Да, надо еще сказать, что пароход к этому времени был объят сном, и вокруг царила тишина, так как мы находились еще слишком далеко от порта с его несмолкаемой ночной суетой.
Так вот, только я собрался встать с койки, как в открытом иллюминаторе появился уже знакомый гротескный силуэт. Уж не знаю почему, но как только он возник, я тут же откинулся навзничь и притворился спящим, для пущего правдоподобия тяжело и громко задышав. Впрочем, ночь была такая лунная, что в иллюминатор вполне можно было разглядеть даже лежащего в глубине каюты. Я тоже следил за ним через полуприкрытые веки, не забывая дышать, как компрессор.
Так прошло с полминуты. Наконец мой ночной посетитель повернулся и бесшумной кошачьей походкой удалился. Увидев это, я тут же соскользнул с койки на пол, пересек каюту и подскочил к иллюминатору. Осторожно выглянув, я тут же себя поздравил, что наконец-то увидел этого человека-мумию во всей красе. Он сидел, скрючившись под носовой частью шлюпки, и прикреплял к поручням некое приспособление, которого мне раньше видеть не приходилось. Это была лестница из тонких шелковых веревок и бамбуковых перекладин, заканчивающаяся двумя металлическими крюками, благодаря которым ее можно было прикрепить к чему угодно.
Карамани совершенно правильно описала какую-то нечеловеческую худобу этого типа. Бедра его были закрыты куском льняной материи, голова замотана чем-то вроде тюрбана, оставляя только щель для глаз. Обнаженные руки, ноги и торс имели грязновато-желтый цвет. Внимательно рассмотрев это существо, я почувствовал легкий приступ тошноты.
Теперь трудно сказать почему, но мой пистолет все еще находился в чемодане, и извлечь его быстро в темноте, да еще и без шума, решительно не представлялось возможным. Не сводя глаз с этого желтокожего урода, я лихорадочно перебирал варианты своих предполагаемых действий. А он тем временем перекинул лестницу через борт, поднырнул под шлюпку и перемахнул с ловкостью обезьяны через поручни. Стремительно оглянувшись по сторонам, он начал спускаться. Только тут я наконец сообразил, что он намерен предпринять.
Совершенно невольно издав какой-то полузадушенный крик, я бросился к двери и вылетел на палубу. Я мчался по ней с пустыми руками, все еще не представляя, что буду делать. Одно мне было совершенно ясно: если не вмешается Господь, Карамани погибла, потому что я безнадежно опаздываю…
Голова человека-мумии была уже на уровне палубы, когда он заметил меня и на какой-то миг замер. И в этот самый момент кто-то из шлюпки выстрелил в него из пистолета. Странно всхлипнув, забинтованный упал. Но тут же вскочил и, вцепившись в поручни, с огромными усилиями протащился шагов двадцать к корме и там вскарабкался на палубу.
Раздался второй выстрел, а за ним голос, услышав который я понял, что схожу с ума:
— Хватайте же его, Петри!
Но я стоял как вкопанный и лишь механически регистрировал в сознании, как откидывается на шлюпке брезент и из-под него некто в трусах и в майке со всех ног пускается вдогонку за человеком-мумией, который уже успел завернуть за угол курительной комнаты. До меня только донеслось:
— Каюта епископа! Никого туда не пускайте!
Обеими руками я схватился за голову. Она пылала. Теперь мне стало ясно, что испытывает человек, сошедший с ума. Потому что по палубе в трусах и с пистолетом в руке на моих глазах пробежал сам Найланд Смит. Призрак преследовал призрака.
И вот я в комнате почтенного епископа, а рядом — Найланд Смит, весь взмокший от погони. Вместе мы роемся в каком-то странном хламе, разбросанном по комнате вперемешку с одеянием высокого духовного лица.
— Пневматические прокладки! — отрывисто комментировал Смит. — Этот человек был ходячей надувной подушкой!
Потом он осторожно потрогал какие-то резиновые приспособления:
— Это чтобы сделать полными щеки, — сказал он, роняя их брезгливо. — Вы знаете, Петри, что его выдало? Руки. Он намеренно носил очень длинные рукава, но все равно не мог скрыть свои костлявые кисти. Но выследить его, не будучи обнаруженным, было просто невозможно. Вот тогда-то я и придумал этот трюк с «куклой» за бортом. По моим расчетам, она должна была продержаться не более десяти минут на поверхности, а проторчала пятнадцать. Я был на грани отчаяния.
— Смит, — голос мой дрожал, — как вы могли подвергнуть меня…
Он положил свои руки мне на плечи:
— Старина, умоляю, поверьте мне. Здесь не было другого варианта. Кроме того, из этой шлюпки я мог прекрасно видеть, что творится у него в каюте. Но, однажды туда забравшись, я уже не мог из нее выбраться, кроме как глубокой ночью и с величайшими предосторожностями. Но однажды меня все-таки заметил второй помощник, и я уже подумал — все, кончена игра!.. Но он почему-то решил не поднимать тревогу.
— Но ведь можно было мне сказать…
— Невозможно! Признаюсь, у меня было большое искушение сделать это в первую же ночь. Ведь я мог видеть все, что происходит не только в его, но и в вашей комнате.
Он по-мальчишески весело хлопнул меня по спине.
— Дорогой старина Петри! Я не устаю Бога благодарить, что он послал мне такого друга! Но вы же знаете, что из вас такой же актер, как из меня кормилица. Ежели бы вы начали изображать скорбь по утраченному другу, вам бы здесь, на пароходе, не поверила ни одна крыса. Единственное, что могло спасти наше дохлое предприятие, это моя изобретательность и ваша самая искренняя скорбь. Понимаете?! Искренняя!
Должно быть, лицо мое выражало такую сложную гамму чувств от гнева, грусти до полного счастья, что Смит, не переводя дыхания, продолжал объяснять, не давая мне слова вставить.
— Вот почему я выбрал своим доверенным лицом Стейси. Он мрачноват, сдержан, а главное, держится от пароходной публики на некотором расстоянии. А знаете, Петри, черт бы вас побрал! — я ведь раскусил нашего «епископа» в первую же ночь. Когда его тщательно разработанный трюк с радиограммой провалился и когда иллюминаторы начали задраивать. Помните, как он, скинув монашеское одеяние, заглядывал к вам в каюту, а вы изо всех сил притворялись спящим?! Но я тогда дал ему возможность уйти только потому, что хотел взять его с поличным.
— Интересно, откуда он…
— Откуда он взялся и кто такой? Скорее всего — еще одно творение покойного доктора, предназначенное специально для такого рода выездных операций. Человек, без сомнения, культурный. Возможно, в роду у него были бирманские сектанты-душители. А может, и самые прозаические разбойники. По-моему, я ранил его в плечо.
Но все равно он бежал быстрее зайца. Мы обыскали весь пароход, но без малейшего результата. Возможно, он прыгнул за борт, чтобы попытаться достичь берега вплавь…
Мы вышли на палубу, чтобы полюбоваться волшебным зрелищем — ночным Порт-Саидом. Пароход едва двигался по спокойной, как зеркало, воде. Смит взял меня за руку, и мы пошли на бак. Над нами во всем своем волшебном сиянии простирался небесный шатер. Под ним шумел, бурлил, звенел чистоганом расчетливый Ближний Восток.
— Как бы мне хотелось узнать, — прошептал Смит, — кто же на самом деле скрывался под личиной епископа из Дамаска.
Внезапно он замер, схватив меня за руку. В этот момент пароход бросил большой якорь, и сквозь звон цепи мы услышали несколько душераздирающих воплей. Якорь ушел на дно, и крики смолкли. Смит обернулся, и меня поразило горестное выражение его лица, освещенного светом дуговой лампы.
— Все, Петри, — пробормотал он. — Теперь мы никогда не узнаем, кто же это был на самом деле. Судя по всему, его разорвало в клочья. Нашел, идиот, куда спрятаться! В якорную камеру, прости ему, Боже!
Маленькая ручка стиснула мои пальцы. Я обернулся. Рядом стояла Карамани. Я обнял ее за плечи, прижал к себе. И — ругайте меня, стыдите — но все и вся, весь мир вокруг был в ту же секунду мной забыт ради этой девочки.
Все это время Найланд Смит не отрываясь следил за нами с самым серьезным видом, нисколько не обращая внимание на поднявшиеся вокруг грохот и суету. Потом он улыбнулся своей редкой улыбкой и сказал:
— Ну что ж, Петри, наверное, вы правы!
С этими словами он повернулся и пошел к себе на корму.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31