Рассказы об ужасных превращениях чародеев ему доводилось слышать неоднократно, и у него не было оснований им не верить, тем паче что свидетелями их были не только горожане, но и сельские жители, а гушкаварам несколько раз приходилось сталкиваться с шайками зверолюдей. Да если уж на то пошло, он сам видел, как Волкодав когда-то превращался в огромного серого пса…
Превращения эти начались после того, как в Мавуно была объявлена охота на магов, вмешавшихся, вопреки собственным правилам, в междоусобицу на стороне сверженного императора Димдиго. Настатиги рыскали по стране и убивали на месте всякого заподозренного в занятиях чародейским искусством, в результате чего маги, ради спасения собственной жизни, вынуждены были совершать колдовское действо, прелесть коего, в отличие от других, заключалось в том, что оно не требовало подготовки и использования колдовских атрибутов. Недостаток же его состоял в том, что мало кому из превратившихся в зверолюдей магов удавалось вернуть свой прежний облик. «Это и неудивительно, — задумчиво говорил Малаи, печально качая седой головой. — Испачкать одежду немудрено, а попробуй-ка вывести жирное пятно? А ежели не получится, так человек и вовсе за её чистотой следить перестает. К тому же, как знать, хотели ли превращенные маги снова становиться людьми?»
Колдунов, превратившихся в зверолюдей: человекоящериц, человековолков, человеколеопардов или гиен, было не много, однако самое страшное заключалось в том, что они, по словам очевидцев, утратив свои прежние способности, получали взамен неимоверную силу и жуткий дар превращать в чудищ обыкновенных людей. «Не всех подряд, разумеется, а тех, кто поддавался соблазну, услышав их Ночной Зов, сменить человеческий облик и начать жизнь зверолюда, — высказывал предположение Малаи-Уруб ещё во время пребывания Эвриха в „Мраморном логове“. — Мне случилось однажды видеть зверолюдей и слышать их Зов, и, должен признаться, устоять против него непросто. Счастье еще, что рано или поздно шайки этих чудовищ уходят от людских поселений в леса и они не способны производить на свет жизнеспособное потомство».
Яргай же, изрядно выпив рисовой водки, рассказывал как-то, что не только встречался со зверолюдьми, но и присутствовал при превращении одного из своих товарищей в зверолюда. Произошло это в глухой деревушке в верхнем течении Гвадиары, и началось все с того, что разошедшиеся на ночлег гушкавары внезапно услышали надрывающий душу вой, в котором слились торжество и ненависть, радость и отчаяние, жажда крови и обещание свободы, которая не снилась никому из смертных.
Насмерть перепуганные селяне поспешно затыкали уши воском, и гушкавары последовали их примеру, но Ночной Зов все равно продолжал звучать в их мозгу. Яргай шептал молитвы, товарищи его делали то же самое, прижимая к груди амулеты и обереги. Они мужественно противились Ночному Зову, пока несколько странных, отвратительных и в то же время необъяснимо красивых существ не вышли на деревенскую площадь. Лунный свет позволял хорошо разглядеть диковинные фигуры зверолюдей, продолжавших взывать к запершимся в хижинах гушкаварам, и один из них не выдержал. Издав хриплый, тоскливый стон, он повалился на пол, охватив голову руками, а когда товарищи бросились к нему, в считанные мгновения раскидал их по углам. Никогда прежде Яргай не видел ничего подобного, и неподдельный ужас плескался в его глазах, когда он рассказывал об удивительном превращении. Рассказывал столь красочно, что Эврих ясно представил себе, как трещали раздававшиеся кости здоровяка Бенума, как масляно и влажно блестела вздувающаяся кожа, под тонкой оболочкой которой человеческая плоть меняла свои формы.
Превращение было не просто страшным, оно причиняло человеку немыслимые страдания. Вторя Ночному Зову, Бенум исходил криком в то время, как лицо его вытягивалось и покрывалось черной шерстью, плечи раздавались, торс удлинялся, руки и ноги меняли очертания. Яргай был неплохим рассказчиком, но тут он презошел самого себя, из чего следовало, что случившееся с Бенумом оставило в его памяти неизгладимый след. Выкатывая глаза и шевеля сильными, толстыми пальцами, он пытался показать, как плоть гушкавара сделалась тягучей и мягкой. Как вздувалась она, опадала и вибрировала не в такт биению сердца. Как товарищ его хрипел и что-то внутри него хрустело, лопалось, разрывалось и вновь с чавкающим звуком срасталось, соединялось, формируя не только тело, но и внутренние органы нового существа, выбившего в конце концов дверь хижины и исчезнувшего во мраке ночи…
Словом, Эврих и не думал упрекать посланных Тарагатой за колдуном людей в жестокости. Злорадствовать по поводу постигшей её неудачи он тоже не собирался. Его, напротив, посетила мысль, что, воспользовавшись помощью колдуна, дабы разыскать Афаргу, он хоть немного расположит к себе Тарагату, от которой веяло нынче опасностью, как от изготовившейся к броску ндагги.
— Я вижу, Искамар не оправдал ваших ожиданий. А вот передо мной встала задача, которую он, быть может, в состоянии решить. Нынче ночью из «Дома Шайала» сбежала Афарга…
Слушая Эвриха, Ильяс испытывала странные, непривычные чувства. Этот золотоволосый мужчина принадлежал ей. Она все ещё ощущала его вкус и запах, прикосновения рук и губ. Она так хорошо помнила его в себе и это так много значило для нее, что ей хотелось выгнать Нганью и Искамара из комнаты, остаться с ним наедине, чтобы вновь и вновь повторялось сказочное слияние, ничуть не похожее на те, которые случались в её жизни после Таанрета. И в то же время она понимала: подобной ночи не суждено повториться. Ей должно думать не о сладкоречивом, неутомимом, любвеобильном арранте, а об Ульчи. О том, что время уходит и гушкавары все больше и больше тяготятся пребыванием в столице, что где-нибудь на бескрайних просторах империи вот-вот вспыхнет очередной мятеж, в пламени которого будут гибнуть её сторонники, чьи сильные руки и острые мечи очень скоро понадобятся ей, дабы скинуть Кешо с незаконно занятого им трона.
Слова арранта о том, что Афарга сбежала из «Дома Шайала», дошли до неё не сразу. Когда же она поняла, что Эврих хочет разыскать свою служанку с помощью этого бездарного колдуна, ей сделалось смешно: так вот для кого Нганья таскала орехи из огня! А потом она спросила себя: почему Афарга выбрала для побега именно эту ночь? Было ли у неё что-нибудь с Эврихом, или она просто возревновала его к ней, Ильяс? И если так, то надобно ли разыскивать ее? Не могла ли холодность арранта к своей служанке подвигнуть её на предательство? Ах, как не вовремя свалилась на неё эта любовь! Ах, как мешала она давно и тщательно продуманным планам мести!..
— Разрешишь ли ты Эвриху послать кого-нибудь за одеянием Афарги? Позволишь ли ты ему задать Искамару необходимые вопросы? — прервала Тарагата размышления Ильяс.
— Да. Нам надо найти её любой ценой и впредь не спускать с неё глаз, — промолвила Ильяс, твердо решив поговорить с девчонкой по душам, если её удастся отыскать. Если же сделать этого не удастся, им надобно будет ещё до ночи покинуть «Дом Шайала». — Надеюсь, вы справитесь с этим без меня. А коли Искамар окажется не способен даже на это, вели перерезать ему глотку.
С этими словами, предназначенными не столько Нганье, сколько горе-чародею, Аль-Чориль вышла из комнаты, дабы отдать необходимые распоряжения. Поймала на себе взгляд Эвриха и почувствовала, как слабеют ноги и горячая волна желания распространяется от низа живота по всему телу.
Наблюдая за тем, как Афарга взбирается по веревке на подпорную стену, окружавшую императорские сады со стороны моря и Гвадиары, Тартунг отметил, что в ловкости ей не откажешь. В смелости и решительности тоже, вот только много ли будет от них проку, ежели им придется драться со стражниками? Нет, что бы там Эврих ни говорил, а юноша чувствовал бы себя уверенней, если бы вместо Афарги вызволять Тразия Пэта с ними отправилась Тарагата. Ежели они на чем-нибудь засыплются и ввяжутся в драку, присутствие Тарагаты их, разумеется, не спасет — стражников во дворце тьма-тьмущая, и все же лучше бы Аль-Чориль заменила Афаргу либо своей подругой, либо другой разбойницей, привыкшей орудовать мечом и кинжалом.
— Твой черед! — подтолкнул Тартунга Яргай. Веревка, закрепленная Эврихом на верхушке стены, успела намокнуть. Сама стена тоже была влажной и скользкой, чего и следовало ожидать после трехдневного дождя. Покрывавшая каменную кладку пленка мха растекалась и размазывалась, когда Тартунг упирался в стену локтями или ногами. Хорошо хоть щели между каменными блоками достаточно велики и стена лишь издали кажется неприступным монолитом. Иначе, впрочем, Эврих бы на неё и не вскарабкался, несмотря на уверения, будто лазить по горам ему не впервой.
Ухватившись за протянутую ему аррантом руку, юноша рывком взлетел на гребень стены и осмотрелся. Серое, дождливое утро сменилось таким же хмурым, пасмурным днем, незаметно переходящим в ночь. Несмотря на то что даже с нижней из семи террас императорских садов были видны порт, море и устье Гвадиары, Тартунгу казалось, что мир вокруг него уменьшается, сжимается, становясь все более тесным и бесприютным. Тяжелые угрюмые тучи медленно плыли над головой, закрывая небесный простор. Туман и дождь, подобно полупрозрачным полотнищам серого, тускло посверкивающего шелка, висели между небом и землей, размывая очертания волноломов и кораблей, здания таможенной службы, рыбачьих хижин, складских бараков и возносящихся над террасами пальм. Липкий, сырой, насыщенный влагой воздух не освежал, а словно бы даже мешал дышать, залеплял рот и нос.
— Брр! Вот ведь мерзкая погодка! — просипел Пахитак, показываясь над кромкой стены.
— Как раз то, что нужно для нашего предприятия! — нарочито бодро возразил Эврих, помогая гушкавару взобраться на широкий парапет. — До дворцовых мостов нам точно ни один стражник не встретится, а ежели повезет, так и до «Птичника» незамеченными доберемся.
В любое другое время Тартунг бы не усомнился в удачливости хитроумного арранта, но события последних дней невольно наводили на мысль, что везению его пришел конец. Сначала этот дурацкий побег Афарги, причины которого она и сама толком объяснить не может, потом неудача со схваченными посланцами Тарагаты колдунами… Юноша поплотнее закутался в ставший тяжелым от воды плащ, пытаясь отогнать дурные предчувствия.
Одни и те же события можно, однако, оценивать по-разному, так почему бы ему не считать, что похищение Искамара сослужило им добрую службу? Ведь если бы не его ворожба, никому бы и в голову не пришло искать Афаргу в бараках для сушки водорослей. А если бы Эпиар Рабий Даор сумел разузнать о месте заключения Тразия Пэта раньше, они не стали бы дожидаться подходящей для его вызволения погоды…
Тартунг клацнул зубами, тщетно пытаясь сдержать бившую его дрожь.
В конце концов он мог согласиться, что погода и впрямь подходит для похищения мага из узилища. Вот только удастся ли оно, коль скоро с подкупом стражников у Эпиара ничего не вышло и сведения, добываемые им столь долго, на поверку стоили не больше ореховой скорлупы? Эврих был на этот счет иного мнения, но, судя по тому, как переглядывались, слушая его, предводительницы гушкаваров, они тоже ожидали чего-то более весомого, чем пространное описание «Птичника» и тамошних порядков. Не шибко густо за Амашев перстень с огроменным изумрудом! Так что в общем можно понять, почему Тарагата не пожелала в это дело влезать и не послала вместо Афарги какую-нибудь разбойницу потолковее, которая в случае нужды и мечом помахать сумеет. Хотя, ежели кванге с отравленными стрелами не помогут, то на мечи надежда и вовсе плоха.
Вслед за Яргаем на парапет выбрались Кужаул и Рутак. Втянули узел с оружием, смотали и спрятали веревку, после чего Эврих двинулся по пихтовой аллее вглубь первого яруса императорских садов. Припомнив нарисованные Аль-Чориль и Тарагатой планы, он успел сориентироваться и теперь уверенно вел свой маленький отряд среди лужаек, клумб и причудливо подстриженных кустов к всходу на следующую террасу.
Тартунгу не доводилось бывать тут прежде, а поскольку наслышан он был о здешних красотах изрядно, то некоторое время усердно крутил головой, боясь пропустить что-нибудь примечательное. Мощенные плитами цветного камня дорожки, круглые и овальные бассейны, беседки и мокнущие под дождем статуи каких-то полуголых дев и героев были и в самом деле недурны. Особенно приглянулась ему настигавшая пловца акула, вот только водоем-чик для неё был явно маловат. Однако, по рассказам Эвриха, сады эти представлялись ему неизмеримо более радостными и роскошными. Хмурое небо, раскисшая земля, поникшие деревья, с каждой веточки, с каждого листочка и иголочки которых стекали тягучие струйки воды;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Превращения эти начались после того, как в Мавуно была объявлена охота на магов, вмешавшихся, вопреки собственным правилам, в междоусобицу на стороне сверженного императора Димдиго. Настатиги рыскали по стране и убивали на месте всякого заподозренного в занятиях чародейским искусством, в результате чего маги, ради спасения собственной жизни, вынуждены были совершать колдовское действо, прелесть коего, в отличие от других, заключалось в том, что оно не требовало подготовки и использования колдовских атрибутов. Недостаток же его состоял в том, что мало кому из превратившихся в зверолюдей магов удавалось вернуть свой прежний облик. «Это и неудивительно, — задумчиво говорил Малаи, печально качая седой головой. — Испачкать одежду немудрено, а попробуй-ка вывести жирное пятно? А ежели не получится, так человек и вовсе за её чистотой следить перестает. К тому же, как знать, хотели ли превращенные маги снова становиться людьми?»
Колдунов, превратившихся в зверолюдей: человекоящериц, человековолков, человеколеопардов или гиен, было не много, однако самое страшное заключалось в том, что они, по словам очевидцев, утратив свои прежние способности, получали взамен неимоверную силу и жуткий дар превращать в чудищ обыкновенных людей. «Не всех подряд, разумеется, а тех, кто поддавался соблазну, услышав их Ночной Зов, сменить человеческий облик и начать жизнь зверолюда, — высказывал предположение Малаи-Уруб ещё во время пребывания Эвриха в „Мраморном логове“. — Мне случилось однажды видеть зверолюдей и слышать их Зов, и, должен признаться, устоять против него непросто. Счастье еще, что рано или поздно шайки этих чудовищ уходят от людских поселений в леса и они не способны производить на свет жизнеспособное потомство».
Яргай же, изрядно выпив рисовой водки, рассказывал как-то, что не только встречался со зверолюдьми, но и присутствовал при превращении одного из своих товарищей в зверолюда. Произошло это в глухой деревушке в верхнем течении Гвадиары, и началось все с того, что разошедшиеся на ночлег гушкавары внезапно услышали надрывающий душу вой, в котором слились торжество и ненависть, радость и отчаяние, жажда крови и обещание свободы, которая не снилась никому из смертных.
Насмерть перепуганные селяне поспешно затыкали уши воском, и гушкавары последовали их примеру, но Ночной Зов все равно продолжал звучать в их мозгу. Яргай шептал молитвы, товарищи его делали то же самое, прижимая к груди амулеты и обереги. Они мужественно противились Ночному Зову, пока несколько странных, отвратительных и в то же время необъяснимо красивых существ не вышли на деревенскую площадь. Лунный свет позволял хорошо разглядеть диковинные фигуры зверолюдей, продолжавших взывать к запершимся в хижинах гушкаварам, и один из них не выдержал. Издав хриплый, тоскливый стон, он повалился на пол, охватив голову руками, а когда товарищи бросились к нему, в считанные мгновения раскидал их по углам. Никогда прежде Яргай не видел ничего подобного, и неподдельный ужас плескался в его глазах, когда он рассказывал об удивительном превращении. Рассказывал столь красочно, что Эврих ясно представил себе, как трещали раздававшиеся кости здоровяка Бенума, как масляно и влажно блестела вздувающаяся кожа, под тонкой оболочкой которой человеческая плоть меняла свои формы.
Превращение было не просто страшным, оно причиняло человеку немыслимые страдания. Вторя Ночному Зову, Бенум исходил криком в то время, как лицо его вытягивалось и покрывалось черной шерстью, плечи раздавались, торс удлинялся, руки и ноги меняли очертания. Яргай был неплохим рассказчиком, но тут он презошел самого себя, из чего следовало, что случившееся с Бенумом оставило в его памяти неизгладимый след. Выкатывая глаза и шевеля сильными, толстыми пальцами, он пытался показать, как плоть гушкавара сделалась тягучей и мягкой. Как вздувалась она, опадала и вибрировала не в такт биению сердца. Как товарищ его хрипел и что-то внутри него хрустело, лопалось, разрывалось и вновь с чавкающим звуком срасталось, соединялось, формируя не только тело, но и внутренние органы нового существа, выбившего в конце концов дверь хижины и исчезнувшего во мраке ночи…
Словом, Эврих и не думал упрекать посланных Тарагатой за колдуном людей в жестокости. Злорадствовать по поводу постигшей её неудачи он тоже не собирался. Его, напротив, посетила мысль, что, воспользовавшись помощью колдуна, дабы разыскать Афаргу, он хоть немного расположит к себе Тарагату, от которой веяло нынче опасностью, как от изготовившейся к броску ндагги.
— Я вижу, Искамар не оправдал ваших ожиданий. А вот передо мной встала задача, которую он, быть может, в состоянии решить. Нынче ночью из «Дома Шайала» сбежала Афарга…
Слушая Эвриха, Ильяс испытывала странные, непривычные чувства. Этот золотоволосый мужчина принадлежал ей. Она все ещё ощущала его вкус и запах, прикосновения рук и губ. Она так хорошо помнила его в себе и это так много значило для нее, что ей хотелось выгнать Нганью и Искамара из комнаты, остаться с ним наедине, чтобы вновь и вновь повторялось сказочное слияние, ничуть не похожее на те, которые случались в её жизни после Таанрета. И в то же время она понимала: подобной ночи не суждено повториться. Ей должно думать не о сладкоречивом, неутомимом, любвеобильном арранте, а об Ульчи. О том, что время уходит и гушкавары все больше и больше тяготятся пребыванием в столице, что где-нибудь на бескрайних просторах империи вот-вот вспыхнет очередной мятеж, в пламени которого будут гибнуть её сторонники, чьи сильные руки и острые мечи очень скоро понадобятся ей, дабы скинуть Кешо с незаконно занятого им трона.
Слова арранта о том, что Афарга сбежала из «Дома Шайала», дошли до неё не сразу. Когда же она поняла, что Эврих хочет разыскать свою служанку с помощью этого бездарного колдуна, ей сделалось смешно: так вот для кого Нганья таскала орехи из огня! А потом она спросила себя: почему Афарга выбрала для побега именно эту ночь? Было ли у неё что-нибудь с Эврихом, или она просто возревновала его к ней, Ильяс? И если так, то надобно ли разыскивать ее? Не могла ли холодность арранта к своей служанке подвигнуть её на предательство? Ах, как не вовремя свалилась на неё эта любовь! Ах, как мешала она давно и тщательно продуманным планам мести!..
— Разрешишь ли ты Эвриху послать кого-нибудь за одеянием Афарги? Позволишь ли ты ему задать Искамару необходимые вопросы? — прервала Тарагата размышления Ильяс.
— Да. Нам надо найти её любой ценой и впредь не спускать с неё глаз, — промолвила Ильяс, твердо решив поговорить с девчонкой по душам, если её удастся отыскать. Если же сделать этого не удастся, им надобно будет ещё до ночи покинуть «Дом Шайала». — Надеюсь, вы справитесь с этим без меня. А коли Искамар окажется не способен даже на это, вели перерезать ему глотку.
С этими словами, предназначенными не столько Нганье, сколько горе-чародею, Аль-Чориль вышла из комнаты, дабы отдать необходимые распоряжения. Поймала на себе взгляд Эвриха и почувствовала, как слабеют ноги и горячая волна желания распространяется от низа живота по всему телу.
Наблюдая за тем, как Афарга взбирается по веревке на подпорную стену, окружавшую императорские сады со стороны моря и Гвадиары, Тартунг отметил, что в ловкости ей не откажешь. В смелости и решительности тоже, вот только много ли будет от них проку, ежели им придется драться со стражниками? Нет, что бы там Эврих ни говорил, а юноша чувствовал бы себя уверенней, если бы вместо Афарги вызволять Тразия Пэта с ними отправилась Тарагата. Ежели они на чем-нибудь засыплются и ввяжутся в драку, присутствие Тарагаты их, разумеется, не спасет — стражников во дворце тьма-тьмущая, и все же лучше бы Аль-Чориль заменила Афаргу либо своей подругой, либо другой разбойницей, привыкшей орудовать мечом и кинжалом.
— Твой черед! — подтолкнул Тартунга Яргай. Веревка, закрепленная Эврихом на верхушке стены, успела намокнуть. Сама стена тоже была влажной и скользкой, чего и следовало ожидать после трехдневного дождя. Покрывавшая каменную кладку пленка мха растекалась и размазывалась, когда Тартунг упирался в стену локтями или ногами. Хорошо хоть щели между каменными блоками достаточно велики и стена лишь издали кажется неприступным монолитом. Иначе, впрочем, Эврих бы на неё и не вскарабкался, несмотря на уверения, будто лазить по горам ему не впервой.
Ухватившись за протянутую ему аррантом руку, юноша рывком взлетел на гребень стены и осмотрелся. Серое, дождливое утро сменилось таким же хмурым, пасмурным днем, незаметно переходящим в ночь. Несмотря на то что даже с нижней из семи террас императорских садов были видны порт, море и устье Гвадиары, Тартунгу казалось, что мир вокруг него уменьшается, сжимается, становясь все более тесным и бесприютным. Тяжелые угрюмые тучи медленно плыли над головой, закрывая небесный простор. Туман и дождь, подобно полупрозрачным полотнищам серого, тускло посверкивающего шелка, висели между небом и землей, размывая очертания волноломов и кораблей, здания таможенной службы, рыбачьих хижин, складских бараков и возносящихся над террасами пальм. Липкий, сырой, насыщенный влагой воздух не освежал, а словно бы даже мешал дышать, залеплял рот и нос.
— Брр! Вот ведь мерзкая погодка! — просипел Пахитак, показываясь над кромкой стены.
— Как раз то, что нужно для нашего предприятия! — нарочито бодро возразил Эврих, помогая гушкавару взобраться на широкий парапет. — До дворцовых мостов нам точно ни один стражник не встретится, а ежели повезет, так и до «Птичника» незамеченными доберемся.
В любое другое время Тартунг бы не усомнился в удачливости хитроумного арранта, но события последних дней невольно наводили на мысль, что везению его пришел конец. Сначала этот дурацкий побег Афарги, причины которого она и сама толком объяснить не может, потом неудача со схваченными посланцами Тарагаты колдунами… Юноша поплотнее закутался в ставший тяжелым от воды плащ, пытаясь отогнать дурные предчувствия.
Одни и те же события можно, однако, оценивать по-разному, так почему бы ему не считать, что похищение Искамара сослужило им добрую службу? Ведь если бы не его ворожба, никому бы и в голову не пришло искать Афаргу в бараках для сушки водорослей. А если бы Эпиар Рабий Даор сумел разузнать о месте заключения Тразия Пэта раньше, они не стали бы дожидаться подходящей для его вызволения погоды…
Тартунг клацнул зубами, тщетно пытаясь сдержать бившую его дрожь.
В конце концов он мог согласиться, что погода и впрямь подходит для похищения мага из узилища. Вот только удастся ли оно, коль скоро с подкупом стражников у Эпиара ничего не вышло и сведения, добываемые им столь долго, на поверку стоили не больше ореховой скорлупы? Эврих был на этот счет иного мнения, но, судя по тому, как переглядывались, слушая его, предводительницы гушкаваров, они тоже ожидали чего-то более весомого, чем пространное описание «Птичника» и тамошних порядков. Не шибко густо за Амашев перстень с огроменным изумрудом! Так что в общем можно понять, почему Тарагата не пожелала в это дело влезать и не послала вместо Афарги какую-нибудь разбойницу потолковее, которая в случае нужды и мечом помахать сумеет. Хотя, ежели кванге с отравленными стрелами не помогут, то на мечи надежда и вовсе плоха.
Вслед за Яргаем на парапет выбрались Кужаул и Рутак. Втянули узел с оружием, смотали и спрятали веревку, после чего Эврих двинулся по пихтовой аллее вглубь первого яруса императорских садов. Припомнив нарисованные Аль-Чориль и Тарагатой планы, он успел сориентироваться и теперь уверенно вел свой маленький отряд среди лужаек, клумб и причудливо подстриженных кустов к всходу на следующую террасу.
Тартунгу не доводилось бывать тут прежде, а поскольку наслышан он был о здешних красотах изрядно, то некоторое время усердно крутил головой, боясь пропустить что-нибудь примечательное. Мощенные плитами цветного камня дорожки, круглые и овальные бассейны, беседки и мокнущие под дождем статуи каких-то полуголых дев и героев были и в самом деле недурны. Особенно приглянулась ему настигавшая пловца акула, вот только водоем-чик для неё был явно маловат. Однако, по рассказам Эвриха, сады эти представлялись ему неизмеримо более радостными и роскошными. Хмурое небо, раскисшая земля, поникшие деревья, с каждой веточки, с каждого листочка и иголочки которых стекали тягучие струйки воды;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58