и любопытство гнали их вперёд.
И вот они вышли из пещеры, перелезли через стенку и остановились в изумлении. Новый мир открылся их глазам. Зелень деревьев, блеск озёр, свежесть лугов… Но удивлённое созерцание длилось недолго: невдалеке раздался новый мощный взрыв. Вечные стены кратера содрогнулись. Покатились камни, затрещали раздавленные деревья, облако пыли взметнулось и повисло как дымовая завеса. Это действовал Усков.
Внезапно где-то недалеко раздался винтовочный выстрел. Звук, впрочем, был настолько слабым после гулкого взрыва, что Усков не обратил бы внимания, если бы не Любимов. Обернувшись, проводник увидел группу незнакомых людей, чуть ли не бегом приближавшихся к ним прямо через заражённый луг.
— Назад! — крикнул им Любимов, забыв, что на нём маска.
Но слова не могли пробить резину.
Тогда Любимов и Усков бросились навстречу незнакомцам. Те увидели двух человек в странных одеждах и насторожились. В тайге это обычно проявляется в том, что люди хватаются за винтовки и начинают щёлкать затворами. Так было и на сей раз. К счастью, Усков вспомнил, что в этом месте газ уже ползёт только низом, и сорвал маску. Его тотчас узнали:
— В чем дело, Василий Михайлович?
— Уходите назад! Здесь газы!
Люди быстро вышли на безопасное место.
— Как вы попали сюда? — спросил Усков.
— Через пещеру.
— Пробили?
— Пробили.
— Спасибо, друзья!
Прошло несколько дней, и облако смерти исчезло бесследно. Теперь мощное наступление начала жизнь. Позеленели бурые луга, из земли быстро пробилась травка, на побегах проснулись почки. День, когда прогремели взрывы, явился поворотным в истории кратера.
На этом, собственно, можно было и закончить нашу повесть о мужественных людях, победивших природу.
Но как же сложилась дальнейшая судьба героев? Что стало со Сперанским? С Петей? С Борисом? Что происходит в кратере сегодня? Разрабатываются ли открытые там залежи золота и алмазов?
Пусть читатель наберётся терпения и последует за нами по последним страницам нашей повести.

Эпилог
По бесконечному серому шоссе бежала блестящая легковая машина. Кипельная резина легко шуршала но щебенистой дороге, километр за километром проносились перед ветровым стеклом изящной и быстрой, как ветер, машины.
Где-то далеко позади остался приморский город. Пассажиры, наговорившись вдоволь, теперь сидели молча, откинувшись на спинки мягких сидений, и, как это всегда бывает с людьми, которые уже исчерпали в разговоре все самое важное, вспоминали про себя о пережитом и виденном прежде.
Город Хамадан, откуда шла машина, изменился. За десять лет он раздался вширь и ввысь, дома заполнили все пространство между берегом бухты и рекой, а местами уже залезли на пологие склоны сопок и теперь белели высоко над старыми кварталами города, как свежие ласточкины гнёзда на буром фоне каменных гор. Приморский город к тому же позеленел. Был он в прошлом какой-то суровый, серый и незаметный; единственное весёлое пятно — зелёная рощица парка терялась на общем сереньком фоне; немногие деревья и те покрывались за лето слоем каменной пыли, словно не желали выделяться, стеснялись своей весёлой красоты, и однообразный фон города, таким образом, ничем не нарушался.
Но год за годом люди настойчиво прихорашивали улицы и площади своего города. Настоящим энтузиастом озеленения явился агроном Орочко, долгое время живший в городе. Под его руководством здесь были вы-сажены десятки тысяч саженцев. Незаметно подрастали молоденькие тополя и ветлы; даже берёзка — эта очень привередливая и чувствительная особа царства растительного — и та согласилась наконец на постоянную прописку в черте города. Теперь белые берёзовые стволики и узкие, точёные листочки уже не являлись редкостью в скверах и на обочине тротуаров. Десять лет — немалый срок для короткой человеческой жизни, десять лет прошло с тех памятных дней, когда северный город с триумфом встречал без вести пропавших людей из знаменитой геологической партии Ускова. В те дни жители города впервые увидели и высокого седобородого человека, который прожил в затерянном кратере в полном одиночестве более четверти века. С большой теплотой и сердечностью приняли его советские люди, окружили заботой и вниманием и сделали все, чтобы доктор Сперанский возможно скорее нашёл своё место в новой для него жизни.
Накануне описываемого нами дня, когда большой дизель-электроход «Азия» с приветственным гудком подходил к пирсам гавани, Сперанский, ныне действительный член Академии наук СССР, удивлённо поглядывал с борта парохода на город и спрашивал самого себя: «Не ужели только десять лет прошло? Сколько событий за это время: переезд в Москву, встреча с дочерью — единственным оставшимся в живых членом семьи, избрание в Академию, большая научная работа…» Но изменился не только город.
Едва Сперанский ступил на пристань, как тут же попал в объятия солидного человека с лицом и улыбкой того самого Ускова, который когда-то первым пожал ему руку в кратере.
Владимир Иванович не удержался:
— Василий Михайлович! Нельзя так, дружище!.. Эк вас разнесло! Ведь вы уже в дальний поход теперь, пожалуй, и не годитесь. Отчислять из разведчиков пора!
— Увы, уже отчислили…
— Неужели?
— Отчислен. Вот уже четыре года, как предводительствую в тресте. Помните Басюту, Федора Павловича?
Сменил его. Он на пенсию ушёл… Ну, а ваши дела каковы? Слышал о вас, дорогой наш академик. Читал и книги ваши. Выглядите молодцом. Годы не трогают вас, Владимир Иванович, обходят стороной… Усков с деланной серьёзностью сплюнул через плечо, чтобы своей похвалой не «сглазить» человека.
Сперанский действительно мало изменился. Разве только ещё больше побелела его аккуратно подстриженная борода да сутулость чуть опустила плечи. Опираясь на кизиловую палку, он шагал все же твёрдо, поблёскивая живыми глазами из-под белых мохнатых бро-вей; густой бас академика не утратил бархатной свежести, которой всегда отличается человек доброго здо-ровья. Годы не помешали ему снова совершить далёкое путешествие на Север. Вскоре после доклада в Академии наук о своих исследованиях в кратере Эршота Сперанский был избран членом Академии наук и в дальнейшем своими трудами завоевал заслуженное уважение всего научного мира. Но самым радостным событием у него отмечен 1949 год. Весной сорок девятого года, в одном из залов величественного здания, купол которого увенчан алым бархат-ным флагом страны, седой президент Советского Союза вручил Сперанскому высшую награду Родины — Золо-тую Звезду Героя Советского Союза и орден Ленина. Ор-деном Ленина был посмертно награждён и Никита Петрович Иванов. Сперанского ждала ещё одна радость: Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза счёл возможным не только подтвердить партийность Сперанского, но и полностью восстановил его партийный стаж.
Беспокойное сердце исследователя заставило Сперан-ского снова посетить Север. Хотелось увидеть места, где прошли многие годы его жизни, узнать, что произошло с кратером Эршота и со всем этим далёким краем за десять лет, повидать друзей и поклониться могиле своего старого товарища.
И вот Сперанский снова на Севере.
Дорога, связывающая портовый город с десятками приисков, предприятий и якутских колхозов, раскиданных по необъятному простору горной страны, приобрела солидность, необходимую каждой уважающей себя магистрали: гравийная лента шоссе остолблена по сторонам, всюду дорожные знаки с предупреждением о поворотах, спусках, подъёмах; капитальные бетонные мосты и дорожные будки украшают её. Через каждые сто — двести километров стоят заправочные колонки, мастерские ремонта, столовые и дома для отдыха шофёров и пассажиров. Все сделано прочно, солидно и красиво. Дорога уже прочно вошла в местный пейзаж, и без серой ленты дороги его уже нельзя себе представить.
…На второй день легковая машина управляющего «Севстроем» остановилась возле заправочной колонки на берегу небольшой речки. На обоих её берегах смотрелся в воду угрюмый таинственный лес. Дорога пересекала речку и по узкой просеке уходила в тайгу.
— Узнаете, Владимир Иванович, эти места? Сперанский растерянно оглядывался и пожимал плечами.
— База номер восемь. В то время здесь была концевая станция плохонького шоссе. Сюда мы летали в вертолёте, вон на тот аэродром…
— Нет, не узнаю, — откровенно сознался академик. — Отсюда мы что же… на лошадках или трактором — до Эршота?
— Все той же машиной. Восьмая база уже давно не конечная станция. Шоссе протянуто дальше, в долину Бешеной реки, к Золотому ущелью и… Впрочем, вы скоро увидите все сами.
— Вы мне писали, Василий Михайлович, что-то по поводу Золотого ущелья — там, если не ошибаюсь, у вас теперь работают промывочные приборы?
— Целый прииск. Организовали в том же году. Как он помог нам! Месторождение оказалось очень перспективным. В районе Эршота не только прииск, там теперь целое управление.
Машина пробегала по хорошей дороге за один час такое расстояние, которое изыскательские партии проходили за двое — трое суток, пробираясь по болотам и тайге. К вечеру она выскочила на высокий перевал и остановилась перед спуском.
Солнце уже зашло. Густые тени легли на лесные уголки, долина внизу потемнела, словно до краёв налилась лиловыми сумерками. Вокруг долины грудились чёрные горы. С наступлением темноты кольцо гор сдвигалось ближе и сжимало долину со всех сторон, карауля её ночной покой.
Усков и Сперанский вышли из машины и стали на краю обрыва. Помолчали. Вспомнили, как десять лет назад впервые сюда пришла партия геолога Ускова. Сперанский увидел на фоне закатного неба облачную шапку Эршота, и воспоминания нахлынули целым потоком. Именно здесь, на берегу реки, тускло мерцающей внизу, нашёл свой последний покой Никита Петрович Иванов, его верный товарищ.
Владимир Иванович глубоко вздохнул. Указывая на молчаливую долину, сказал:
— Сколько воспоминаний пробуждают эти места! Долина ничуть не изменилась, все такая же тёмная, таинственная…
В эту минуту на берегу реки вспыхнули яркие огоньки. Они загорелись кучно в одном месте, потом в другом, скользнули цепочкой дальше, ещё дальше, протянулись через лес на склоны гор, засияли где-то в распадках, и вся долина — тёмная, мрачная лесная долина, вдруг потеряла всю таинственность и предстала перед глазами людей, стоявших на перевале, обычным индустриальным пейзажем, каких уже много по Северу страны.
Усков посмотрел на Сперанского. Академик в свою очередь глянул на управляющего, и оба засмеялись.
— Не изменилась?..
В гостинице посёлка они немного отдохнули с дороги. Перед тем как спуститься ужинать, Усков позвонил в управление.
— Попросите главного геолога… Пётр Семёнович? Это Усков. Здравствуй. Ты ещё на работе? Вот что, Пе-тя… Приходи сейчас к нам в гостиницу, тут кто-то тебя хочет видеть. Сам увидишь… А Борис где? У себя? Ну, ладно, к нему мы завтра заедем.
Когда Усков и Сперанский уже сидели за столом, дверь стремительно открылась и в столовую вошёл молодой человек. Высокая статная фигура в тради-ционном брезентовом плаще, полевые сапоги и фуражка с закинутым наверх накомарником— все в нём выдавало полевика-геолога, который уже настолько сжился с палаткой, костром и звёздным небом над собой, что считал эту обстановку единственно приемлемой для себя Лицо его, загоревшее и широкое, осветилось радостью, глаза заблестели и увлажнились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39