.. И мне за этот месяц государство дает денег ровно на бутылку... Нет! Уходя, я никогда не оставлю стакан виски, чтобы его выхлебали люди грубые и злые. А он, Паша, оставил. Такое может быть?
— Никогда, — твердо сказал Пафнутьев.
— Как только я увидел на столе недопитую бутылку, мой организм пронзила догадка ясная и четкая — убийство. Я понимаю, что произошло — виски так ему понравилось, что он решил заработать еще одну бутылку.
— Жадность фраера погубит.
— Нет, Паша! Он не был жадным. Михалыч щедро угостил меня напитком, который сам пил, может быть, первый раз в жизни. И если бы я сказал ему утром — разливай остальное по стаканам — он бы это сделал с радостью. Он ценил общество, Паша. Может быть, он много пил, но не был пьяницей. А то, что побежал предупредить кого-то об опасности... Это ведь порядочность. Люди в доме, какими бы они ни были, кормили его, давали кров, позволили перезимовать в сарае... По отношению к ним он поступил правильно.
— Ты его обшарил? — спросил Пафнутьев.
— О! — воскликнул Худолей озаренно и вскочил, снова оказавшись в красноватом свете низкого солнца. — Паша, как тебе удается каждый раз находить слово... Самое нужное, самое важное в данный момент?
— Умный потому что, — проворчал Пафнутьев.
Подойдя ко все еще висящему в петле Михалычу, Худолей быстро, чувствительными своими пальцами, пробежал по карманам, по щелям одежды бомжа, и постепенно перед Пафнутьевым вырастала горка всего, что находил Худолей. Старый перочинный ножичек со сточенным, но острым лезвием, коробка спичек, несколько затертых писем, на которых с трудом можно было прочитать адреса, — видно, где-то на бескрайних просторах бывшей великой страны жили близкие люди, от которых ждал он вестей, но к которым не мог вернуться.
И вдруг что-то произошло в комнате, как-то сразу наступила необычная, замершая тишина. Пафнутьев настороженно поднял голову и, оторвавшись от писем, повернулся к Худолею. Тот медленно вынимал руку из внутреннего кармана пиджака бомжа — на ощупь, по весу поняв, что обнаружил. И поставил на стол перед Пафнутьевым маленький, пузатенький цилиндрик пули.
Некоторое время оба молча смотрели на нее, отметив про себя полосы на боках — следы винтовой нарезки. Значит, пуля была в деле, и были на ней чуть заметные подсохшие пятнышки крови.
Пафнутьев и Худолей одновременно подняли головы и посмотрели друг на друга.
— И как это понимать?
— Это надо понимать, как явный перебор, — ответил Худолей. — Представляешь, что предлагает нам этот глупый, самонадеянный человек, этот тупой ублюдок? Представляешь?
— Ты о ком? — не понял Пафнутьев.
— Я говорю об убийце. Ведь какая вроде бы стройная версия выстроилась, вызрела в его отвратительных мозгах... Дескать, бомж, человек чрезвычайно низких нравственных качеств, прокрался ночью в спальню к Объячеву, застрелил его из пистолета с глушителем, подобрал пулю и смылся в свою берлогу. Пистолет найден, пуля — вот она... А сам он, не выдержав угрызений совести или в ужасе от предстоящей расплаты, взял да и повесился. Все. Следствие закончено, участники могут расходиться по домам. Или собираться за праздничным столом.
— А может, так все и было? — спросил Пафнутьев.
— Я с ним пил! — веско сказал Худолей, горделиво вскинув голову. — И он сам отдал мне пистолет. — Если он убил Объячева, разве держал бы пистолет у себя под подушкой, а пулю — в кармане. Зачем ему пуля?
— На память? — предположил Пафнутьев.
— Ладно, Паша, ладно. Замнем твой глупый вопрос. Я сделаю вид, что не слышал его, и обещаю, что никогда не напомню тебе о нем.
— Что же произошло на самом деле?
— Пулю убийца подобрал с четким расчетом — чтобы бросить на кого-то подозрение. Когда бомж прибежал к нему и сказал, что пистолет у нас, сказал, что просит не беспокоиться: дескать, не выдаст — тот понял, что надо срочно что-то предпринимать! Не мог он допустить, чтобы жизнь его оказалась в немытых руках бомжа. И он его придушивает, вешает. Это уже подробности для другого разговора... И сует пулю в карман. Все, говорит он себе, круг замкнулся, убийца найден, но поскольку он мертв, всем большой привет.
— Значит, это был мужчина, — сказал Пафнутьев.
— Чтобы поднять даже такое тщедушное тело и засунуть голову этого тела в петлю, нужны мужские усилия. Хотя...
— Ну? — нетерпеливо произнес Пафнутьев.
— Жена объячевского телохранителя, мадам Вохмянина... Женщина, как я заметил, достаточно мощная для такой работы.
— Возможно, — согласился Пафнутьев, не углубляясь в тонкие худолеевские наблюдения и предположения. — Возникает еще одно соображение... Человек, который стрелял из пистолета, человек, который, возможно, повесил твоего любезного собутыльника... Этот человек не знает, что стрелял в труп.
— Но то, что вешает живого человека, — знал!
— Я, кажется, начинаю сомневаться даже в этом, — пробормотал Пафнутьев, но продолжить не успел — в его кармане тонко запищал сотовый телефон. Он вскинул удивленно брови, подумал, прикидывая, кто бы это мог быть, и, наконец, вынув коробочку телефона, откинул крышку. — Да! Здравствуйте... Слушаю вас внимательно, — Пафнутьев диковато глянул на Худолея, замершего у стола, нащупал за спиной стул и медленно опустился на него. — Понял. И в этом нет никаких сомнений? Как вы сказали? Спасибо. Чрезвычайно вам благодарен.
Пафнутьев молча захлопнул коробочку телефона, сунул его во внутренний карман пиджака и замер, невидяще глядя в окно.
— У меня такое чувство, Паша, что ты узнал нечто важное?
— Звонил эксперт, анатом. В крови Объячева обнаружена какая-то отрава. Названия он пока не знает, скорее всего, клофелин.
— Ни фига себе! — присвистнул Худолей. — Это что же получается?
— Это значит, что человек, который проткнул спицей объячевское сердце... протыкал уже мертвое сердце. Или почти мертвое. Поэтому после первого неточного укола Объячев даже не вздрогнул, не пошевелился. Похоже, у него не было шансов выжить в эту ночь.
— А наши шансы растут! — почти весело сказал Худолей.
— В каком смысле?
— Появился третий убийца. А если хотя бы у одного из них был сообщник или сообщница, мы можем сделать совершенно кошмарный вывод.
— Ну?
— Большинство в этом доме — убийцы.
— Похоже на то, — мрачно кивнул Пафнутьев. — Ладно, давай хоть что-нибудь полезное сделаем... Надо вынуть, наконец, этого бедолагу из петли, — он кивнул на все еще висящего посреди комнаты бомжа.
* * *
Выйдя из сарая, Пафнутьев и Худолей остановились, освещенные последними лучами заходящего солнца. Неяркое, оно пробивалось сквозь черные ветви голых деревьев, дробилось, вспыхивало и гасло при малейшем повороте головы. Лужи к вечеру подернулись тонким ледком и в нем тоже вспыхивали красноватые солнечные блики. Легкий ветерок со стороны леса уже нес в себе неуловимые весенние запахи, весенние надежды на избавление от затянувшейся холодной зимы. На строительных площадках вспыхивали острые огни электросварки, звучали редкие голоса, кое-где уже включили мощные пятисотваттные лампы — там предполагалась работа до глубокой ночи.
А прямо перед Пафнутьевым и Худолеем темной, зловещей громадой возвышался объячевский дом. Все окна в нем были темными, и только два верхних этажа посверкивали кроваво-красными отблесками.
— Авось, — пробормотал Пафнутьев вполголоса. — Пробьемся.
И направился к главному входу.
— Постой, Паша, — остановил его Худолей. — Тебе все ясно, что произошло здесь прошлой ночью?
— Ни фига не ясно.
— А мне чуть меньше... Крутой магнат, олигарх и титан умирает в собственной постели.
— Что ему и предсказала незадолго перед тем некая гадалка.
— Кстати! — вскинулся Худолей. — Шаланда обещал все об этом странном предсказании выяснить. Он что-нибудь узнал, сказал, поведал?
— Честно говоря, — Пафнутьев засмотрелся на ледяные узоры в луже, — честно говоря, меня эта гадалка не увлекла. Узнает Шаланда что-нибудь зловещее, потустороннее... Спасибо ему. Не узнает — перебьемся. Представь, что ты гадалка... К тебе приходит крутой олигарх, кладет на стол тысячу долларов и просит предсказать счастливую судьбу... Что ты ему скажешь?
— Я скажу, что он проживет долгую, веселую жизнь и умрет в своей постели, — не задумываясь, ответил Худолей.
— Вот и она сказала то же самое.
Пафнутьев зашагал к дому и, когда уже вошел в сумрачную тень, обернулся — Худолей не сдвинулся с места: стоял все у той же лужи и смотрел на красноватые в закатном свете весенние тучи. Пожав плечами, Пафнутьев вернулся к Худолею, остановился рядом и тоже уставился на тучи, которые прямо на глазах наливались тяжелой, зловещей синевой.
— Паша, — Худолей помолчал, заранее наслаждаясь словами, которые собирался произнести.
— Ну? — в голосе Пафнутьева прозвучала легкая, почти неуловимая нетерпеливость.
— Гадалка-то... Она бывала в этом доме.
Пафнутьев некоторое время непонимающе смотрел на Худолея, будто тот заговорил на китайском языке.
— И что же из этого следует?
— Она не только Объячеву гадала, она всем обитателям дома предсказывала судьбу.
— Ты хочешь сказать, что она бывала в этом доме не один раз?
— Я уже сказал об этом, Паша.
— И со всеми общалась... Причем со всеми общалась наедине.
— Вот эти твои слова, Паша, проницательнее всех других, которые ты произнес во время нашей прогулки.
— Откуда ты знаешь о приездах гадалки?
— Красотка сказала... Некоторые ее называют секретаршей. А некоторые — другими словами, менее уважительными. Кое-кто вообще нехорошие слова употребляет, когда ему задаешь вопрос об этой прекрасной юной женщине. Мы с ней очень мило побеседовали. Простая душа, доверчивая, искренняя, я бы даже сказал, влюбчивая.
— Ты ей понравился?
— Очень, — Худолей вкрадчиво взглянул на Пафнутьева.
— Я тоже, — сказал тот.
— И ты?! — оскорбился Худолей. — А что в тебе есть привлекательного?
— Ум, — сказал Пафнутьев. — Я очень умный. Пошли. Подышали, выдохнули из себя трупные запахи, пора к живым людям.
— Надо спешить, пока они еще живы.
— Ты хочешь сказать, — Пафнутьев обернулся к поотставшему Худолею, — намекаешь на то, что...
— Да, — сказал Худолей. — Мне так кажется. Мы сунули палку в осиное гнездо и не знаем, что дальше делать.
— Разберемся, — проворчал Пафнутьев, входя в дом.
Башня с винтовой лестницей была затемнена, и только в самом верху горела слабая лампочка. Прихожая тоже освещалась одним светильником возле вешалки. Сквозь арочный проход из каминного зала просачивалось голубоватое свечение.
Пафнутьев вошел и включил верхний свет.
Картина была привычная — в углу полыхал экран телевизора, а перед ним в креслах сидели несколько человек. На журнальном столике стояла початая бутылка все того же виски и несколько тяжелых стаканов с толстыми днищами и ребристыми боками.
Бросив взгляд в сторону зрителей, Пафнутьев узнал Вохмянина, его жену, красотку-секретаршу; тут же были оба строителя, — соблюдая обходительность, сидели чуть в сторонке, как бы признавая, что они здесь не на равных, им просто позволили скоротать вечерок вместе со всеми. Оглянувшись на Пафнутьева, они быстро взглянули друг на друга и снова уставились в телевизор. За годы работы Пафнутьев научился узнавать такие вот переглядки — что-то беспокоило строителей, что-то заставляло их дергаться. Он был уверен — не видят они сейчас ничего, что происходит на экране, не видят бомб, которые доблестные американцы вместе с доблестными немцами и доблестными англичанами сбрасывают из безопасных высот на больницы, мосты, колонны беженцев; не видят, как шустрые истребители охотятся за автобусами, поездами и телегами, нагруженными полусожженным скарбом.
— Что в Югославии? — спросил Пафнутьев нарочито громко. И заметил — вздрогнули строители, опять друг на дружку взглянули, — дескать, как быть, что отвечать?
— Бомбят, — вяло отмахнулся Вохмянин.
— Хоть изредка сбивают самолеты-то? — с надеждой спросил Пафнутьев.
— Об этом ни слова, — опять ответил Вохмянин. — Как в начале бомбежек сшибли невидимку, так до сих пор никак не попадут.
— С двадцати километров бомбят, — сказал Пафнутьев. — Не дотягивают их ракеты. Слабоваты.
— Мы, наверное, пойдем, — сказал Вулых. — Поздно уже.
Оба строителя уже направились к выходу, но Пафнутьев их остановил. Широко расставив руки, он перехватил строителей и чуть не силой затолкал обратно в кресла.
— Ни в коем случае! — сказал он. — Чтобы вы из-за меня портили себе вечер?! Да ни за что! Опять же у вас, я смотрю, и виски не допито, а? Вы всегда столько добра в стаканах оставляете? Худолей! — обернулся Пафнутьев в сторону прихожей и заставил войти замешкавшегося эксперта. — Посмотри, сколько дорогущего виски они оставляют в стаканах, не допивая?! Скажи, так бывает в жизни?
— Никогда! — твердо сказал Худолей. — Так бывает только в смерти.
— Это в каком же смысле? — с улыбкой обернулся из кресла Вохмянин.
— В прямом, только в прямом, — ответил Худолей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36