На следующее утро я, как всегда, принимаюсь за работу, и, стиснув зубы, таскаю свою корзину. Веревка все время выскальзывает, кирка норовит оттяпать ногу, а камни просыпаются на землю.
Ее нет, я сам прогнал ее, и теперь у меня все валится из рук. Я подхожу к краю плато и долго смотрю на причудливый серпантин дороги. Далеко внизу виднеются крыши строений, над ними курится легкий дымок. Крошечные волы и верблюды ходят по кругу, крутят жернова…
За моей спиной раздается легкий шорох — не случайно мне все утро казалось, что кто-то следит за мной, — и прохладные ладони закрывают мне глаза. Я целую ее пальчики, тонкие, нежные… Она смеется и прижимается к моей груди.
— Я принесла тебе лепешек, — говорит она. — Нельзя все время есть камни.
Мы говорим целый час и не можем наговориться. Она обижается, что я не целую ее в губы. Я отшучиваюсь, потом замечаю, что ей пора идти. Она жалобно смотрит на меня:
— Ты обманываешь? Я хочу остаться с тобой…
Легче таскать камни, чем расставаться с ней, но я говорю:
— Увидимся завтра.
Она уходит, и я снова смотрю ей вслед.

Ночью из селения пришли с десяток тогов и избили меня так, что я не мог заснуть до утра.
— Ты оставишь ее в покое, — сказали они.
Они вбили около углубления в скале, где я ночевал, своего злобного идола — деревянную фигуру, выкрашенную в красный цвет. Демон корчится и скалится, и его белые глаза таращатся на меня с татуированного лица.
— Что, брат? Видать, тебе тоже несладко, — говорю я ему. — Вон как тебя корежит…
Злой идол слушает молча, но когда я ползу к своему жилищу, в слабом сиянии луны он пугает меня страшными гримасами и свесившимся до шеи языком. Он следит за мной и все больше злится, и в горячечном бреду мне кажется, что он замахивается на меня копьем, подпрыгивает, трясет гору, в расщелине которой я живу.
— Хватит, — говорю я, — уймись…
Утро никак не наступает, вокруг темно, я с трудом выбираюсь наружу. Заслоняя солнце, над самой вершиной Короны плывет густое черное облако пепла…
Я из последних сил поднимаю свою кирку и разбиваю злого разбойника в щепки. Земля тут же перестает содрогаться, но самое страшное уже случилось: мои ямы засыпаны… Я плачу, размазывая по лицу черный пепел, кашляю кровью, давлюсь ею…

Она стоит на коленях рядом со мной и обмывает мои раны из наполненной водой сушеной тыквы. Как горько мое пробуждение…
— Они верно сказали, — с трудом говорю я, — я не имею на тебя никаких прав.
— Имеешь, — возражает она, утирая слезы. — Ведь ты меня любишь. — Она прикладывает к моим ранам прохладную мякоть кактуса.
— Я копаю эти ямы пять лет… а сегодня их засыпало пеплом, потому что они притащили сюда своего идола… наказали меня…
— Мне очень жаль… Я понимаю…
— Ни черта ты не понимаешь! Теперь у меня не осталось даже надежды…Уходи.
— Я знаю, что нужно делать, — твердо говорит она. — Нужно просить у богов дождя — он смоет пепел, ведь земля здесь наклонена…
— Да-да, попроси! — злобно закричал я. — Раз в году ваши боги обязательно посылают вам дождь, тот, что высыхает, не долетев до земли! Убирайся!
Она вскакивает на ноги. Юбка ее разодрана на бинты, лицо черно от пепла, но она все равно красивее всех на свете. А я — я кажусь себе деревянным идолом с копьем…
— Я всегда буду любить тебя, белый человек, — тихо говорит она. Горе ее так сильно, что она не может плакать.
— Уходи! Найди себе мужа получше!
…Она бредет, спотыкаясь, словно слепая, а у меня нет сил, чтобы встать и посмотреть ей вслед.
Она, наверное, уже несколько часов стоит привязанная к этому раскрашенному столбу посреди площади — больше человеку не вытерпеть на таком солнцепеке. Вокруг толпа, но все молчат. Восседающий на деревянном инкрустированном троне вождь одет в парадные одежды и мрачен.
Солнце вот-вот сядет, и ночь упадет внезапно, как всегда в горах, но пока еще жаркие лучи нещадно кусают ее нежную кожу под простым полотном. Губы у нее запеклись, прикрытые белой косынкой волосы не заплетены в косички. На ней нет ни одного украшения — их отобрали в наказание. Она смотрит прямо перед собой и улыбается своим мыслям.
— Попробуй прикоснись ко мне, и я выцарапаю тебе глаза, — вдруг очнувшись, говорит она высокому красивому юноше в дорогой одежде, который окружен целой свитой и стоит рядом, — не иначе, жених…
Юноша хмурится и что-то тихо говорит ей, так, чтобы никто не слышал. Она с ненавистью смотрит на него.
— Тот, с зелеными ушами, лучше, — презрительно говорит ее отец-вождь.
— Да, — отвечает она, и взгляд ее сразу смягчается. — Это правда.
— Он заставит тебя есть камни вместо лепешек и персиков!
— Я буду есть камни… только пусть он любит меня…
Толпа гомонит. Никто не понимает.
— Он самый лучший, самый красивый, — не замечая ничего вокруг, говорит она в пространство, горам, что высятся сразу за селением. — Он сильный. Никто не может так, как он, копать ямы… Это тяжело… на жаре… Он копает их пять лет…
— В бороде у него водятся ящерицы и змеи! — говорит вождь.
— У него такая хорошая улыбка… И глаза ласковые, смешливые… Я люблю его синие глаза… его светлые волосы… и сильные руки…
— Замолчи, — грозным голосом, в котором звучит страдание, говорит вождь, — иначе я прокляну тебя.
— Мне все равно. Он позовет — и я побегу к нему… босиком… Только пусть он позовет меня!
Никто не верит, но всем страшно. Вождь тоже не верит — солнце раскалило каменистые дороги так, что на них можно готовить еду.
— Снимите с нее сандалии! Развяжите ее! — У вождя черное от гнева лицо. — Иди!
Солнце уже почти село, воздух синий, как озеро в горах.
Она делает шаг, другой и плачет от нестерпимой боли. Все расступаются перед ней и молчат, пряча глаза. Она встает на цыпочки и бежит по дороге. Вождь горестно смотрит ей вслед.
На развилке она останавливается, я выступаю из темноты, и мы бросаемся друг к другу. Я подхватываю ее на руки и несу бережно, как самую драгоценную свою ношу. Она плачет и исступленно целует меня…

Мы лежим на теплой земле, обнявшись.
— Ты моя звездочка… моя милая… цветочек, распустившийся весной в горах…
— Еще, — требует она.
— Ты мое солнце, без которого мне не выжить…
— Солнце кусается…
— Но без солнца — не выжить.
— Я рожу тебе сына. Он будет помогать нам копать ямы.
— Ты даже не спрашиваешь, зачем я это делаю…
— Ты не можешь делать что-нибудь плохое. Значит, тебе нужно.
Лучший ответ, который мужчина может услышать от женщины!
— Ты плачешь? — спрашивает она.
Я вскакиваю на ноги. С черного ночного неба падают тяжелые редкие капли.
— Я просила… я просила их подарить нам дождь, — взволнованно твердит она. — Они услышали… О боги, как мне благодарить вас?!
Дождь все усиливается и переходит в страшный ливень, невозможный в здешних местах, — наверное, такое случается раз в тысячу лет! Целые реки текут по моему плато, бурлят и ревут, как рассерженные медведи, и она смеется, глядя, как я пляшу под дождем…

Мы поднимаемся на Корону несколько часов. Она едет на моей спине, потому что не может идти.
— Тебе тяжело, — время от времени жалостливо говорит она.
— Да ты просто пушинка, — возражаю я, отдуваясь. — Ты обязательно должна это увидеть.
Мы достигаем скалистой площадки на склоне Короны, отдыхаем, потом я беру ее на руки и подхожу к краю.
Она долго смотрит вниз и взволнованно говорит:
— Это так красиво… Это сделал ты?
— Да.
На ресницах у нее дрожит слеза.
— Я люблю тебя!
Вокруг простираются синие дали, окаймленные горами, курятся вулканы, сверкают горные озера, бегут дороги. А на моем плато раскинулась в полете прекрасная белая птица — я рисовал ее пять лет, обнажая нижний, белый, слой пампы.
— Ей нужно второе крыло, — говорит она. — Мы нарисуем его вместе.
— Да. Без крыла не полетишь…
— Будто живая, — восхищается она, и я целую ее.
— Тебе нравится?
— Очень. Смотри!
На мою огромную птицу с неба вдруг падает серебристый диск…
— О боги, как мне благодарить вас?! — потрясенно шепчу я.
Я быстро иду к тропинке, по которой мы только что поднялись.
— Ты не будешь бояться? — спрашиваю я. Она кивает. Я усаживаю ее на теплый камень. — Жди меня здесь, сколько бы ни пришлось ждать!
— Всю жизнь, — успокаивает она.
Я бегу что есть сил к своей птице. Она на месте, как и серебристый диск с белой птицей на боку. Я подбегаю к нему, и навстречу мне выходит мужчина. Мы обмениваемся крепким рукопожатием, он хлопает меня по плечу.
— Сигнал был таким коротким и слабым, офицер, — говорит он. — Если бы не ваша птица… Долго же мы вас искали… Где произошла авария?
Я киваю на соседнюю горную цепь.
— Вдребезги. Еле очухался. Ничего, уже все в прошлом.
— А кто это вас? — помявшись, спрашивает он про мое разбитое лицо.
— Это за дело. Я украл у них солнце.
Понимая, что я шучу, он вежливо смеется.
— Вперед?
— Только заберем мое солнце, — отвечаю я.
Модуль делает над плато круг и подлетает к Короне.

Я бегу по тропинке вверх. Я тороплюсь, как никогда в жизни. Вон она сидит на теплом камне, моя звездочка, моя милая, цветочек, распустившийся весной в горах…
— У тебя зеленые уши! — с радостным удивлением кричит она и болтает в воздухе забинтованными ногами.
На мне зеленые наушники.
— Да! — кричу я, протягивая к ней руки. — До самой земли…

Анахайм смотрел, как Скальд приходит в себя.
— Ну, вам понравилось? Почему молчите?
— А о чем я должен говорить? — Скальд чувствовал себя так, будто пробежал несколько километров.
— Например, о том, что нормальные родители не отдают своих детей в приют.
— Вы, кажется, тоже сирота?
— Что там Шарлотта про меня наболтала? Младенец из космоса… Вы что, всерьез поверили в эту чепуху? В отличие от вас я знаю, кто мой отец.
— Намекаете на что-то мистическое? — заинтересованно спросил Скальд.
— Да что вы. Все достаточно обыденно и неинтересно.
— А как вы относитесь к тому, что открылось мне сейчас?..
— Никак. Это ваши проблемы. Это ведь вы ищете своих родителей, а не я.
Скальд зорко следил за своим собеседником, пытаясь прочесть на его лице нечто большее, чем просто равнодушие.
— Знаете, что я думаю? — вдруг сказал он. — Вы не знаете того, что я увидел.
— Я? Ясновидящий?
— Ага.
— Почему вы так решили?
— Мне понятен ваш психологический тип. Вы не преминули бы обсудить со мной все три истории, пытаясь оказать на меня давление. Но вы молчите. Стало быть, вы не знаете, о чем идет речь. Вы не всесильны. Ваше «ясновидение», как вы его называете, то, что позволяет вам проникать в людские тайны, не имеет отношения к тому, что вы сейчас проделали со мной.
Взгляд у Анахайма стал неприятным, лицо преобразилось — как у хорошего актера — мгновенно и без внешне прилагаемых усилий. Только что он мило улыбался, прищурив серые глаза, и вот уже перед Скальдом сидит жесткий и эгоистичный человек, привыкший внушать страх.
— Вы передали мне ощущения других людей и, полагаю, взамен этого сейчас что-то потребуете от меня, — продолжал Скальд.
— Выходите из игры. Вы в ней лишний, — отрезал Анахайм.
Скальд усмехнулся:
— Почему это? Вы ознакомились с моим досье?
— Мы стоим друг друга. И надеюсь, что мы друг друга поймем.
— Отдайте Селон, и наши дороги разойдутся.
Анахайм тихо засмеялся.
— Вообще я удивляюсь, господин Икс, как вы до сих пор умудрились остаться в живых. Я действительно прочитал несколько раскрытых вами дел. Поражен, без всякого преувеличения. Вы, наверное, иногда не отдаете себе отчет в том, как близки к смерти. Взять хотя бы расследование в компании «Сталь и кораллы». Как вы вообще могли туда сунуться? На дурачка вы не похожи…
— Сказать честно? Мне понравилось название — сталь да еще и кораллы. Звучит так интригующе, романтично…
Лицо у Анахайма дрогнуло.
— Смелые люди вызывают у меня интерес, — сказал он. — Но не советую бросать мне вызов.
— А это уж позвольте решать мне. Конечно, поскольку вы аморальны, вы всегда можете устранить меня. Или моих друзей. Но это будет означать, что вы страшно струсили, Анахайм. И то, что мы слишком близко подошли к разгадке вашей тайны.
— Вам это не удастся.
— Я разгадаю вас, — спокойно сказал Скальд. — Мне кажется, я уже понимаю, каким образом вы передали мне эти три истории.
— Неужели? — В голосе Анахайма впервые прозвучали настороженные нотки.
— А чего вы ожидали? Тем более что этот способ уже давно известен. Я слышал о нем, но сам столкнулся впервые — только что, благодаря вам. Им пользуются и колдуны — не все, правда, а только избранные, в изолированных от цивилизации племенах, — и спецслужбы, когда хотят провести этническую идентификацию попавшего им в руки чужого агента. Чтобы установить личность человека, активизируют его генную память. Тогда современное, глубоко законспирированное сознание вытесняется сознанием — или сознаниями — его предшественников. Шпион начинает говорить на родном языке. Чего проще тогда вычислить его планету? О, какие коллизии тут могут развернуться… Но это большой риск — люди с неустойчивой психической организацией в результате таких манипуляций могут вообще лишиться памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49